Фильму Киры Муратовой “ПОЗНАВАЯ БЕЛЫЙ СВЕТ” сорок лет. Она сняла его в 1978-м, после семи лет вынужденного простоя, связанного с запретом “Долгих проводов”. Одесская киностудия в ту пору для Муратовой была закрыта, но открылся “Ленфильм”.
Эта статья – размышление о фильме спустя сорок лет, об истории любви, казалось бы, типично муратовской, но, пожалуй, самой светлой и обнадеживающей.
Любовь, как атом огневой,
Его в пожар миров метнула;
В нем на себя Она взглянула –
И в Ней узнал он пламень свой.
Вяч. Иванов
Тело не что иное как театр зеркал,
направленных “внутрь” неверным пасмурных зрением. Мне
не нужно писать обо всем, чтобы себя убедить,
будто написанное – существует. Следовательно, другое
причиной: нежность обмена меня на не-я.
И мы вспоминаем об этом, чтобы забыть:
изъяны зрения, говорить, желтый катер в пролете окна,
дерево, остановленное в движении – ничего не значат:
таково решение или же описание человеческой тени,
перемещаемой без труда.
А.Т. Драгомощенко
Штукатурщица Люба (Нина Русланова) и шофер-гончар Миша (Сергей Попов) короткими вспышками стоп-кадров отражаются в зеркале, вырезанном в форме овала и украшенном массивной барочной рамой. В этом, словно вынутом из какой-то знакомой картины, отражении они попеременно застывают в разных позах, ограниченных расстоянием “от макушки до ключицы”, и то всматриваются каждый в самого себя, то смотрят друг на друга. Это одновременно крупный план (Люба и Миша), “вписанный” в “сверхкрупный” (зеркало), подобие картины, старинная свадебная фотография и сказочная фантазия в “зеркальной” тематике под названием “обрученные, сблизив головы, смотрят в зеркало” (А.З.Вулис).
Практически с первой встречи Люба и Миша попадают в условное, отделенное от внешнего мира пространство, организованное благодаря застекленной кабине грузовика. Третий лишний в этой кабине, а заодно и в любовном треугольнике – шофер Николай (Алексей Жарков), для которого “любовь – это временное увлечение”.
При помощи двухрамного окна, одна часть которого всегда распахнута во внешний мир прямо перед лицом пассажира, он изящно выставлен за пределы любовного пространства – зазеркалья, ведь “зеркало – это тоже окно. Окно сквозь стену – в мир, <…> холст, формат, перспектива, взгляд. Рамка видоискателя. Выбор точки” (А.Битов).
Так начинают действовать механизмы разделения миров и сближения влюбленных за пределами реальности: “Окно – неизменный атрибут мифологических сюжетов с любовным свиданием. Через него девица впервые видит своего избранника (например, Мелхола – пляшущего перед ковчегом Давида) или “показывает” себя ему (“Иезавель же <…> нарумянила лицо свое, и украсила голову свою, и глядела в окно”; 4 Царств 9, 30).
Окно – тайный вход в дом любимой, последняя грань, отделяющая возлюбленных от соединения (Зевс у окна Алкмены, Дионис у окна Алфеи)” (В.Н.Топоров).
За оконным стеклом грузовика происходит первый поцелуй, определенный законами запредельного. Здесь нет прикосновений губ, невнятных жестов, опрокидываний головы и прочих атрибутов тактильности и интимности, принятых “там”. Миша просто учит Любу играть на губной гармошке – на инструменте, через который нужно по-настоящему дышать, чтобы получить красивое и ровное звучание. Несколько неудачных попыток – и Люба уже играет простую мелодию. Два дыхания сливаются в одно, звучание вторит звучанию, а детская робость сменяется проявленной через инструмент чувственностью.
За окнами деревянных домов застывают миниатюрные фигурки маленьких детей, которые, несмотря на навязчивое присутствие в кадре старинных настенных часов, еще далеко: за рамой, за неведомым порогом.
В сознании Любы Миша тоже “вписывается” в оконную раму, правда, не застекленную, “полую”. Его образ как бы вырезан из картины мира, отделен от всех и от всего. На масштабной стройке, в толпе строителей и шоферов есть только он, мелькающий в бесконечном ряду выбеленных рам, предназначенных для новостроек, и маленькие девочки, что смеются и повторяют имя “Миша” раз за разом, усиливая тем самым значимость его существования, его присутствия.
В мире, где оказались Люба и Миша, любовь “на заводах не делают”, а чувства не выражают обыкновенным образом. Здесь есть предметы-проводники тактильности. Так, например, в гончарной мастерской глиняный горшок, сначала оказавшийся в руках у Миши, переходит в руки к Любе, а стеклянная бутылка с молоком, которую влюбленные хватают с разных сторон, фактически воспроизводит прикосновение их рук.
Вместо признаний здесь появляются двойники и зеркальные “удвоения”, через которые транслируется все, что так трудно поддается описанию. Так Люба придумывает себе старшего брата с красивыми длинными волосами. Он “хотел стать летчиком, а стал подводником” и теперь постоянно “сидит под водой” и заставляет ее переживать, прямо как Миша – робкий длинноволосый молчун, который мечтает о гончарном ремесле, а работает шофером.
У Миши Люба мгновенно ассоциируется с некой женщиной-идеалом, которую он “видел, когда учился водить машину, видел, но не мог остановиться”. Напрямую тема “удвоения” раскрывается в образах девочек-близняшек. Они работают штукатурщицами вместе с Любой, а при появлении Миши на стройке как бы невзначай проносят перед влюбленными оконные стекла, снова расчерчивая границу между двумя мирами.
Наконец “удвоение” проявляет себя и на вербальном уровне: в столкновении монолога и письма о любви. Люба приветствует молодоженов на массовой комсомольской свадьбе наивной и в то же самое время трогательной речью о том, что “главное – это счастье, его на заводах не делают, даже на самых лучших конвейерах” и “если уж случилось тебе счастье полюбить, то ничего, кроме этого, не надо, потому что люди лучшего не придумали”.
Чуть позже Люба подбирает выброшенное письмо, в котором есть все то, что ни она, ни Миша пока не могут выразить, то, что возможно произнести вслух только темной ночью в кабине движущегося грузовика с опущенным в исписанный чужой рукой листок взглядом. “Любовь – это очень простое и таинственное чувство. Она безгранична именно своей ограниченностью. Сосредоточенность открывает целый мир в одной точке… Почему любить именно этого человека – плохого, хорошего – но почему именно этого? Разве есть человек, соразмерный возможности любви? Любовь – это состояние души, не связанное с предметом своим, непропорциональное предмету, ее вызвавшему. Любовь – гора, выросшая на ровном месте, а когда она исчезает, остается огромная зияющая яма”.
Люба и Миша короткими вспышками стоп-кадров отражаются в зеркале, вырезанном в форме овала и украшенном массивной барочной рамой. В этом, словно вынутом из какой-то знакомой картины, отражении они попеременно застывают в разных позах, ограниченных расстоянием “от макушки до ключицы”, и то всматриваются каждый в самого себя, то смотрят друг на друга. Это одновременно крупный план, “вписанный” в “сверхкрупный”, подобие картины, старинная свадебная фотография и сказочная фантазия в “зеркальной” тематике под названием “обрученные, сблизив головы, смотрят в зеркало” (А.З.Вулис).
Но вдруг в образах влюбленных начинает проскальзывать “избыток другого” (М.М.Бахтин): похожие на кукольный парик кудри, которых никогда не было, отсутствующий взгляд, потемневшие остриженные волосы, шоферская фуражка. Так “реальность”, “этот” мир проявляет себя: барочная “рама как будто во всеуслышание заявляет о том, что обрамляемая ею поверхность не есть действительность” (М.Фридлендер). И зеркало в мгновение разлетается на осколки, и остаются лишь замкнутый в овальной раме кусочек “того” мира и такая “безграничная в своей ограниченности” любовь.
- Нина Русланова в фильме “Познавая белый свет”