На сцене лондонского центра искусств Barbican рижский Dailes Theatre сыграл спектакль Rohtko. Спектакль, как уверяет зрителей вступительное слово на видеоэкране, основан на реальной истории. В 2004 году пара любителей искусства приобрела у нью-йоркской галереи Knoedler картину художника Марка Ротко за 8,3 миллиона долларов; спустя несколько лет выяснилось, что полотно – подделка. Но режиссер Лукаш Тварковский немного лукавит, используя скандал как повод для размышления над более глобальными вопросами. Да и фамилия художника, вынесенная в заглавие постановки, написана с едва заметной ошибкой – перестановкой двух букв.

Пространство разделено художником Фабьеном Леде на две части: на сцене – выстроенные с тщательной натуралистичностью зал и кухня китайского ресторанчика Mr. Chow, некогда популярного среди арт-тусовки. Над ними – огромный видеоэкран, где идет прямая трансляция происходящего за столиками. Длинные бессловесные сцены под музыку гипнотизируют зрителя, вводят в транс, поэтому неудивительно, что подмена трансляции записью, бесшовная, сделанная виртуозно, обнаруживается совсем не сразу (грандиозная работа видеохудожника Якуба Леха и всей операторской команды).

Этот обман, подмена реального вымышленным, разрушение ощущения сопричастности, совместного переживания истории «здесь и сейчас» – не просто ловкий технический прием, но и важная смысловая часть спектакля. Ощущение мистификации, которая или вот-вот произойдет или уже происходит на твоих глазах, а ты ее еще не замечаешь, но уже интуитивно чувствуешь – тревожное, но вместе с тем приятное. Потому что это игра, и разыгрывается она безупречно.

Описать сюжет спектакля сложно. Нарратив деконструирован, иерархия разрушена, главных героев нет, действие развивается нелинейно, в нескольких временных пластах (1950-е, 2000-е, 1969-й, 2025-й…) то по очереди, то параллельно, то одновременно. При этом все связано со всем – виртуозно, мельчайшими деталями, и потому спектакль не рассыпается на фрагменты. Скажем, танец героев (хореограф Павел Сакович) начинается внезапно, будто ни с того, ни с сего, и мог бы выглядеть вставным номером, но присмотревшись, легко заметить, что весь он состоит из движений, которые уже были в других сценах: вот журналист толкает стол, рассердившись на директора, делает резкий жест руками – тот же жест в танце, вот жена художника закрывает ладонью лицо, не желая фотографироваться – тот же жест в танце, и так далее, и так далее.

Декорации вращаются, распадаются на две игровых площадки, снова соединяются, как в калейдоскопе, когда собрать единое изображение никак не удается, сколько ни крути. Художник по свету Эугениус Сабаляускас использует два основных приема: приглушенный неон ресторана и яркий, затапливающий все красный – оттенка многих полотен Ротко. Важную роль играет и «раздвоившийся» музыкальный дизайн Любомира Гжеляка, использующий тяжелые техно-биты и синтетические сентиментальные мелодии, из тех, что так часто звучат в западных комедиях шестидесятых-семидесятых.

В причудливом узоре спектакля можно разглядеть несколько основных линий. Первая – журналистское расследование скандальной истории про подделку. Молодой репортер (Томс Величко) расспрашивает участников – директора галереи Энн Фридман (Рэзия Калниня), вроде бы не подозревавшую, что торгует фальшивыми шедеврами, и измученного долгими судебными разбирательствами покупателя. Но интересуют его не столько подробности этого казуса, сколько то, как функционирует современный арт-рынок.

Вторая линия – последние годы жизни Марка Ротко (Юрис Барткевичс). Субтитры на экране коротко поясняют контекст, фиксируют важные вехи. Одна из самых сильных сцен спектакля сделана Тварковским на ярком контрасте: художник пламенно объясняет жене (Вита Варпина), почему отказался от крупного заказа – оформления дорогого ресторана; за соседним столиком (и на соседнем экране, и совсем в другом году) неловко знакомятся двое актеров, мечтающих сыграть Ротко и его жену. «Настоящий» художник гневается, он едва ли не взрывается от ярости, в то время как «актер» застенчиво улыбается. Любовь одной пары истощилась, любовь второй только зарождается.

В постановке много иронии, самоиронии и постиронии, что снижает пафос, как бы обязательный в размышлениях об искусстве. Единственная сцена, сыгранная безо всякого обмана и юмора, это душераздирающая ссора Ротко с женой. На сцене появляется помятая кровать, а видео из цветного становится черно-белым (в конце 1960-х Ротко писал почти монохромные работы). Варпина играет глубокую депрессию, тихое, долгое умирание, опустошенность. Барткевичс – отчаяние, неприкаянность, растерянность. Они не могут помочь друг другу. Титры подсказывают: после того, как Ротко диагностировали аневризму, ему было запрещено употреблять алкоголь, курить, была назначена диета, но все указания врачей художник игнорировал. Да, он показан как фигура глубоко трагическая, что несколько спрямляет биографию – впрочем, постановщики принципиально не претендуют на объективность.

Третья линия – попытка директора музея пригласить художников к участию в новой, кажется весьма тенденциозной и потенциально модной, выставке «Радикальная забота». Мартыныш Упениекс комически преувеличенно играет соблазнителя, умасливающего своих визави. Художница (Катажина Осипук), похоже, подпадает под его чары, но резко их отбрасывает, как только речь заходит о гонораре.

Четвертая линия, пожалуй, самая тихая и незаметная – диалог двух китайских поваров. Он почти всегда происходит на фоне, побочно, хотя в их разговоре раскрывается концепция шаньчжай – не просто копирования, а творческого переосмысления, по сути – создания нового. Если в западной традиции оригинал считается носителем подлинности и уникальности, а копия – всего лишь имитацией, повторением, то китайская мысль предлагает другой путь – путь, который близок поискам самого Ротко.

И, наконец, пятая линия посвящена криптографическому токену NFT. В 2022 году, когда спектакль только вышел, она, вероятно, звучала иначе. Сейчас музеи и галереи уже признали, что вкладываться в эту технологию, предназначенную для подтверждения права собственности на нематериальные объекты в виртуальной среде, безумие. Но почему многие были влюблены в NFT и как не довериться иллюзии в следующий раз? Этот почти брехтовский вопрос неслучаен – несколько раз актеры обозначают свой выход из ролей, возвращая заплутавшего в многочисленных версиях реальности зрителя в театральный зал.

Драматург Анка Хербут использует ясный, не перегруженный терминами и отсылками язык. Вернее сказать, языки – в постановке звучат латышский, английский, китайский и польский. Доступность текста не означает его примитивности, даже наоборот – вопросы, которые часто представляются абстрактно-философскими, выглядят здесь волнующе-живо. Что и кто определяет рыночную стоимость произведения искусства, какова эмоциональная и интеллектуальная ценность картины, почему музеи так авторитетны? И еще: может ли хорошее искусство быть дешевым? Что такое хорошее искусство? Что такое искусство?..

Через многочисленные слои, сквозь смех, удивление, восхищение, через эпохи и культурные традиции в спектакле проступает нечто очень важное и человеческое. То неподдельное и настоящее, что делает переживание – сопереживанием, а искусное – искусством. Это не заглушить никакими самыми громкими битами, не затанцевать, не залить цветом, не задавить иронией.

Зоя БОРОЗДИНОВА

«Экран и сцена»
Октябрь 2025 года