Неистовый Чарнота в “Беге” и мятущийся Лир в “Короле Лире”, гусар в “Евгении Онегине”, полковник Альфред в “Мадемуазель Нитуш” – в Вахтанговском театре. А еще Петр Мелихов в сериале “Тихий Дон”, Емельян Пугачев в “Самозванцах”, Петр Первый в “Романовых”… Артур Иванов – один из “первачей” Вахтанговской труппы. На сцене и на экране всегда яркий, эффектный, безудержный. В жизни Артур Иванов гораздо спокойнее и мягче. Мы поговорили с ним о подарках судьбы, о режиссерах Римасе Туминасе, Юрии Бутусове и о мечте играть комедию в кино.

– Каким ты был в детстве?

– Неоднозначным. Не могу сказать, что был прямо хулиганом, маме особых хлопот я не доставлял. Но учился плохо. После девятого класса ушел, решив, что перспектив с точки зрения института и высшего образования у меня нет. Хотел учиться на повара, но не сложилось. Еще через год поступил в автомеханическое училище.

– Как же возник театр?

– Честное слово, сам не понимаю. Но получилось так, что я попал на подготовительные курсы в Щуку. Увидел объявление в газете и решил попробовать. Потом, как и все абитуриенты, поступал во все театральные институты, и в итоге поступил в Щукинский, на курс к Владимиру Владимировичу Иванову. Если бы в этот год не поступил, думаю, больше бы и не пробовал. Я верю в судьбу. Мне кажется, все, что случается, случается для чего-то. Все, что не случилось, тоже для чего-то, поэтому я просто благодарю Бога и моего ангела-хранителя за все, что со мной происходит или не происходит.

– Как думаешь, кто тебя сформировал как личность?

– Мои мама, дедушка, бабушка. Они заложили основы. Потом была улица. Потом институт. Все мои удачи и, конечно, неудачи. Все это формирует личность. В институте нам очень много дали наши педагоги и, в частности, наш худрук Владимир Владимирович Иванов – мой театральный отец. Он в нас вложил много правильного и нужного – и как в артистов, и как в личности, сейчас я это отчетливо понимаю. В моменте почти всегда не осознаешь, не ценишь. Вообще, в нашей жизни мы редко что-то ценим в моменте. Принимаем как долж-ное, либо обесцениваем. Два года назад у меня умерла мама. И вот только когда ее не стало, я понял, чего и кого я лишился. Сколько недоговорил с ней, сколько ее недообнимал. Это огромная утрата для меня.

– Ты с такой нежностью всегда говоришь про маму…

– Я был единственным сыном. Рос без отца. Конечно, мама души во мне не чаяла. И всю любовь направляла на меня. “Ангел мой” – так она мне говорила. Лучшая мама, которая вообще может быть. Добра, снисходительна, всегда меня понимала и принимала таким, какой я есть. Безусловная любовь. Мама никогда не определяла мой выбор. Могла лишь ненавязчиво высказать свое мнение по какому-то вопросу.

– А к твоему актерству как она отнеслась?

– Очень хорошо. Когда-то мама сама поступала в театральный институт. Она была очень артистичная, красивая, утонченная. У нее был прекрасный голос. Она, кстати, поступила в Щуку, но ее брат настоятельно отговаривал ее вступать на путь актерства. Так что, видимо, ее гештальт закрыл я.

– Тебе нравилось учиться в Щуке, помнишь свой первый выход на сцену?

– Учеба была насыщенной и очень увлекательной. Это оказался какой-то невероятный и захватывающе волшебный мир. С интересными людьми и новыми знаниями. На Вахтанговскую сцену первый раз я вышел на первом курсе в каком-то капустнике. Она показалась мне тогда огромной. Я подумал: “Боже мой! Как же здесь, наверное, надо громко говорить, чтобы тебя услышали зрители? Это нереально”. А сейчас все кажется таким родным, уютным и даже маленьким.

– Ты не волнуешься?

– Я всегда волнуюсь, стоя за кулисами. Иногда чуть больше, иногда чуть меньше в зависимости от спектакля. Но только до первого шага на сцену или первой реплики. Потом волнение уходит. И это нормально и правильно. Когда-то нам Владимир Владимирович Иванов говорил: “когда у артиста пропадает волнение перед выходом на сцену, тогда пропадает и сам артист”.

– Расскажи, пожалуйста, что ты любишь в родном театре, который в этом году отметил 100-летие.

– Очень люблю работающих здесь людей. Театр сегодня это бОльшая часть моей жизни. Вполне могу сказать, что это моя семья. Как и в любой семье, все неоднозначно. Но свою жизнь без вахтанговцев я с трудом представляю. Мне все здесь знакомо, уютно и комфортно. А я люблю комфорт и уют. Здесь мои люди. Мои друзья, мои товарищи. У нас прекрасный директор, Кирилл Игоревич. И с нами Римас, несмотря на то, что сейчас физически он не рядом.

– Римас Туминас это, конечно, целая эпоха в истории Вахтанговского театра.

– Безусловно. Это эпоха. Это глыба. И я безгранично рад, что мне посчастливилось прикоснуться к этой эпохе. Для меня лично он проводник в мир большого, серьезного театра. Он поверил в меня и увидел во мне не только комедийного и характерного актера. Римас увидел во мне драму. И даже трагедию. И стал давать роли, связанные с очень серьезным материалом. Первая – это Гектор в его “Троиле и Крессиде”. Потом был Астров в “Дяде Ване”.

История с “Дядей Ваней” для меня особенная. Это была моя первая большая роль в театре. Изначально я не должен был там играть. На роль Астрова был распределен Володя Вдовиченков. Но получилось так, что во время репетиций ему периодически нужно было уезжать на съемки. И меня позвали на репетиции, чтобы просто почитать за него текст, не останавливать процесс. Там я познакомился с мэтрами – Маковецким, Максаковой, Симоновым. Это было волнующе и ответственно. Мне на тот момент было всего 24 года! В итоге Римас решил, что мы с Вдовиченковым будем выпускать спектакль в два состава. Так и “случился” мой Астров, самый молодой в истории театра.

– Артур, ты говорил про спектакли Римаса Туминаса. А какой еще театр ты любишь? Смотришь?

– Я люблю театр, в котором играю (улыбается). Конечно, мне близка стилистика и эстетика именно Римаса Владимировича. “Войну и мир” я считаю великим спектаклем.

Я вообще думаю (и не я один), что театр должен вернуться к своим основам, сегодня ты уже не удивишь никого обнаженным телом и видеорядом. Лет 10 театр должен без этого посуществовать, мне кажется. Отдохнуть от мишуры. Просто актер и текст.

– Как тебе видится, Театру Вахтангова удастся сохранить заданный Туминасом эстетический код?

– Туминас за все годы своего художественного руководства привил актерам свою эстетику. Она уже есть в нас. Этот код заложен. Теперь дело за нами, ответственность за сохранение на плечах актеров. Но это труд. Труд каждого актера в частности и театра в целом. Спектакли Римаса Владимировича сделаны добротно и точно выверены. Режиссерский рисунок при соблюдении актерами всех задач, поставленных режиссером, может продержаться долго. Конечно, рано или поздно без капитана все начнет расползаться. Произойдет это завтра или через десять лет, никто не может предугадать. Огромный корабль под названием Театр Вахтангова без руководителя трудно себе представить. Но пока работает автопилот.

– Что в Римасе тебе нравится как в человеке?

– Нежность… Вообще Римас очень разный. Безусловно, неоднозначный, но в нем много любви. Еще отцовство в нем присутствует в большой степени. Не знаю ни одного театра, в котором бы дверь в кабинет директора и худрука всегда была бы открыта (в прямом смысле этого слова) для всех, у кого есть вопрос или нужна помощь. Театр – дом.

– Еще одна судьбоносная встреча у тебя была с Юрием Николаевичем Бутусовым.

– Да. Мы встретились с ним 10 лет назад. Это была работа над спектаклем “Мера за меру” по Шекспиру. Помню тогда свою мысль – это что же получается, в институте нас обманывали? Театр далеко не рай. Не ясли, где тебе все расскажут, разжуют и в ротик положат. Никто тебе ничего не расскажет и не покажет. Все сам.

С Юрием Николаевичем и его знаменитым этюдным методом было сложно. Я думал тогда: “Какой этюдный метод? Есть режиссер, есть актер. Почему актер должен заниматься режиссурой? Что вы от меня хотите?”. Сейчас я уверен, что если ты работал с Бутусовым, то в театре тебе уже ничто и никто не страшен. Ты ко всему готов.

Юрий Николаевич научил меня смелости и умению верить в себя, в собственное чутье, быть независимым и, если нужно, самодостаточным. За это я ему очень благодарен.

– Давай поговорим про спектакль “Бег“. Мне кажется, что роль Чарноты ты играешь как очень личную.

– Я очень люблю этот спектакль. Люблю своего Чарноту, оправдываю, понимаю. Но это не личная история. Мы с ним совсем не похожи. Он игрок, а я очень рациональный человек. Как учил нас Римас, играйте историю человека, персонажа, а не себя. Так что я и играю персонажа, его историю, не свою.

– “Бег“ звучит сегодня острее с каждым днем, билетов на него не достать.

– Он, как и “Лир”, играется один раз в месяц. Это катастрофически мало, поэтому, думаю, есть некий ажиотаж. “Бег“ сейчас звучит современно, это правда. Но я считаю неправильным воспринимать его сейчас буквально. Мы, актеры, тоже этим грешим… Начинаем “поддавать”, но это же пОшло. Спектакль “Бег“ должен звучать сегодня и восприниматься как притча.

– Еще один спектакль-событие в твоей биографии это, конечно, “Король Лир”. Как ты готовился к роли?

– Лир – это огромное испытание. И я его все еще прохожу. И мне горько, что спектакль так редко ставят в афишу. Такая работа должна расти в момент игры, обрастать нюансами, деталями, становиться более точной по смыслу. А мы все больше заняты тем, что вспоминаем слова. Нет жесткого режиссерского рисунка, но есть актерский ансамбль. На самом деле, “Лир” – спектакль актерский, а не режиссерский. Как бы парадоксально это ни звучало.

– А что было самое тяжелое в репетициях “Короля Лира”?

– Отсутствие какой-либо внятной помощи со стороны Юрия Николаевича. Это всегда мука и преодоление. На какие-то вещи мне просто не хватает жизненного опыта, знаний и образования. Хотя я прочитал о “Лире” все, что только смог найти. Все возможные переводы. Пытался раскопать смысл. Общался с шекспироведами и историками театра. Ведь то, о чем пишет Шекспир, сегодня понять невозможно. Тогда это был конфликт поколений. Поколение слова – это поколение Лира, Глостера, Кента. И поколение действия, поколение молодое – к нему относится Корделия. Зачем говорить “я люблю”, когда и так все ясно? А отцу это важно. На тот момент слово являлось истиной. Сказал “люблю” – значит так и есть. Но сегодня ведь дать слово, забрать его – ничего не значит. И как объяснить современному зрителю, в чем суть конфликта? И почему умный Лир не слышит, что старшие дочери врут и лицемерят ему в лицо.

– У тебя много вопросов к своему персонажу?

– Огромное количество! Я зачастую вообще не понимал логику его поступков. А для того, чтобы убедительно играть, надо оправдать, понять героя. Про себя я решил, что Лир сумасшедший. Он сошел с ума еще в самом начале… Когда не услышал от любимой дочери нужных ему подтверждений ее любви.

– Артур, а ты доволен этой работой?

– Нет. Надо еще работать. Пробовать. Что-то менять. Мне кажется, играть Лира, когда тебе 36 лет, это что-то невероятное и колоссально сложное. Без своих партнеров я бы не справился. Каждый раз мы пробуем, разыгрываемся, ищем. Может быть, иногда я затрачиваюсь с перебором, и в этом нет никакого смысла, но иначе я не могу.

– Если сейчас тебе Юрий Николаевич предложит новый спектакль, ты готов?

– Во-первых, он мне не предложит. А во-вторых, я больше так не хочу. Поэтому отвечу: “Нет. Не готов”. Хотя я на всю жизнь останусь ему безумно благодарен за “Лира”, “Бег“ и возможность раскрыть в себе как в артисте, да и как в человеке, что-то очень важное и нужное.

– Артур, ты много снимаешься. Что в кинопроцессе тебя особенно радует?

– Гонорар… (смеется). Сиюминутность. В этом кайф. Исправить ошибку, после того как сыграна сцена, уже нельзя. Это не театр, где можно что-то изменить на следующем спектакле. Поэтому в кино особенно важен хороший сценарий. Сегодня с этим большая беда. Где все хорошие драматурги и сценаристы, непонятно. Часто на площадке мы занимаемся тем, что переписываем с режиссером диалоги. Потому что обычно сценарий идет в работу сырым, с плохо прописанными диалогами. Такое ощущение, что сейчас сценарии пишет какой-то криво сделанный искусственный интеллект. А потом все кричат, что у нас нет хорошего кино. Откуда оно возьмется, если в стране нет сценаристов. Вернее, наверное, они есть, но где прячутся – никто не знает. Раньше даже эстрада была на высочайшем уровне. Жванецкий, Райкин, Карцев, а сейчас что?..

– Артур, после съемок в “Тихом Доне” твоя узнаваемость резко возросла. Для тебя что-то изменилось после этого?

– Меня стали чаще приглашать на пробы в кино и сериалы. Еще я понял, насколько успех и популярность мимолетны. Нужно постоянно работать и доказывать делом свое право на успех. На прошлых заслугах, победах ты не можешь всю жизнь “выезжать”. То есть можешь, конечно, но тогда это становится для актера трагедией. Примеров актеров “одной роли” масса. Вообще актерство – это, конечно, набор штампов, у кого-то их больше, у кого-то меньше. В кино часто привыкают к одному твоему образу. И ты становишься его заложником. Ни зритель, ни режиссеры зачастую не хотят тебя воспринимать по-другому.

– Ты имеешь в виду, что почти всегда снимаешься в костюмном кино и играешь исторических персонажей?

– Есть такое, да. Я стал заложником образа. Типаж, видимо, такой. С другой стороны, не скрою, я люблю играть истории не про сейчас, люблю говорить иначе, не бытово. Не очень люблю современный язык. Но вообще, в кино я хотел бы попробовать сыграть в комедии. Пусть даже в современном, не историческом проекте.

– Складывается ощущение, что, играя, ты немножечко сбегаешь от себя. “Не люблю бытово, нравится историчность”…

– Я думаю, что в этом смысле сбегание от себя – это неплохо. Зачем тиражировать себя? Нужно играть образ. Хотя по сути, что бы актер ни играл, он все равно играет себя в предлагаемых обстоятельствах. Но тут уже есть нюансы. Я – такой как есть. Или, я – но персонаж. Грань тонкая, но она существует. В этом заключается один из смыслов актерской профессии, умение нащупать эту грань. Грань между собой и персонажем.

– Артур, и последний вопрос, когда и где ты счастлив?

– Я счастлив тогда, когда на душе спокойно. Я могу ощутить момент счастья, когда еду, к примеру, в такси и, смотря в окошко на парк Горького, залитый солнцем, говорю про себя: “Господи, спасибо тебе большое. Как же хорошо. Как же прекрасно ты все это придумал!”.

Беседовала Наталья ВИТВИЦКАЯ

«Экран и сцена»
№ 12 за 2022 год.