Общество последнего спектакля

Фото В.ВАСИЛЬЕВА

Фото В.ВАСИЛЬЕВА

В новой программе «Мастер» фестиваль «Золотая Маска» показал в Москве недавнюю премьеру МДТ–Театра Европы «Чайка» в постановке Льва Додина.

Нынешняя «Чайка», «сочинение для сцены Льва Додина по мотивам пьесы А.П.Чехова», заставляет вспомнить не столько о его спектакле 2002 года, сколько о тех резких жестах по отношению к классическим текстам, которые режиссер осуществил за прошедшие с тех пор годы. «Гамлет», сделанный с новым подстрочником и фрагментами из Ганса Сакса и других авторов. «Вишневый сад», прочитанный сквозь воображаемый сиквел чеховского сюжета – о том, что случилось с персонажами после 1917 года. «Братья Карамазовы», созданные по принципу заметок на полях – подчеркиваний, выписок из других произведений Достоевского, разнообразных nota bene и собственных попутных мыслей.

Особенно отчетливо складываются в дилогию последние спектакли – «Карамазовы» (2020) и «Чайка» (2022). Их жанр – философские беседы об апокалипсисе в камерном формате. В «Карамазовых» Додин сократил число персонажей до шести. В «Чайке» – до семи. И там, и там все стоят у последней черты. Или – за последней чертой. Текст чеховской пьесы перемонтирован не агрессивно, но решительно. Реплики исключенных Полины Андреевны, Дорна и Шамраева распределены между оставшимися. Сорин в исполнении Сергея Курышева часто говорит о себе словами Дорна, превращаясь из наивного барина в мрачноватого и полного самоиронии резонера, одиноко наблюдающего чужие жизни. Впрочем, здесь почти все резонеры, или наблюдатели, исполненные философической (само)иронии и печали. Они же – актеры и зрители, постоянно меняющиеся местами. Потому здесь так же, как в «Карамазовых», все сидят на сцене неизменно, все всё знают, все всё видят и слышат. Общество последнего спектакля. С него начинается «Чайка», и им же заканчивается, когда Тригорин–Игорь Черневич ставит точку в записываемой им пьесе: «Дело в том, что Константин Гаврилович застрелился».

Дополненные взглядом со стороны, чеховские персонажи точно расширились в объеме. Треплев порой изъясняется тригоринскими словами. И все они время от времени произносят что-то из чеховских записных книжек. Медведенко в исполнении Олега Рязанцева тоже стал другим: его любовь к Маше совсем не жалкая и смешная, а какая-то сострадательная и философски-смиренная. Маша (Марина Гончарова), как и у Чехова, ходит в черном, но не пьет и служит экономкой у Сорина, а ее любовь к Косте менее надрывна и безнадежна, чем у дочери вычеркнутого Шамраева. По крайней мере, в финале Треплев, кажется, уже привычно спит с ней, спрятавшись за лодкой, а когда вылезает оттуда, то, похоже, не сильно смущает внезапно вошедшую Нину.

Здесь, как в театре, все неизбежно повязаны со всеми. Ближе к финалу о судьбе Заречной (странная фамилия для девушки, живущей у озера?) мы узнаем не от Сорина, а от явно сочувствующей ей… Аркадиной. Нина в исполнении недавней выпускницы мастерской Фильштинского Анны Завтур – трезвая, спокойная и решительная – если и восхищается Аркадиной, то в явной уверенности, что сама сможет пройти не менее яркий актерский путь.

Да, спектакль на озере она играет вяло, не чувствуя особой интонации в пьесе Треплева. Рассказ о том, что все жизни исчезли, а она, Мировая душа, осталась одна за всех, звучит в ее устах просто и буднично. Почти равнодушно, как что-то давно известное. Но именно это неожиданно оглушает зрительный зал, никак не ожидающий, что метафизические абстракции треплевской пьесы могут стать вполне реальным кровавым опытом современности. И даже когда Треплев (недавний выпускник РГИСИ Никита Каратаев) сам берется читать свою пьесу, ему не удается достичь такого же сильного впечатления. Хотя читает он ее хорошо – нервно, экспрессионистски взвинченно, в очередной раз заставляя вспомнить, что его пьеса и была новой, если угодно – постдраматической – формой драмы. В его исполнении она звучит как надрывный «Красный смех» Леонида Андреева.

Фото В.ВАСИЛЬЕВА

Фото В.ВАСИЛЬЕВА

Но еще до того как успеваешь сосредоточиться на этих переменах внутри чеховского текста, оказываешься захвачен самим пространством. Редко когда Льву Додину и Александру Боровскому удавалось создать такой лаконичный пейзаж. Собственно, он и является главным событием спектакля. Первое действие проходит на качающихся у причала лодках, второе – на них же, только вытащенных на берег и перевернутых вверх днищами. На чем лодки качаются – загадка. Додин – как и Чехов – любитель воды. Но здесь лодки качаются как будто сами по себе… В летейских водах, где «все жизни, все жизни, все жизни <…> угасли».

Контрапунктом к общей меланхолии существует только вальс Иоганна Штрауса «На волшебном голубом Дунае». И еще – бравурная веселость Аркадиной в первом действии. Елизавета Боярская играет ее трезвой, бесстрашной, брутальной дивой последних времен. Ей бы пошло не вальс танцевать с Треплевым, или монолог Маши о любви к Вершинину читать (большая актриса нового театра, она самозабвенно играет в пьесах Тригорина–Чехова), а петь, например, в берлинских кабаре времен Веймарской республики.

Ее возлюбленный, мрачновато-меланхоличный Тригорин–Черневич говорит мало, монотонно, в основном – пишет, пока все остальные говорят, качаясь на лодках. Он притягивает к себе скрытой, но мощной харизмой. Ближе к финалу мы начинаем понимать, почему: кажется, он и пишет эту пьесу. И все его персонажи тут: качаются себе в лодках, разговаривают, слушают и обсуждают друг друга. В финале он запишет сказанную ему на ухо реплику про смерть Константина Гавриловича и окажется автором этой «Чайки».

Впрочем, пейзаж противоречит такому впечатлению. Автор – не он. Сидящие в лодках на берегу летейских вод здесь только вспоминают «все жизни, все жизни, все жизни», перепутав имена и слова, забыв о своих прошлых отношениях, характерах, амбициях и время от времени издавая крики чаек.

Алена КАРАСЬ

«Экран и сцена»
№ 5-6 за 2023 год.