
Можно сказать, что эта “Чайка” поставлена умудренным Треплевым, уже переболевшим детской болезнью левизны в искусстве и вдруг ощутившим прелесть художественной свободы: “дело не в старых и не в новых формах, а в том, что человек пишет, не думая ни о каких формах, пишет, потому что это свободно льется из его души”.
Сатириконовская “Чайка” – один из самых свободных спектаклей и режиссера Юрия Бутусова, и вообще московской сцены последнего десятилетия, где бедные постановщики, еще не достигшие статуса легенд, годами пытаются либо создать “кассовый” спектакль, либо уложиться в прокрустово ложе “современного искусства”, чьи параметры туманны даже для адептов. В “Чайке” Юрия Бутусова об удобствах зрителя (спектакль с тремя антрактами заканчивается около полуночи) думают так же мало, как и о новизне высказывания.
Юрий Бутусов не боится сделать главной темой своей “Чайки” признание в любви к театру и людям театра (согласитесь, что объяснение в ненависти звучит куда более актуально). Не боится для своей постановки выбрать давно не мод-ную форму спектакля-репетиции, где все пробуют все роли, разыгрывают все сцены по нескольку раз, а режиссер то и дело вмешивается в действие, то проживая эпизод, то проговаривая куски текста, а то и вовсе заряжая исполнителей энергией сумасшедшего танца.
Полноправный соавтор режиссера сценограф Александр Шишкин создал для “Чайки” многофункциональное пространство, где каждый предмет конкретен и метафоричен, функционален и визуально выразителен. Дверные проемы, свободно огораживающие несуществующие комнаты. Свалка мусора в глубине. Огромный черный стол-подиум. Дачные качели-веревки, которые могут напомнить и о детском счастье полета, и о виселице. Огромные ширмы, затянутые бумагой, на которых так удобно рисовать и писать… Наконец, россыпи цветов и яблок, создающих натюрморты во вкусе сочной фламандской живописи.
Бутусов сочетает специально к “Чайке” написанную музыку Фаустаса Латенаса с его же маршем из “Трех сестер” Эймунтаса Някрошюса, а музыку румынских цыган с Адамо и Эллингтоном. Музыкальное пространство эклектично, как эклектична сама жизнь у колдовского озера, где все влюблены и все несчастны, но каждый страдает по-своему и наособицу.
Актеры “Сатирикона” играют с какой-то репетиционной свободой. Они то как бы отстают от своих персонажей и впопыхах бросаются их догонять, то забегают далеко вперед и, остановившись, испуганно оглядываются. Актер и его персонаж здесь не вполне адекватны друг другу, обретая внутреннее тождество лишь в кульминационные моменты действия. Хороши здесь все. И несчастный кривляка-шут Шамраев (Антон Кузнецов), и по-эстрадному элегантный доктор Дорн (Артем Осипов), и трогательный Сорин (Владимир Большов). На сцене резвится, дурачится, мучается и радуется большая компания давно сроднившихся друг с другом людей. В отношениях тут царит терпимость, которая возникает именно в таких давно сложившихся отношениях. Все с легкостью не замечают ни эгоизма красотки Аркадиной (Полина Райкина), ни фатовской самовлюбленности Тригорина (Денис Суханов), ни вздорности Полины Андреевны (Лика Нифонтова). Грозы здесь бурны и кратковременны. Любые взрывы заканчиваются примирением. И только Нина с Треплевым никак не могут поймать эту бездумную легкость отношений, внося тревожную ноту требовательной серьезности.
Дуэт Нины (Агриппина Стеклова) и Треплева (Тимофей Трибунцев) ведет драматическую ноту спектакля. Нина и Треп-лев – девушка с другого берега и мальчик-поэт – здесь единственные взрослые среди постаревших детей. Оба лишены и детского эгоизма, и детского легкомыс-лия. Оба лишены способности прощать и забывать. Оба могут искренне недоумевать: как же совместить всего Некрасова наизусть и упоение от приема публики в Харькове? Оба знают о своей обреченности, предчувствуют катастрофу и торопят ее. “Попали и мы с вами в круговорот…” – произносит Нина – Агриппина Стеклова с легким оттенком грустного удовлетворения, мол, вот и добились, чего хотели… а зачем?
Ясные и заразительные чувства этого лирического спектакля завораживающе действуют даже на неподготовленную публику, не читавшую чеховскую пьесу. Но вот за ясность мыслей режиссеру еще придется побороться: в ходе дальнейшей жизни спектакля неплохо бы яснее расставить акценты и жестко проредить
пеструю коллекцию повторяющихся сцен (хотя бы выкинув те, что не вносят новых поворотов и прочтений).
В заключение надо отметить, что нынешний сезон, подбирающийся к концу, оказался не только успешным, но и вырисовывающим какой-то новый виток жизни “Сатирикона”, чья афиша пополнилась Чеховым и Достоевским.
пеструю коллекцию повторяющихся сцен (хотя бы выкинув те, что не вносят новых поворотов и прочтений).
В заключение надо отметить, что нынешний сезон, подбирающийся к концу, оказался не только успешным, но и вырисовывающим какой-то новый виток жизни “Сатирикона”, чья афиша пополнилась Чеховым и Достоевским.
Ольга ЕГОШИНА
«Экран и сцена» № 9 за 2011 год.