Наша эпоха, давно уже воспринимающая десять библейских заповедей по преимуществу на языке “Кислорода” Ивана Вырыпаева, странным образом сочетает интерес к многочасовым сценическим эпопеям, например, “Тихий Дон” или “Молодая гвардия” Григория Козлова, с привычкой к концентрированно-стремительным и подчас чрезвычайно смелым интерпретациям толстых романов. Здесь образцов не счесть, взять хотя бы недавнюю премьеру московского Театра Наций – полуторачасовой “Идиот” Максима Диденко в жанре “клоунада нуар” с эфемерной, нежной и пластичной Ингеборгой Дапкунайте в роли Льва Николаевича Мышкина.

Виктор Рыжаков – пожалуй, один из самых искусных мастеров лаконичного театрального высказывания, чаще всего оказывающийся с этим органичным для него немногословием, идеально ритмически организованным, в выигрыше.

В спектакле БДТ мир с его мелкими и мелочными светскими войнами почти заслоняет собой ту подлинную войну, от которой здесь представительствуют Денисов и французский барабанщик Винсент (барабан нахлобучен на склоненную голову пленного), да еще погибшие в сражениях Андрей Болконский (Евгений Славский) и Петя Ростов (Иван Федорук). Программка структурирует действующих лиц по принадлежности к семьям: Дом Ростовых, Дом Болконских, Дом Безуховых, Дом Курагиных, Дом Друбецких, Дом Болконских-Ростовых. Героями и сменой мест действия на наклонном помосте сцены дирижирует сотрудница неназванного музея (музей одного романа?) в исполнении Алисы Фрейндлих, ведущая покорных персонажей за собой, словно знаменитый крысолов гамельнских детей. Она то присаживается сбоку и внимательно вслушивается в диалоги, то теряется в черно-белой толпе, то в нужный момент показывается из-за спин, чтобы несколькими репликами перенести зрителя из столицы в провинцию или наоборот, зачитать вслух по книге фрагмент (чаще всего – хрестоматийно известное или эпизоды, касающиеся Наташи Ростовой, на подмостках не появляющейся, ведь не случайно музейную даму зовут именно Натальей Ильиничной) или, иронически похмыкивая, процитировать перл из школьного сочинения, вроде прославившегося: “Наташа любила Родину и мужчин”.

Перестроения черно-белой, с одиночными вкраплениями красного цвета, людской массы, носящей за собой элегантные стулья, порождают довольно необычных субъектов – преувеличенные гримы, подчеркнутая асимметрия облика: на беленом лице может присутствовать лишь один рисованный ус, а на мундире – только одна эполета, как у Николеньки Ростова (Андрей Феськов, актер театра “На Васильевском”), или совершенно по-разному могут изламываться брови, как у его матери (Ируте Венгалите). Внешний облик спектакля скроен из сочетания несовместимостей: демонстративной отчетливости – скажем, в черных костюмах предельно наглядны громадные стежки белыми нитками, подчеркнуто небрежны и преувеличены всевозможные канты, узоры и оторочки (сценография и костюмы Марии и Алексея Трегубовых); а на заднике из подвижных, уходящих в итоге ввысь полотнищ мятой бумаги – непрерывно сменяют друг друга размытые картинки, перетекают друг в друга контуры и силуэты, кажущиеся подчас просто блеклыми цветовыми пятнами или разводами на стекле (видеография Владимира Гусева), из которых глаз каждого зрителя выхватывает свое.

На противопоставлении четкости форм, жестов, голосов с расплывчатой, почти слезной, смазанностью фона и строится действие. Как ни борись за земные блага, как ни сражайся за портфель с бумагами старика Безухова, как ни врывайся сквозь анфиладу дверей в его скорбные покои, как ни обмахивайся в пылу схватки экспрессивной ручкой в перчатке, словно веером, рано или поздно все интриги, страсти и энергичные деяния, громкие победы и позорные поражения размоет влага небытия, напоминающая здесь о себе струящимися каплями на видео. “Тихо и по одному / исчезаем мы во мглу / страшно даже самому / ууу / и теперь мы молодые / уже будем навсегда / и здоровые живые / и в жару и в холода” – спектакль завершает пятиминутный мадригал “Счастье” Настасьи Хрущевой для смешанного хора на текст Алексея Фишева. У этого неординарного произведения странное определение жанра, не слишком очевидное название, но чрезвычайно точно срастающиеся со спектаклем музыка, голоса и текст.

Совершив вместе с БДТ театральную пробежку по избранным местам сюжета “Войны и мира” (променад по страницам романа – своего рода “Remote Война и мир”, взгляд на хорошо известное под чуть иным углом), мы обнаруживаем в себе груду растрепанных воспоминаний о подступах к Толстому разных лет, начиная со школьного, схожих по степени нечеткости с туманным экранным импрессионизмом этого спектакля.

“Война и мир” выбрана режиссером к постановке, похоже, по причинам глубоко личным: в романе его многое будоражит и трогает, как юная Наташа Ростова, которую он даже не решается вывести на сцену во плоти. Поначалу пробуешь угадать Наташу среди веселящейся вокруг бумажной елки молодежи в доме Ростовых, но быстро отказываешься от этой попытки – Наташи в программке нет, есть только Наталья Ильинична из совсем другой истории.

Следует назвать, помимо Алисы Фрейндлих, еще нескольких исполнителей, идеально попадающих в режиссуру Виктора Рыжакова. Это Варвара Павлова – княжна Марья Болконская и Анатолий Петров – старый князь Болконский, образующие ранящий и вместе с тем удивительно гармоничный дуэт (сцену смерти старого князя они проводят, не глядя друг на друга, привалившись головами с двух сторон к одному креслу, а в остановившихся глазах – горечь и невероятная близость), а также Марина Игнатова – княгиня Друбецкая, остро проявляющая себя в первой части спектакля.

“Что остается после такой жизни? – Остается такая жизнь” – реплика из спектакля Анатолия Эфроса “Наполеон Первый” Ф.Брукнера, навсегда звучащая в памяти голосом Ольги Яковлевой – Жозефины, кружится в голове ближе к финалу “Войны и мира Толстого”. Подмостки пустеют, на них высится лишь непропорционально огромный потрепанный медведь – игрушка подрастающего без родителей Николеньки Болконского. Пьер Безухов (Дмитрий Мурашев) и Николай Ростов, стоящие по разные края оголенного помоста, перебрасываются фразами о необходимости порядочным людям объединиться, о гипотетическом тайном обществе. После несчастий, войн и смертей – “остается такая жизнь”, проступающая за гомоном толпы, щебечущей в спектакле БДТ по-французски, “такая жизнь”, быть может, снова полная несчастий, войн и смертей. Это и есть ответ на финальный вопрос героини Алисы Фрейндлих: “Зачем все это?”

И хорошо, наверное, что не произносятся впрямую со сцены философские фразы-глыбы Толстого о смысле бытия, – они удивительным образом всплывают на уровне подсознания за всей этой кажущейся легкостью, за необременительной, эффектно выстроенной экскурсией.