Международному театральному фестивалю «Балтийский дом» исполнилось 35 лет. Всего на год старше газета «Экран и сцена». Наши авторы постоянно писали о каждой программе фестиваля, подводили итоги. Беседы с Алексеем Бартошевичем, посвященные «Балтийскому дому», вошли в книгу «Театральные хроники. Начало XXI века». В последние годы Алексей Вадимович сокрушался, что из-за болезни не может поехать осенью в Санкт-Петербург. «От домового с любовью» – называлась его беседа о тридцатилетнем юбилее «Балтийского дома» пять лет назад. «Каждый раз я ждал питерский октябрь с предощущением особого счастья, счастья театрального, – говорил он. – На фестивале существует специальный ритуал посвящения в домовые частых гостей, непременных членов семьи “Балтдома”. Я тоже удостоен чести принадлежать к этой компании избранных».

На четвертый день нынешнего XXXV фестиваля из Москвы пришло горестное известие о кончине Алексея Вадимовича. Семья «Балтдома» осиротела. Присутствие Бартошевича на спектаклях, заседаниях жюри, обсуждениях всегда воспринималась организаторами – руководителем фестиваля Сергеем Шубом и арт-директором Мариной Беляевой (и всеми участниками) как важнейшее, событийное, поднимавшее престиж «Балтийского дома».

История фестиваля тесно связана с театральной историей не только нашей страны. «Режиссура как фирменный знак современности» – так называлась одна из программ «Балтийского дома». Здесь воспитывали аудиторию, учили понимать новый театральный язык. Сейчас трудно поверить, что первые гастроли спектаклей Эймунтаса Някрошюса в Ленинграде в конце 1980-х годов не собирали полных залов. «Балтдом» с момента своего возникновения в 1991-м сделал показ премьер Някрошюса ежегодным. От спектакля к спектаклю росла слава великого режиссера. Традиционными становились приезды в Петербург и мэтров мирового театра – Кристиана Люпы, Люка Персеваля, Иво ван Хове. Зритель имел возможность сравнить достижения европейского театра с новыми работами отечественных мастеров.

В этом году истории «Балтийского дома» решили посвятить фотовыставку «Фестиваль в объективе Валерия Плотникова». Замечательный фотограф-художник славится своими портретами. В его объектив попадали постоянные участники «Балтдома» – драматурги, режиссеры, артисты. Плотников и фотограф-режиссер (так первым назвал его Григорий Козинцев). И фотограф-сценограф, подбирающий фон как декорацию. И художник по костюмам. И художник-бутафор. Все важно Плотникову для проявления характера портретируемого. На выставке можно увидеть классические работы мастера. Среди них – портреты Валерия Фокина, Льва Додина, Камы Гинкаса и Генриетты Яновской, встречи с которыми входили в программу нынешнего фестиваля.

Программа XXXV «Балтийского дома» названа «Место силы» и продолжает совершать театральные географические открытия, знакомить зрителей с театральным искусством стран Востока, на этот раз, не только Дальнего, но и Ближнего. Театр «Гильгамеш» прибыл на фестиваль из королевства Бахрейн с двумя спектаклями. Впервые петербуржцы встретились с театром из Тибета.

В нынешней афише соседствовали незнакомые и хорошо известные имена. Якутский режиссер Сергей Потапов поставил на сцене «Балтийского дома» три спектакля. Его интерпретацию рассказа Рюноскэ Акутагавы (известного нам по знаменитому фильму «Расемон» Куросавы), осуществленную в Театре коренных малочисленных народов Севера, привозили на предыдущий фестиваль. Пластический спектакль-Олонхо «С грозными очами, с острым кулаком девушка-богатырь Кыыдаан» Национального театра танца республики Саха (Якутия) имени С.А.Зверева открывал программу фестиваля этого года. В полуторачасовом действе оказались причудливо сплетены элементы современного (и даже классического) танца с движениями и жестами древних, ритуальных обрядов. Впечатляющими были музыкальный ряд, звучание якутского горлового пения тойук. Нежная, хрупкая героиня (Саина Винокурова), совсем не похожая на богатыря, сражалась с похожим на устрашающую огромную сороконожку исчадием Нижнего мира и страшным абьюзером-злым духом.

Легендарная Улпан – героиня исторического романа Габита Мусрепова. Его имя носит Казахский театр для детей и юношества. Спектакль «Улпан» поставила ученица Римаса Туминаса (спектакли которого не раз становились событиями «Балтийского дома») Гульназ Балпеисова. Она решает историческую драму как музыкальную, включая в ткань национального по духу зрелища хиты Майкла Джексона и рок-группы Pink Floyd.

Свадебные, обрядовые песни звучат в «Женитьбе» Евгения Марчелли, поставленной в Театре имени Моссовета. Хор в кокошниках аккомпанирует гоголевскому тексту. Было ощущение, что артистам некомфортно в пространстве «Балтийского дома», они форсировали голоса, несмотря на наличие микрофонов, старались «взять» зал. История отношений режиссера и фестиваля давняя. В 1994-м артисты «Тильзит-театра» из города Советска играли здесь «Бой бабочек» Германа Зудермана, поразивший неожиданным выбором материала и остросовременным решением Евгением Марчелли старой пьесы. Через два года здесь же был показан его мрачный и эффектный «Маскарад».

В московской части программы оказался студенческий спектакль Мастерской О.Л.Кудряшова в ГИТИСе «Я – Гамлет ошибка» в постановке режиссера-педагога Татьяны Тарасовой. Алексей Вадимович Бартошевич, много писавший о шекспировском «Гамлете» (и о «Гамлетах» на «Балтдоме»), успел благословить эту работу. Один из самых удачных фестивалей – в 2001 году – назывался «Учителя и ученики». Эта тема «Балтийского дома» кажется самой перспективной.

Екатерина ДМИТРИЕВСКАЯ

Жизнь и судьба

Ближе к концу фестивальной программы на Малой сцене театра «Балтийский дом» дважды показали лаконичную и нежную работу Гродненского областного театра кукол (Беларусь) – «Сымон-музыка» в постановке главного режиссера театра Олега Жюгжды.

Лироэпическая поэма «Сымон-музыка» (или «Сымон-музыкант») Якуба Колоса писалась на протяжении почти пятнадцати лет и была окончательно завершена основоположником и классиком новой белорусской литературы ровно сто лет назад – в 1925 году. От замысла к воплощению в гродненском театре тоже шли больше десяти лет.

Образная поэма Колоса написана таким поэтичным, простым и внятным стихом, что титры русского перевода казались на спектакле едва ли не лишними. Музыкальная вязь слов и рифм обволакивала, и сопротивляться ее ритму совершенно не хотелось.

Гродненский театр кукол пошел по пути аскетизма и сдержанности, превратив поэму в притчу о чужой воле и собственном призвании. Кукол на сцене всего две – Сымона и его возлюбленной Ганны, – обе схематично вытесаны из дерева, в их чертах демонстративно нет плавности, все намеренно заострено. Большинство сцен выстроено на сочетании живого плана с куклой Сымона, порой уступая место черно-белому театру теней.

Ненадолго заглядывают в спектакль и несколько мелких куколок животных – из юности героя пастушком, когда не уберег доверенное ему стадо, но в руки ему попала ставшая судьбой скрипка. Тут самое время процитировать гумилевскую строку «бродят бешеные волки по дороге скрипачей», и она действительно прозвучит в спектакле, но только позже, как и все стихотворение «Волшебная скрипка» с его финалом, растворяющимся в пущенном по сцене белом дыму: «На, владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза чудовищ / И погибни славной смертью, страшной смертью скрипача!»

Три деревянных корытца-гробика поставлены на железные каркасы с колесиками – в них будут ссыпаться земля и песок, литься вода, а сами они периодически кружить по сцене (сценография Даниила Жюгжды). Дюжина актеров осуществляет множество преображений, управляя куклами и представая теми, кто встретился на пути мальчика, с момента получения скрипки с ней не расстающегося (среди встреченных – те, кто поддерживал, и те, кто эксплуатировал чужие силы и чужой талант). Когда звучит скрипка, проступая тенью на занавесе, в руках исполнителей взмывают ввысь длиннокрылые деревянные птицы. Простая в пересказе и непростая для героев история Сымона и Ганны в коротком спектакле Олега Жюгжды обрывается, оставляя место открытому финалу.

В дни фестиваля театр «Балтийский дом» сыграл и свою недавнюю премьеру – постановку «Сестра печали» Анатолия Праудина по одноименной повести Вадима Шефнера. Жизнь здесь закручена вокруг войн – шлейф Первой мировой (контузии и последствия, к тому же бросающееся в глаза множество одиноких женщин – чьих-то теток или соседок) определяет существование до Второй мировой. Из шестидесятых годов XX века лирический герой Шефнера переносится в прошлое и почти в каждом его эпизоде упирается в изречение, вырезанное на шкафу в их с товарищами по техникуму (а до того – товарищами по детдому) комнате: «Война – сестра печали».

Печаль прошлого, которая на самом деле горчайшая горечь, заставляет пенсионера Анатолия, он же Автор (Дмитрий Ладыгин), изо дня в день уходить из дома, садиться в трамвай и вспоминать – места, события, людей. Прежде всего людей. Он так и ведет свой репортаж из трамвая, иногда заглядывая в записную книжку, чтобы начать очередную главу своих мемуаров. И обступают его живые и мертвые: выжившие, но потухшие, погибшие, но сохранившие огонь жизни в людской памяти.

Режиссер выводит на сцену три возраста Анатолия: молодой, энергичный, полный сил и надежд; все потерявший с гибелью под бомбежками Ленинграда любимой девушки, резко постаревший и идущий на компромиссы ради выживания; пожилой, существующий в основном мыслями о минувшем или неслучившемся.

В спектакле Анатолия Праудина есть образ, наглядно показывающий, как опустошает, забирает все силы и надежды война. Когда в начале действия речь заходила про подъем по лестнице на высокий этаж дома, то его обозначал стремительный бег между расставленными на авансцене панцирными кроватями – задорный и петляющий, словно по лестничным пролетам. Война, недоедание, недосып и прочие тяготы нарушили и этот ритм, лишили молодых скорости, отобрали азарт, с которым заглядывалось в будущее. Любой путь стал преодолеваться в разы дольше, шаркающей походкой, полной неуверенности и бессилия.

Этой шаркающей походкой Анатолий продолжает идти по своей послевоенной жизни. Вроде бы сумев начать все заново, он ежесекундно осознает трагический самообман – свою якобы счастливую семью с любящей его, но нелюбимой женщиной. Сестра печали, наперсница трагедии война разрушает жизни победителей тоже.

Финал фестиваля «Балтийский дом» был отдан театру «Сатирикон». В родной город на Неве Константин Райкин приехал в двух ипостасях – актера и режиссера: с поэтическим вечером «Своим голосом» (его третьей с 2012 года версией) и премьерной постановкой этого года «Сирано де Бержерак» Эдмона Ростана в переводе Владимира Соловьева (в 1990-х годах именно в его переводе шел «Сирано» Леонида Трушкина с Константином Райкиным в заглавной роли). Оба вечера огромный зал театра «Балтийский дом» был полон и по-настоящему захвачен эмоциями.

Узнаваемым голосом Райкина, который не спутать ни с кем, звучала со сцены поэзия Давида Самойлова и Александра Пушкина – авторская программа, всякий раз немного видоизменяемая ее создателем и чтецом в зависимости от множества обстоятельств, в том числе от настроя собравшейся в зале публики. «Мне дано чувствовать зрителя», – говорит Константин Райкин и не преувеличивает.

Программа выстроена перфекционистски, как и все, что делает Райкин в профессии, существуя на сцене в постоянном напряжении, на предельном творческом взводе. Его восхищение выбранными для исполнения поэтами слышится в каждой реплике, обращенной в зал, с которым он на протяжении двух часов ведет уважительный разговор, ни мгновения не играя в поддавки. Завершается же вечер моноспектаклем «Сказка о царе Салтане» с несколькими неожиданными акцентами, где виртуозность исполнителя, остроумие и готовность к сценическому хулиганству достигают апогея.

В нынешней вольной сатириконовской версии героической комедии «Сирано де Бержерак», сознательно смешивающей эпохи (Роксана жалуется на пробки у Нельской башни, а перед битвой при Аррасе героев забрасывает в XX век, где Серж Генсбур печально и меланхолично исполняет «В лесу прифронтовом» Исаковского и Блантера), чрезвычайно важно, что речь идет о поэте, чья жизнь сложена из букв, слов, строк, бумаги, благородства, дерзости и самопожертвования. Слова бегут титрами по занавесу, там же плодятся всевозможные комментарии. Сценография Дмитрия Разумова выполнена по преимуществу из картона. Из него, исписанного вдоль и поперек (писательские черновики?), вырезаны схематичные фигуры большинства действующих лиц и обозначены крупными буквами по центру: Брисайль, Гижи, Монфлери, Вальвер и прочие. Из картона же выполнено в финальном акте надгробие Кристиана.

Здесь имеет значение все, на чем были или будут или могут быть написаны слова, готовые воплотиться в поэзию. Огромная бумажная гора из скомканных бумажных обрывков, полных невыговоренных чувств, поглощает в финале умирающего Сирано (у него два исполнителя, в Санкт-Петербурге играл Даниил Пугаёв) – ведь «жизнь свою он прожил, как поэт!».

«Сирано – это про красоту поражения», – уверены Константин Райкин и его актеры, и кажется, это убеждение не вступает в противоречие с девизом нынешнего «Балтийского дома» – «Место силы».

Мария ХАЛИЗЕВА

«Экран и сцена»
Ноябрь 2025 года