2015 год – юбилейный для Театра на Малой Бронной. Указ о создании театра был подписан в августе 1945 года, а первый спектакль показали в апреле 1946 года. Мы встретились с Сергеем Голомазовым, который возглавляет Малую Бронную уже восемь лет, и поговорили о сегодняшнем пути театра.
– Сергей Анатольевич, у Театра на Малой Бронной бывали разные времена: и взлеты, и падения. Сейчас, как мне кажется, снова найден свой оригинальный путь, по которому театр уверенно движется. Действительно ли ощущается творческое счастье? Вы согласны с утверждением Инны Натановны Соловьевой, что театром не стоит заниматься, если из него уходит счастье?
– Вы понимаете, счастье, как истина – все время ускользает. Его невозможно удерживать в состоянии равновесия. Такова его природа. Тем более, если оно имеет отношение к творчеству. Творческое счастье, на мой взгляд, было бы совершенно неправильно смешивать со счастьем человеческим. Это разные счастья. Я глубоко уважаю мнение Соловьевой, но позвольте все-таки в природе творческого счастья разбираться не театральным критикам и теоретикам театра, а людям, которые занимаются практикой театра. Потому что именно они знают, что такое театральное и творческое счастье.
Каким образом, например, счастье приживается в муках творческого периода? Когда ничего не получается, когда жизнь становится похожей на кошмар, когда начинают посещать апокалиптические и полусуицидальные мысли, связанные с необходимостью поменять профессию? Имеет ли это отношение к творческому счастью? А ведь в результате, возможно, появляется очень хороший спектакль. Есть много примеров того, как выдающиеся спектакли рождались в муках – далеких от счастья и радости. И какое количество ерунды рождалось в атмосфере творческого счастья, эйфории, взаимной влюбленности, чаепитий и большого количества съеденных баранок!
Все относительно. Мне кажется, что в цитате, которую вы привели, есть некий идеализм. Но тут можно, конечно, спорить бесконечно, и истины, как и счастья, в этом вопросе найти нельзя. Я по своему опыту знаю, что счастье возникает лишь в какие-то мгновения. Оно тождественно, вероятно, творческому порыву – тому, что мы называем вдохновением. Но оно столь же кратковременно, как солнечный гармоничный и покойный день в русской полосе. Творчество русского человека, вообще, очень схоже с нашим климатом. Оно облачно, сопливо, дождливо, низкотемпературно.
– Последнее вы и к себе относите?
– Я по своей сути человек, который находится в состоянии постоянной рефлексии. Это моя природа. Есть иные режиссеры, которые сидят в кресле художественного руководителя, как огурчики, со здоровым блеском в глазах и румянцем на щеках, бойко рассказывают, в каком благодушии сейчас пребывают. Ну, Бога ради. Вполне может быть, рад за них. Я – человек несколько другой природы; рефлексии и проблем, которые у меня есть, не стыжусь. Несу их в творчество: конечно, они как-то корректируют мои отношения с коллегами и актерами.
Я в каком-то смысле нелюдим, хотя могу быть и публичным человеком, когда этого требует ситуация. Моя натура склонна как раз к поиску депрессивных проявлений жизни. Но я ведь драматический режиссер, а не комедиограф и не оперный режиссер! Я не ставлю ситкомы, и моя природа существует в рамках осмысления драматический части жизни. “Сколько темной и грозной тоски / В голове моей светловолосой?” Марина Цветаева почему-то не боялась признаваться в черной тоске.
– Вы зависимы от чужой реакции на ваше творчество? Зрительской, реакции критиков?
– Очень, очень. И когда вас кто-нибудь из художников, людей театра, писателей уверяет, что ему совершенно все равно, как к его произведениям относятся окружающие – не верьте: это лицемерие. “Когда хвалят – приятно, а когда бранят, то потом два дня чувствуешь себя не в духе”, – слова известного персонажа пьесы Чехова. Фамилия этого персонажа Тригорин. В данном случае Чехов писал о себе. А когда вам говорят, что “мне все равно, когда меня ругают”, то это неправда. Это бравада и только.
– Ваш последний спектакль “Формалин” по пьесе Анатолия Королева, премьера которого состоялась в прошлом сезоне, вызвал неоднозначную реакцию, как со стороны критики, так и со стороны постоянных зрителей Театра на Малой Бронной.
– Да, очень противоречивая реакция на спектакль. Но этой противоречивостью она интересна и прекрасна. Я знаю, что есть люди, которые не принимают спектакль и за стенами театра, и внутри него. Не могу утверждать, что мне это нравится. Но чем больше художественное произведение вызывает полемики, тем больше плюсов для него. Самое страшное – когда не остается никаких впечатлений. А то, что “Формалин” кого-то бесит, а у кого-то вызывает восторг, так это прекрасно. Ожидал ли я этого? – Вы знаете, не ожидал. Мы все время репетировали в состоянии полупровала, ведь пьеса в театре практически никому не понравилась. Художник-постановщик Николай Симонов высказал мне при первой встрече ряд критических ощущений относительно сюжета, но я как-то сумел его переубедить. И у актеров тоже были самые разные мнения по поводу материала. Но в ходе работы многое менялось: придумывались истории о собаках и необычный, нетрадиционный драматический язык повествования. А когда возник аквариум и сложился финал, я стал понимать, что это просто не может не быть как минимум интересно.
– Вы не первый спектакль делаете совместно с художником Николаем Симоновым. Можно ли говорить о творческом союзе?
– Николай Симонов – очень хороший художник, мыслящий близкими мне пространственными форматами. Он думает современно, смел в своих высказываниях, для него нет ничего невозможного. Очень важно, что его творчество всегда ориентировано на автора, цепляется именно за пьесу.
– Кстати, мне кажется, что на премьеру спектакля “Васса”, которой Театр на Малой Бронной открыл новый сезон, также последует контрастная реакция. В аннотации к спектаклю написано, что это дерзкий, жесткий взгляд на пьесу Максима Горького.
– В “Вассе” есть несомненное достоинство: это честное художественное высказывание. И никто меня не переубедит в том, что это не так. Спектакль может шокировать, раздражать, вызывать рвотный рефлекс – это другой разговор. Но это непростое, болезненное, может быть, действительно дерзкое, даже где-то избыточно трагическое, талант-ливое высказывание.
Молодой режиссер Вячеслав Тыщук вместе с актерами, которых он объединил вокруг себя, имеет на это право. Если бы это было не художественное высказывание, то я бы еще в мае на прогоне сказал об этом Славе. Предстоит наблюдать, как на такой непростой спектакль будет реагировать публика. Ведь от зрителя, взирающего на капище, которое придумали режиссер с художником, здесь требуется определенная, и немалая, работа.
– Вы всегда нетривиальны в выборе драматургического материала для своих спектаклей: Ортон, Стоппард, Ануй, Кариани, Гальсеран…
– Отношения с драматургом – вещь странная, загадочная. Это какая-то магия, как с женщинами. Ты совпадаешь в ощущении мира и воспринимаешь это на бессознательном уровне. Читаешь материал и влюбляешься в него, еще совершенно не понимая, за что. А потом, когда начинаешь подвергать эту любовь анализу, выясняется, что у вас с автором одни и те же беды, одни и те же боли, вы любите одних и тех же героев, у вас схожий человеческий опыт.
– Вы сами находите пьесы?
– Бывает по-разному. Последнее время мне чаще рекомендуют. Я стараюсь читать, но, к сожалению, не всегда хватает времени: театр, репетиции, студенты. Иногда вечером устаешь, и уже ничего не хочется читать. Но все равно я держу ухо востро и стараюсь какие-то вещи прочитывать сам.
– Еще одна премьера, которая должна состояться в театре этой осенью, – “Яма” по Куприну в постановке Егора Дружинина. Театр на Малой Бронной не смог пройти мимо популярных веяний, когда драматические актеры заняты в пластической постановке?
– Конечно, я не мог не замечать эти веяния. Но если бы я не любил творчество Егора Дружинина, то все эти “веяния-развеяния” не сыграли бы роли. Я видел его спектакль “Всюду жизнь” – прекрасная драматическая постановка, практически без слов: история о счастье, признание в любви женщинам. Братья Стругацкие в одном интервью откровенно высказались, что не разбираются в животных под названием “женщины”, не могут придумать и описать женскую психологию: это непостижимая тайна. А Егор Дружинин в этом как раз разбирается.
– Зимой вы сами планируете выпустить спектакль “Кроличья нора” по одноименной пьесе американского драматурга Дэвида Линдси-Эбейра. О чем эта история?
– Это история воскрешения человека: женщины, которая потеряла ребенка, умершей не физически, а сгоревшей внутренне. С ее смерти начинается спектакль. Героиню будет играть Юлия Пересильд. Как объяснить? – Ведь многие из нас всякий раз, ложась спать, умирают. Мы все немножко, в разной степени, конечно, проходим через смерть. Эта вещь мне очень близка: как рождается человек, как он борется, как воскресает.
– Несколько лет назад, когда я беседовала с актером Даниилом Страховым, он мне сказал: «Главное в работе с Голомазовым – понимать его тему. Если не понимаешь, то все: можешь “сворачивать коврик”».
– Это нормальная логика профессионального актера. Если актер понимает, про что он играет, то у него включается фантазия, он будит себя этой фантазией, у него появляются слезы, возникают внутренняя моторика, ритм, и начинается творчество. А когда нет темы, это уже другой разговор.
Данька Страхов пришел ко мне в спектакль “Петербург“ в Театр имени Гоголя, когда был еще совсем зеленым мальчишкой. Он был очень пытлив и старался впитывать каждое слово, но при этом никогда не делал то, что ему казалось бессмысленным.
– В сентябре прошлого года было основано Творческое Объединение Мастерских Голомазова – “ТОМ” Голомазова. Сейчас в репертуаре “ТОМ”а несколько спектаклей, все они играются на московских театральных площадках.
– “ТОМ” живет, работает и будет продолжать играть спектакли. Летом, кстати, мы съездили в Авиньон с постановкой “Волки и овцы”.
– Как взаимодействует “ТОМ” с Театром на Малой Бронной? Это не единый организм?
– Нет, не совсем единый организм, потому что у “ТОМа” свой репертуар, и живет он по своим законам, существуя, скажем так, параллельно. “ТОМ” – это, конечно, радость. Понимаете, если возникают такого рода творческие образования, то это доказывает: то, чем я занимаюсь, и то, чему я учу молодежь, – жизнеспособно. Хотя надо сказать, что я палец о палец не ударил для рождения “ТОМ”а. Это была добрая воля людей, которым нравилось то, чем мы занимаемся. Вокруг этого они и объединились.