Упражнение на небытие

Фото Р.ДЗИЗЕНКО
Фото Р.ДЗИЗЕНКО

На третьем курсе режиссерского факультета ГИТИСа (мастерская Олега Кудряшова) вышел один из будущих дипломных спектаклей – “Толстая тетрадь” по роману Аготы Кристоф в постановке Татьяны Тарасовой. По силе воздействия он сравним с легендарными “Идеей господина Дома” фоменок, “Мальчиками” женовачей или “В.О.Л.К.ом” других кудряшей. Если все идет правильно, из таких спектаклей рождаются театральные студии, а за начинающими актерами хочется следить и дальше. Особенно – за хрупкой и неистовой Дарьей Верещагиной в роли малолетней давалки по прозвищу Заячья Губа, а также за дуэтом главных героев.

“Толстая тетрадь” Аготы Кристоф – из самых страшных, если не самый страшный роман о войне, о встрече войны и детства. По возрасту героев – двух близнецов (в романе их зовут Клаус и Лукас, в спектакле они безымянны) – его можно было бы отнести к романам взросления. Но взросление оборачивается для героев Кристоф вытравливанием из себя человеческих качеств. Другого способа выжить в Маленьком Городе на границе воюющих стран, в доме злобной бабки, скряги и отравительницы, они не нашли. Мальчики не по годам умны и готовы учиться урокам жизни. Не их вина, что жизнь преподает жестокость. Они всего лишь оказались лучшими учениками, придумав себе, как сдать этот экзамен на отлично и сочинив себе упражнения – на боль, на голод, на унижения, на убийство, тем самым выводя себя за рамки уязвимости и ставя в тупик своих учителей.

Вырвавшись из состояния подопытных кроликов, они сами точно ставят опыты над жизнью и над собой. Но как бы ни были бесчеловечны их поступки, какой безжалостный приговор человеческой природе и гуманитарной литературе не выносила бы венгерская писательница, написавшая свой роман на чужом, французском, языке, ее близнецы все-таки вызывают сочувствие. Ее “Толстая тетрадь” все равно остается в контексте великой гуманистической литературы, хоть и ставит ее в тупик, как близнецы – взрослых.

Свой опыт выживания близнецы конспектируют в толстой тетради – короткими фразами, лишенными образности: “слова, обозначающие чувство, очень расплывчаты… лучше точно описывать факты”. “Очарованный, почти испуганный вызывающей простотой авторского синтаксиса (подлежащее + сказуемое + дополнение – это все!), я вдруг понял, что больше всего язык романа похож на удачную попытку перевода на человеческий язык с какого-то совершенно нелюдского наречия – то ли марсианского, то ли муравьиного. Люди так не разговаривают; тем более, мы так не пишем. Никто – кроме Аготы Кристоф и ее героев”, – говорит о трилогии Кристоф Макс Фрай. Точно подхватив эту цитату, автор анимации в спектакле Ростислав Дзизенко сочиняет черно-белый мультик для перебивки между сценами про двух живучих тараканов, а сухой треск их проворных конечностей, усиленный по громкости до звука трещащего от радиации дозиметра, становится невыносимым. Собственно, этот мультик, чемодан, таз, тележка с землей-могилой да стол становятся немногими объектами оформления – продуктивную в театральном вузе игру с предметами еще никто не отменял.

Сергей Кирпиченок и Владислав Медведев, может быть, не так и похожи в жизни, но в спектакле они воистину становятся единым существом (что, кстати, созвучно загадочной структуре самого романа, где нет однозначного ответа, а был ли мальчик – в смысле, был ли второй брат, близнец, или мы имеем дело с раздвоением незрелой души). Их реактивность и пластичность отражают гремучую смесь юного пытливого интеллекта и почти животных инстинктов. Но главное – та сталь холодного презрения, брезгливого любопытства и несгибаемой воли, которая постепенно закаляется в их глазах. Изредка у окружающего мира получается удивить их. Предсмертной добротой сапожника (Лев Зулькарнаев или Денис Парамонов), в ожидании ареста отдавшего близнецам все сапоги, включая собственные, когда неожиданное для них самих “спасибо, большое спасибо” рвется наружу. Женской лаской от служанки ксендза (Серафима Гощанская) посреди голода, бабкиных тычков и тупой грязной работы. Но, подразнив добротой и теплотой, мир опять соединяет несоединимое. И пока сапожника гонят на смерть, обольстительная служанка дразнит из окна хлебом толпу обреченных. И братья хладнокровно отвечают своей соблазнительнице, закладывая взрывчатку в печь. Они знают, что поступают справедливо. Они не знают – да и откуда им узнать, – что выше справедливости есть милость. Шаг за шагом они поднимаются по лестнице, ведущей к полной бесчувственности: убить курицу и измазаться кровью – отомстить служанке – увидеть смерть матери (боттичеллиевская Софья Шидловская) и однажды откопать ее кости – добить заболевшую бабушку (гротескная Элизабет Дамскер), раз она сама об этом попросила. И, наконец, обречь на смерть отца (Давид Сократян), буквально отправив его на мины, чтобы разминировать собственный путь к побегу.

Последнее упражнение, которое придумывают себе братья с одной душой на двоих, – упражнение на разъединение, непереносимое для обоих. В романе эта жизнь после жизни продолжается для оставшегося (или осознавшего свое изначальное одиночество) брата. В спектакле Татьяны Тарасовой – обрывается. Но и в том, и в другом случае невероятная, тараканья живучесть братьев не делает их победителями в борьбе с бесчеловечным миром. И в этом поражении проступает робкая надежда – рано или поздно человек остановится в своей жестокости и не пойдет дальше.

Ольга ФУКС

«Экран и сцена»
№ 21 за 2020 год.