Голод.doc

• Сцена из спектакля “Дети голода. Свидетельства”. Фото Яна ОНИКЭМолодой молдавский режиссер Луминица Цыку тяготеет к документальному театру, причем обычно материал для спектаклей она собирает сама. Несколько лет назад в рамках “Маски Плюс” в Москве играли ее постановку “Дом М”, выпущенную в кишиневском Центре искусств “Колизеум”. Она была сделана в технике verbatim, что в переводе с латинского означает “дословно” и, как открыл нам некогда московский “Театр.doc”, техника эта состоит из выбора острой современной темы и опроса реальных людей, имеющих к ней отношение. После определения темы и поиска материала драматург (часто сам режиссер, как в случае Луминицы Цыку) пишет пьесу на основе интервью, причем сохраняются по мере возможности особенности произношения, паузы, интонации и т.п.
Спектакль, созданный в технике verbatim, непременно и неизменно претендует на несение некой социальной функции, в первую очередь – воздействие на общественное мнение.
В спектакле “Дом М” Луминица Цыку и четыре ее актрисы (Снежана Пуйкэ, Инна Сурду, Ирина Вакарчук и Михаэла Стрымбяну) предприняли, судя по всему, первую в Кишиневе попытку создания документального театрального высказывания и избрали по-настоящему болезненную тему – насилие в семье.
Множество бесед с окружающими людьми и интервью в колониях, тюрьмах и детских домах, отрывки из реальных писем легли в основу “Дома М”. Было видно, что режиссер обладает аналитическим умом и структурирующим мышлением. Авторский спектакль Луминицы Цыку отличали лаконизм визуальных образов и вместе с тем их мощное воздействие, даже на зрителя, не владеющего румынским языком, на котором играется спектакль (притом, что слово здесь важно, как, быть может, нигде). Посыл попадал в цель.
Выматывающие душу монологи каждой героини (“слезы, которые мы не могли остановить” – так говорят создательницы спектакля) сопровождаются определенным сугубо бытовым и предельно отталкивающим, будоражащим действием: кто-то прочищает засорившийся унитаз, кто-то ощипывает свежезабитую курицу. Отходы собирают в пятилитровые стеклянные банки, выстроенные в рядок под лавкой в центре сцены; в углу пристроился велосипед-тренажер, почти не простаивающий, но олицетворяющий бесплодные усилия, движение на месте. Где-то рядом – динамика общей жизни, в то время как развитие отдельных судеб замерло или пресечено насилием, несмотря на отчаянные попытки что-то изменить и сдвинуться с места.
Имелись в спектакле и моменты остранения: время от времени актрисы брали в руки микрофон и читали детские стишки или же просто перебрасывались рифмами – требовалось снять напряжение очередной биографической зарисовки с трагически уродливым финалом.
“Дом М” показывают не только в Кишиневе, его нередко возят в глубинку, играют в клубах и – вот в чем настоящий ужас – спектакль неизменно находит отклик у зрительниц, которые понимающе кивают, подтверждая истину слов, звучащих со сцены: все так, они через это тоже прошли или проходят.
Недавняя премьера Луминицы Цыку “Дети голода. Свидетельства” в кишиневском Национальном театре имени Михая Эминеску – в некотором роде исключение из правила, поскольку девять свидетельств, положенных в основу спектакля, не собирались режиссером лично, а были взяты из романа Алексея Вакуловского, где их приведено пятьдесят. Новый спектакль снова повествует о страшных событиях – голоде 1946-1947 годов в Бессарабии. (В Кишиневе в Театре имени Эжена Ионеско идет еще одна постановка Луминицы Цыку, тоже крайне далекая от благостности и умиротворения, – “Наш класс” Тадеуша Слободзянека – о чудовищной расправе над евреями в Едвабне в 1941 году.) Театральная работа вслед за романом основана на воспоминаниях выживших жителей села Антонешты Штефан-Водского района. Впервые за долгие годы впрямую говорится о продолжительном голоде как об историческом факте и затрагивается чудовищная тема каннибализма.
Девять свидетельств – девять актеров: Дориана Зубку-Марджинеан, Снежана Пуйкэ, Юрий Фокша, Юрий Раду, Драга-Думитрица Друми, Лео Руденко, Диана Декусеарэ, Геннадий Гылкэ, Александру Плешка. Глухие черные платья у девушек (у трех из них косы старомодно уложены вокруг головы, у одной – свободно свисают), белые рубахи, черные брюки и пиджаки у юношей (у одного на груди закреплена тряпичная кукла – обессиленный, истощенный ребенок со склоненной головой неотделим от отца). Выстроились в ряд, потом так же в линейку сели на черную узкую лавку у дальней стены Малой сцены Национального театра (первые несколько премьерных спектаклей игрались на Большой сцене), встали, синхронно сделали шаг вперед. Пол под босыми ногами артистов устлан красноватыми кусочками древесной коры.
Каждое свидетельство-признание преподносится не одним, а двумя-тремя исполнителями, монолог раскладывается на несколько голосов, порой переплавляясь в диалог. Акценты расставляются протяжными музыкальными фразами аккордеона, потом вступит и губная гармошка, послышится звук бубенцов, а где-то вдали, не прекращаясь, фоном будут звучать тревожные ритмичные удары, как будто кто-то испытывает на прочность огромный вселенский барабан. Никакой иллюстративности – артисты не перевоплощаются в реальных людей, переживших голод, но деликатно-сдержано доносят до сегодняшней публики то, что тем пришлось испытать. Порой актриса берет на себя функции дирижера кошмарных исповедей – ее жесты механистичны, взвинчены и гнетущи. Лица же повествующих почти просветленные, они смотрят нам глаза в глаза, но без укоризны или мольбы о жалости. Они выкликают имена, среди которых не только молдавские, много русских – вдруг слышишь: баба Александра. В румынский язык вкрапляются и русские выражения, но вполне определенные – “враг народа”, “кулак”, “капиталисты”. С каждым облеченным в слово ужасным человеческим опытом, шаг за шагом, актеры приближаются своей выверенной шеренгой к зрительским рядам. Они всматриваются в будущее через маленькое мутное оконце – один из немногочисленных предметов реквизита, имеющихся на сцене, они умеют пугающе молчать, а еще – затягивать и обрывать песню так, что пронзает холод.
Вот одно из множества воспоминаний, которые так и смогли забыться, несмотря на то, что громко рассказывать о них десятилетиями было нельзя. Антонештские музыканты умерли, не выпустив из рук свои инструменты. Ребенок набредает на уродливую бездвижную гору тел и музыкальных инструментов, из которой внезапно раздается голос тромбона. Малыш думает, что кто-то из односельчан еще жив, но даже он быстро понимает: это ветер и смерть играют на тромбоне.
Или другое. Из-за морозов умерших не хоронили, да и сил на это не хватало, поэтому можно было встретить пробегающих собак с зажатыми в пасти человеческими конечностями. А пшеницу советская власть продолжала и продолжала отбирать у крестьян, загоняя изнуренных голодом людей, потерявших способность к сопротивлению, в колхозы.
О голоде в Бессарабии, унесшем 300 тысяч жизней, бесчеловечно долго не вспоминали, вероятно, поэтому лейтмотивом спектакля Луминицы Цыку стал довольно необычно преломленный буддистский образ – “Если я не вижу зла, не слышу о зле и ничего не говорю о нем, я защищен от него” – то, что символизируют три знаменитые обезьяны, одна из которых затыкает уши, другая прикрывает глаза, а третья зажимает рот. Идея недеяния зла сознательно трансформировалась здесь в опасливое и малодушное сокрытие зла. Много раз за спектакль, прерывая очередную исповедь, актеры повторяют угловатые жесты: у каждого свой особенный, характерный, и каждый раз этот общий порыв налетает внезапно. Один демонстративно закусывает запястье руки; у другой пальцы сжаты, руки резко сводятся у лица, от локтей до кулаков (словно на необычном тренажере), заслоняя глаза; третий не менее экспрессивно хлопает себя по ушам. Каждый выполняет свое движение, но все разом выглядит единым яростным вздрогом, напоминанием о годах принудительного беспамятства.
Спектакль Луминицы Цыку ни мгновения не грешит жалостливой, ноющей интонацией. В нем есть внешнее спокойствие, умная отстраненность и вместе с тем неравнодушие, подлинная энергия негодования и сострадания. Режиссерски здесь выверен каждый жест и шаг – их немного, и потому они особенно весомы. Музыкально – продумана каждая нота. Мыслящий режиссер с твердой рукой и собственным постановочным почерком и ансамбль из девяти единомышленников создали строгий и предельно трагический спектакль. Постановка “Дети голода. Свидетельства”, взывающая к исторической памяти, снова значительная по масштабу гражданского высказывания, – несомненный шаг вперед Луминицы Цыку в пространстве режиссуры.

Мария ХАЛИЗЕВА
«Экран и сцена»
№ 18 за 2014 год.