Анна ИВАНОВА-БРАШИНСКАЯ: «Главное, чтобы я была согласна с решением жюри»

Премия вручается спектаклю “Оптимистическая трагедия. Прощальный бал”. Фото Д.ДУБИНСКОГО

По традиции “ЭС” завершает обсуждение “Золотой Маски” вместе с членами жюри. Мы беседуем с Анной Ивановой-Брашинской, театроведом, педагогом и режиссером театра кукол.

– Вы неоднократно участвовали в работе экспертного совета и жюри в первые годы существования фестиваля. За это время многое изменилось, “Маска” стала мегапроектом.

– Когда осознаешь количество номинантов, первое ощущение – эпический страх. Ты понимаешь изначально, что перед тобой лично будет стоять принципиальный вопрос: каковы критерии отбора (ведь количество премий остается прежним). Самое главное – выработать внутри жюри диалог. Ведь многие спектакли мы смотрели не вместе, и в ряде случаев это были разные спектакли. Особенно если ты видишь их на местах, не в Москве. Колоссальной важности событие произошло тогда, когда я поняла, что доводы, приводимые моими коллегами других профессий, заставляли меня по-иному относиться не к спектаклям, а к той реальности, в которой мы оказались, к тому контекстуальному решению, которое мы должны были принять.

– Что дал вам этот опыт?

– Для меня возможность посмотреть то, что выбрали члены экспертного совета, была огромным счастьем. Есть международные фестивали, где спектакли отбирает арт-директор. Но видеть сезон с его лучшими достижениями по всей России в самых разных жанрах (жалко, что не удалось познакомиться с музыкальной программой) – большое везение.

– Мы говорили о том, что “Маска” изменилась, но изменился и театр. Как вы ощущаете эти перемены?

– Для меня превращение театра из общепринятого, классического в нетрадиционный, очень разнообразный – очевидная реальность. То, что казалось новаторским, экспериментальным, радикальным, стало нормой. Открытием для меня было то, что и для зрителя такой театр оказался привычным. Когда смотрела в Пскове “Реку Потудань” Сергея Чехова, то наблюдала за публикой. Так же было в Тюмени и в других городах. Я не видела протеста зала на спектаклях. Если кто-то уходил, то делал это тихо, что никак не влияло на общую атмосферу. Важно и то, что произошло соединение поколений в театре. Молодые заражают возрастных актеров и вместе они осваивают новый режиссерский язык.

– Несомненно, театры провинции сильно меняются. Когда в первые годы существования “Маски” эксперты ездили по стране, выбрать конкурентоспособные столичным работам спектакли было очень непросто.

– Если убрать программку и притвориться, что я не знаю, что буду смотреть, невозможно угадать, откуда спектакль. Понятие провинциализма растворилось. Меняется осведомленность о том, что происходит в мире, благодаря интернету, кино. Это касается и театра, и зрителя. Из пассивного наблюдателя он становится активным соавтором.

– Какие спектакли конкурса кажутся вам самыми современными, неожиданными по языку?

– Для меня потрясением стал спектакль “Маленькие трагедии” Кирилла Серебренникова, показанный в конце фестиваля. Это тот случай, когда следишь не за сценой, а за тем, что внутри тебя. Конечно, я думаю о том, как сделан спектакль, что происходит с актерами, как они относятся к роли, партнеру, пространству, материалу. Но при этом я сама нахожусь в каком-то путешествии. Тут можно размышлять не о впечатлении, а о воздействии спектакля. Обидно (и об этом Кирилл говорил со сцены), если о “Маленьких трагедиях” будут судить лишь в политическом аспекте и рассуждать о решении жюри как о политкорректном. К работе Серебренникова я прибавлю “1968. Новый мир” Дмитрия Волкострелова, “Разговоры” (проект “Квартира”) и “Пианистов” Бориса Павловича, “Трех сестер” Константина Богомолова, “Утопию” Марата Гацалова – спектакли, которые не отпускают. Все эти режиссеры работают с новым театральным языком.

 – Что для вас стало главным событием не только фестиваля, но и событием вашей жизни?

– “Оптимистическая трагедия. Прощальный бал” Виктора Рыжакова в Александринском театре. Его восприятие не требует сверхинтеллектуального усилия, какого-то порога, который ты должен переступить. Что не мешает спектаклю быть очень глубоким.

– Признаюсь, я очень болела за спектакль. Это было самое сильное эмоциональное впечатление фестиваля.

– На тебя надвигается молчаливый хор, погибший полк, убитый родиной. Он тебя ни в чем не упрекает. И возникает странное ощущение, что это твой собственный взгляд на историю. Хор и зал существуют как единое целое.

– Неизбежно, что многие спектакли остаются за бортом и не получают наград.

– Только на церемонии я посчитала номинантов-режиссеров. Их было 29. И на всех одна “Маска”. Всеволод Лисовский, сказавший, что “Маска” за “Волшебную страну” – “на всю братву”, был прав. Номинацию нужно воспринимать как уже заслуженную премию.

– В этом году впервые была такая большая кукольная программа.

– И здесь мы столкнулись с той же проблемой. При таком количестве спектаклей показалось чудовищно несправедливым, что у кукол всего одна актерская номинация: нет ни мужской-женской роли; ни лучшей роли второго плана. Алиса Олейник, получившая премию за “Комнату Герды” – не кукольница, хотя прекрасная артистка, виртуозно владеющая телом. Такую жертвенность, трудоспособность редко встретишь. Ее “Маска” неоспорима.

Мне показалось, что программа выглядела не слишком целостной. Но трудно судить экспертный совет. Ведь когда ты смотришь спектакль в родных метрах и сантиметрах, это одно. В Москве же, например, видишь дешевые ткани, которые бы не заметил, если бы удалось правильно поставить свет. Иногда бывают сбои.

– То, о чем вы говорите, в равной степени относится и к привозным драматическим спектаклям.

– Безусловно. Вернемся к куклам. Представлены известные театры, режиссеры, художники. Дебютант – всего один – Дмитрий Шишанов с “Ангелочком” (Мурманск). Кукольный театр редко обновляется, и всегда интересно, когда возникают новые имена. Но нужен опыт в профессии, ведь в ней много технологии. Приятно, что люди, уходившие надолго, вернулись в театр кукол. Я имею в виду Виктора Плотникова, выступившего как художник и режиссер в “Дон Кихоте”. Все жюри, и я в том числе, восхищались спектаклем “Турандот” Бориса Константинова и Виктора Антонова. Что я узнала из него нового о Гоцци, сказать затрудняюсь, но впечатление сильное.

Очень важными в контексте кукольной программы мне показались “Мойры Петроградского района” Александры Ловянниковой. Опыт убедительной работы с современной драматургией, специально написанной для театра кукол.

– Разговоры о дефиците драматургии в театре кукол традиционны.

– Мы много говорим об этом. Но, одновременно, спорим, сомневаемся в том, что драматургия, выражаемая в слове, близка театру кукол. Может быть, есть смысл работать со сценаристами, когда ремарка, движение камеры, фокусирование на объекте играют ту же роль, что слово или диалог. В этом смысле интересны “Мойры” Московского областного театра кукол, хабаровские “Сны” и “Птифуры” петербургского “Кукольного формата”. Они построены по принципу наивного, скетчевого театра.

– “Птифуры” отмечены как лучший спектакль.

– Бывает, жюри расслабляется на спектаклях театра кукол. Радуется, впадает в детство. Но как только со сцены пошла общая эмоция – специфика жанра уходит на дальний план. Спектакль воздействует. Так было на “Комнате Герды”. На “Птифурах” я вдруг услышала рядом всхлипывание и поняла: независимо от того, есть ли у тебя бабушка, или ее уже нет, спектакль говорит не о сопливой старости. В Европе полно такого рода назидательных, кукольных зрелищ о домах престарелых, в которых старость бьет на жалость. А здесь театр уходит в мифологию: стихотворение Маши Рупасовой о том, что старушки упали к нам с неба как ангелы, верно передает смысл “Птифуров”.

– Жюри работало очень дружно.

– Мы почти не расставались, говорили о спектаклях, когда день заканчивался, за завтраком и за ужином. И нам очень повезло с председателем жюри – Адольфом Яковлевичем Шапиро. Что касается нашего решения, очевидно, что с ним не согласятся многие коллеги. Не буду его отстаивать. Главное, чтобы оно устраивало меня. Чтобы я была согласна с нашим общим решением.

Беседовала Екатерина ДМИТРИЕВСКАЯ

«Экран и сцена»
№ 9 за 2019 год.