Последняя премьера Михаила Патласова в Александринском театре “Чук и Гек” оказалась на афише сразу двух фестивалей – только что родившегося “Биеннале театрального искусства” и 24-й “Золотой Маски” (которая уже доставалась другой постановке режиссера – “Антитела”).
Своеобразным прологом к спектаклю становится цитата из статьи Н.К.Крупской о детской книжке – фантастический по своему скудоумию и косноязычию документ, откуда взят, может быть, самый “приличный” фрагмент о долге детского писателя использовать старую увлекательную форму для нового содержания, воспитывающего строителя коммунизма.
В некотором смысле рассказ “Чук и Гек” Аркадия Гайдара отвечает этим требованиям: почти святочная история о путешествии сквозь зимнюю страну к полузабытому отцу, почему-то никак не возвращающемуся домой, чтобы встретить с ними Новый год и по-новому ощутить любовь к прекрасной советской стране. Сюжет, где самым страшным событием (и двигателем сюжета) становится потеря телеграммы, а самым жутким существом – таежный медведь. Ледяной ужас просвечивает сквозь историю со счастливым финалом: отец-геолог, у которого “работы все не убавлялось”, разрабатывал скорее всего месторождения для работы будущих лагерников, но идеологически рассказ был безупречен. Гайдар написал “Чука и Гека” вскоре после повести “Судьба барабанщика”, выходившей в свет очень драматично – между началом публикации и появлением отдельной книги поместились донос на писателя, угроза ареста и изъятие тиражей его книг из библиотек. “Чук и Гек” стал единственным рассказом Гайдара за этот период, не вызвавшим нареканий цензуры.
Режиссер Михаил Патласов, у которого за плечами остались профессия следователя и диплом кинематографиста-документалиста и которому в принципе не интересен “традиционный театр”, если тот хотя бы частично не заступил на запретную территорию реальности, проделал с этим сказочным и прекрасно написанным лукавым текстом то, что, казалось бы, было ему предписано – вывернул его наизнанку, выпустил наружу запрятанный в его складках кошмар сталинского времени, соединив советскую сказку с советским контекстом. Рай детского рассказа (его читали все рожденные в СССР), ад сталинских лагерей и чистилище собственных историй – такое “здание” выстроил для своего спектакля Михаил Патласов.
По сети гуляет история некоего Владимира Яковлева (распространенное имя, частая фамилия) про деда, расстрелявшего собственного отца, про дворянку-бабушку, использовавшую свое происхождение, чтобы провоцировать окружающих и писать доносы, про любимую квартиру с прекрасной мебелью, которая не была куплена, а подбиралась на специальном складе конфискованных вещей. Про “пятна черноты”, проступившие на твоей жизни и никогда больше не оставляющие тебя в покое. Подобных историй могли бы быть миллионы, если бы наше общество было бы готово к такому страшному “каминг-ауту”.
Спектакль “Чук и Гек” – один из шагов на этом пути. Сам Михаил Патласов в предпремьерных интервью рассказывает про актера, который не мог жить в квартире любимой жены, пока не узнал, что из этой квартиры некогда отправилась в лагеря его родственница, и обратно ее не пустили. Собственно, ночная исповедь этого актера и стала первым толчком к появлению спектакля. Репетиции “Чука и Гека” начались с поиска схожих семейных историй – оказалось, что каждому из актеров есть что рассказать о сталинских репрессиях.
Главным рассказчиком спектакля становится условный Аркадий Гайдар в щемящем исполнении Петра Семака. Стареющий сказочник с раненым взглядом, почти заискивающей интонацией (как будто человек извиняется за свое счастье жить в прекрасной советской стране), в потрепанном пионерском галстуке и синей школьной форме, точно он навсегда заточил себя в собственном детстве и не может вырваться из его плена, не смеет взглянуть правде в глаза. Гайдар–Семак рассказывает историю Чука и Гека над огромным макетом занесенной снегом страны, где есть только Кремль, вышки и зачарованная тайга, сквозь которую мчится поезд (художники Александр Мохов и Мария Лукка). Крутятся “холмы” с елями на поворотных кругах, рассказчик сыплет сверху снежную крупу, и игрушечное путешествие превращается в довольно правдоподобный фильм, его тут же снимают и транслируют на экран бесшумные операторы.
Кукольный рай то и дело оборачивается документальным адом, в его основу легли воспоминания актеров Георгия Жжёнова, Вацлава Дворжецкого, театроведа Тамары Петкевич, писательниц Хавы Волович и Елены Глинка (ее рассказ-свидетельство «Трюм, или Большой “колымский трамвай”» – самый страшный эпизод спектак-ля), разведчика, полиглота, врача и писателя Дмитрия Быстролётова, Нинель Маниковской. Полумифический отец из гайдаровского рассказа (Алексей Фролов) оказывается зэком, спешащим отговорить жену (Дарья Степанова) от свидания, забыть его, начать новую жизнь. Усатый офицер со станции, который помог потерявшемуся Геку, оборачивается Сталиным. А празднование Нового года – гротескным танцем упырей в одинаковых ватниках и одинаковых масках, выносящих смертный приговор за рыбу, завернутую в газету с портретом отца народов. Тогда же звучит рассказ о “колымских трамваях” – массовых изнасилованиях женщин.
Особое место занимают воспоминания Агнессы Мироновой-Король в исполнении Ольги Белинской. Витиеватое название ее воспоминаний – “Устные рассказы Агнессы Мироновой-Король о ее юности, счастье и горестях трех ее замужеств, об огромной любви к знаменитому сталинскому чекисту Сергею Наумовичу Миронову, о шикарных курортах, приемах в Кремле и… о тюрьмах, этапах, лагерях – о жизни, прожитой на качелях советской истории” – отражает ее преображение. От жены высокопоставленного советского палача до зэчки, которой делает аборт ее лагерный любовник, отец ребенка, врач – в полной тишине, при свете одной свечи, без единого инструмента. Актриса очень просто и страшно показывает шествие по жизни человека с какой-то неродившейся душой, принимающего все выпавшие на ее долю испытания с антихристианским смирением, ведь главной своей цели – выжить – она достигла. И выжила, и вернулась, и живет дальше.
Другой впечатляющий монолог – охранника Ивана Гайдука. Благостный румяный старик с любовью рассказывает о своей собаке, помогавшей ему охранять зэков и находившей их даже под землей. Гайдук жив и поныне, его уважают и зовут на встречи с детьми – рассказать о своей службе. Гайдука играет Аркадий Волгин, играет, что называется, “по школе”, как положено – “играя злого, ищи, где он добрый”. А в третьей, “личной” части спектакля Аркадий Волгин признается, что до сих пор любит рассказ “Чук и Гек” – “образец моральной чистоты”.
К сожалению, именно личная часть с короткими рассказами актеров о собственных семьях пока остается самым уязвимым местом спектакля. Исполнители лишь коротко обозначают потери своих семей в сталинских репрессиях. О родственниках из НКВД не вспоминает никто. Видно, что от своего лица им говорить нелегко. А зрители на предложение подхватить эту цепочку признаний – молчат (по крайней мере, так было на московском показе). И только звонкое “спасибо” одной из зрительниц подтверждает, как необходим нам всем этот разговор. И как сложно его начать.