Эстетика частностей

• Сцена из спектакля “Бродяга”Спектакли молодых режиссеров, показанные в конце апреля в рамках рижского фестиваля “Латышский Шоукейс”, игрались преимущественно на двух площадках – в театре “Грязные делишки” (“Dirty Deal Theatre”) и в Театре на улице Гертруды (“Gertrude Street Theatre”). Районы, где не столь давно возникли эти маленькие сцены, не слишком-то театральные. Помещение “Грязных делишек” и вовсе переоборудовано из бывших складов рижского рынка, который тут неподалеку.
Тесный закуток сцены на протяжении часового спектакля “Исповеди” режиссера Элмарса Сеньковса не однажды преображается – молодой и явно одаренный актер Юрийс Дьяконовс преподносит четыре коротких, но вполне выразительных монолога.
Длинноногая женщина со стрижкой каре примеряет наряды и непрерывным потоком исповедуется некой Марине за шторкой – о мужчине, с которым всегда нужно обращаться, как с собакой, – то поощрить, то наказать. Монолог выпаливается почти бесстрастно на фоне примерки блузок и юбок, только чуть заметно кривятся губы. Актер кокетливо поправляет трусы, не скрывающие его мужских достоинств, и также кокетливо откидывает прядь волос с лица. В итоге выносится вердикт: “Ничего не подошло. Уходим” – исповедь, очевидно, обречена быть продолжена и по дороге из магазина.
В телефонную будку влетает взнервленный парень в больничной пижаме, вьетнамках и темных очках. Агрессивно узнает в справочной телефон, не может его запомнить, звонит еще и еще, наконец, набирает усвоенный номер, требует Маде, слышит голос на автоответчике, но оказывается совершенно не готов смириться с отсутствием девушки. Покуда лента автоответчика не кончится, он будет произносить пламенные признания в трубку, переворачивать ее всеми возможными способами, прижимать ко рту и ко лбу, усаживаясь перед телефоном на корточки, и остервенело посылать ждущую своей очереди у телефона старушку. Минуты на автоответчике истекают, раздаются душераздирающие механические звуки. Снятая и не положенная трубка повисает на шнуре…
Третий монолог – наиболее короткий и наименее удачный. Спиной к нам, словно манекен, безмолвно застыла девушка, а обкуренный молодой человек, обессилено сползший на стуле, почти в темноте безвольно вещает о хаосе, в который он превратил свою жизнь.
Заключительная часть – голый парень в душе пританцовывает за шторкой, натягивает белые плавки и репетирует обращение к приемной комиссии актерского факультета. Волосы его мокры, руки уперты в бока, выражение лица поэтическое, улыбка открытая и доверительная. Но вместо того, чтобы репетировать рассказ или басню, он рассказывает о себе, о недавнем прошлом, о школе. В руках появляется губная гармошка, звучит песня “Лунная река”. Его, единственного, хаос еще не настиг. На том зритель и расстается с героями зарисовок, созданными одним исполнителем, продемонстрировавшим за короткий отрывок времени четыре молодежных темперамента.
На следующий день тот же театр показывал “Мальчики пахнут апельсинами” режиссера Владиславса Наставшевса. По сути, героев здесь два – молодые ребята Робине и Пейрони (одного из них снова играет Юрийс Дьяконовс) по очереди вваливаются в крошечную раздевалку со шкафом и умывальником, вдоволь набегавшись, гоняя мяч в парижском парке. Тяжело дыша, плещутся в раковине, оттирают пятна грязи, стягивают изгвазданную одежду, перешнуровывают кроссовки, причесываются. Словом, совершают привычный ритуал в режиме реального времени. Затем один взгромождается на шкаф с батоном хлеба и бутылкой воды, второй остается внизу. Их освещает лишь тусклая голая лампочка. Отрывочные реплики о футболе сменяются дурашливыми аналогиями между людьми и фруктами: рождаются сентенции о том, что все мальчики пахнут апельсинами, а девочки лимонами. Сломанный репродуктор на гнущейся ножке периодически начинает транслировать отрывки беседы двух пожилых философов, прогуливающихся где-то неподалеку – антрополога Люсьена Леви-Брюля и этнографа Мориса Линхарда (на сцене они, однако, так и не появятся, а будут своими голосами и мыслями оттенять юношескую болтовню). Сквозь вороний грай проступают имена Дарвина, Гомера, Бальзака. Под философские умозаключения один из юношей рисует мылом рожицу на зеркале, а потом принимается отрабатывать удары по мячу на апельсине и его очистках. “Свобода ног“ – вот, кажется, и вся философия этой молодежи. Между тем, все оказывается не так однозначно. У первого в сумке лежит книга “Происхождение Вселенной”, и под звуки дождя в тесной раздевалке звучат имена Аристотеля и Гете, произнесенные не со старческими интонациями в динамике, но задорными мальчишескими голосами. Покуда Леви-Брюль и Линхард обмениваются идеями о примитивно мыслящем индивидууме, молодые люди демонстрируют, что представляют собой нечто более затейливое, нежели только наглядная иллюстрация этих идей. Фраза из аннотации к спектак-лю: “Постановка балансирует между философской дискуссией о примитиве и примитивной дискуссией о философии” на удивление точна. Дата 27.09.1938, выведенная от нечего делать на стене под потолком, до самого финала не дает забыть, какое будущее ожидает этих ребят, очень достойно сыгранных молодыми латышскими актерами.
“Бродяга” в Театре на улице Гертруды режиссера Карлиса Круминьша оказался столь же камерной постановкой. Каре из пары-тройки зрительских рядов поднимается амфитеатром. В центре – черный стол, вокруг него трое музыкантов с электрогитарами и исполнитель роли Пилигрима (Валтерс Силис). На первый взгляд спектакль кажется статичным, повествовательным, иллюстративным (в основу положено сочинение известного финского режиссера Кристиана Смедса по мотивам русской притчи “Путь пилигрима”). Но все это до поры.
В руках у одного из музыкантов оказывается маленькая фигурка, ее ставят на стол и принимаются мелками рисовать ей на черной столешнице среду обитания. К рисованию приобщаются все четверо, а герой в синей рубашке, выделяющейся на фоне черноты, начинает свой рассказ. Вот на столе застыла куколка – герою 3 года, брату – 10, воспитывают их бабушка с дедушкой, родители погибли. Железная коробочка из-под монпансье, притулившаяся с края стола, обозначит кладбище, туда один за другим отправятся два мелка, предварительно начертав рядом два креста. В ходе рассказа меловые кресты будут множиться, а в жестянку из-под конфет перекочуют сначала бабушка с дедушкой, затем жена героя, а затем и обретенный духовный учитель, приучивший повторять молитву до 18 тысяч раз в день и научивший терпимости.
С другого края стола лежит массивная потрепанная Библия. Из пожара, который устроит брат, пошедший по дурной дорожке, герою удастся спасти лишь ее. От дома ничего не останется (свернутая трубочкой и подожженная бумажка прогорит, а пепел поднимется вверх, к потолку), герой лишится руки и с одной только Библией отправится в странствия, подпитываемый и поддерживаемый молитвами и верой. Дальнейшая часть повествования идет на фоне молитв музыкантов. Странствия в силу жизненных обстоятельств порою переходят в скитания, путь Пилигрима прочерчивается мелком на черном столе. Кульминация – достижение возраста Христа. Тут он пытливо встречается взглядом с каждым из немногочисленных зрителей и с пристрастием задает вопрос каждому: “А Вам есть 33? А Вам? А Вам?..”
При всей кажущейся простоте режиссерского хода (режиссура порой выглядит коллективной) спектакль, сделанный очень простыми средствами и говорящий об очень простых истинах, далек от банальности, а играющие с полной отдачей исполнители не чужды не только серьеза, но и самоиронии.
Смущает лишь одно – в 2005 году на фестивале “NET” был показан “Странник” финской театральной группы “Братья Хоукка” по тому же произведению. Решен он был практически теми же самыми режиссерскими средствами – квадратный стол с зеленым сукном, белые мелки, символизирующие людей, потрепанная Библия. Только зрители сидели вместе с актерами вокруг стола, а не на зрительских местах.
Постановка “Я – Фрида Кало” режиссера Лауры Гроза (она и перевела пьесу Глории Монтего) выпущена на Камерной сцене Дайлес-театра. В сущности, несмотря на появление еще одного вспомогательного персонажа, это моноспектакль отличной латышской актрисы Резии Калнини. Она выходит к сцене откуда-то из-за спин зрителей в нейтральном наряде, без грима, только с куклой-перевертышем в руках, низким голосом беседуя с ней. Раз за разом, одним взмахом руки, кукла совершает преображения: жизнерадостный человечек в красном оборачивается скелетом в черно-белом – таков скорый удел яркой мексиканской художницы Фриды Кало, проживающей в тяжелых болезнях последний год своей жизни.
Тем временем актриса делает шаг в полумрак за легкую занавесь и совершает свое собственное преображение: неторопливо надевает жгуче-черный парик, рисует черные брови, сходящиеся у переносицы, вставляет цветные линзы, делает предельно яркий макияж, копируя автопортрет Фриды. Пространство за пологом – обитель артистической натуры. Здесь расставлены цветы и свечи, из-под потолка свешиваются яркие наряды, а тему смерти подхватывает еще одна кукла с черепом вместо лица. На правой стене – календарь с репродукциями работ Фриды Кало, в основном автопортретов. Актриса ненатужно отыгрывает комментарий героини к каждому.
Фрида готовится к открытию своей первой и единственной прижизненной выставки. Ее монолог – попытка оглянуться. Воспоминания и умиротворяют, и раздражают, и бередят сознание. Пересаженная на экстравагантную коляску, напоминающую трехколесный велосипед, к рулю которого прикреплена банка с кистями, а сам он заляпан красками, Фрида совершает изматывающие “велопробеги” по не слишком просторному обиталищу и говорит, говорит, говорит. В спектакле много текста, переодеваний и агрессии отчаяния.
Исполнение актрисы по-настоящему впечатляет, однако, в режиссуре имеется ряд необъяснимых проколов, в том числе несколько (как минимум два) ложных финала.
Еще одна работа молодого латышского режиссера Виестурса Мейкзанса “Вино и косячок” сделана в Валмиерском театре (100 км от Риги). Это полноценный двухактный спектакль. Режиссера вдохновили на постановку фильмы “Красота по-американски” Сэма Мендеса и “Магнолия” Пола Томаса Андерсона. По их мотивам он написал сценарий, отталкиваясь от современных реалий Латвии, а исполнители досочинили текст в процессе репетиций. В итоге вышла рефлексия на тему сегодняшнего дня Латвии. Авторы спектакля настаивают, что их цель – напомнить о хорошо известной истине, что каждый день может стать отправной точкой дальнейшей жизни, первым днем будущего. Практически каждый герой этого сценического повествования в тот или иной момент говорит “нет” привычной рутине и начинает все с нуля – в карьере, в семье. Поданы эти преображения предельно иронично, а в финале герои, все, как один, и вовсе оказываются участниками популярного ток-шоу на тему “Как избавиться от проблем”. Лейтмотив – назойливое бормотание жены героя: “Смени выражение, смени отношение, поверь, что ты счастлив”. Недаром их дочь пишет курсовую на тему “Человек и его взгляд” – это ведь не только взгляд как таковой, но и взгляд на себя, на окружающее, на жизнь.
Зрительские ряды расставлены друг против друга прямо на большой сцене театра, игровая площадка расположена между ними. В антракте публике тоже предстоит изменить ракурс восприятия, каждый зритель пересаживается в противоположный сектор, на зеркально расположенное место. Декорация городской квартиры вполне реалистична, но лишена стен, перегородок, потолка, дверей. Где-то между супружеской спальней и комнатой дочери притулились унитаз и ванная, даже без шторки. Здесь все на виду, открыто тому взгляду, которому следует сменить оптику. Герой так и сделает – уйдет с работы и начнет работать Санта-Клаусом, дабы взглянуть на все по-иному. И этот взгляд, кажется, понемногу приходится ему по душе.
Несмотря на уверенность, которая отчетливо проступает в спектаклях 25-летних латышских режиссеров, их работам пока явственно не хватает масштаба – и замыс-ла, и воплощения. Возможно, это отчасти связано с выбором драматургии и с тяготением к камерным пространствам. Увиденные спектакли, созданные в эстетике милых частностей, позволяют заподозрить осознанное бегство молодой латышской режиссуры от большой сцены и от развернутых высказываний (впрочем, тенденция эта не только латышская, но общая) и по большому счету подходят скорее для офф-программ европейских фестивалей, нежели для основных.
Мария ХАЛИЗЕВА
«Экран и сцена» № 10 за 2011 год.