Слова, вынесенные в заголовок, ключевые для творчества Юрия Гальперина. Между тем, именно «свободы делания» художнику не хватало, и, в особенности, в последние годы его жизни, оборвавшейся в тот момент, когда он был полон новых идей.Перфекционизм, жажда совершенства, стремление к идеалу осложняли его работу в театре, отношения с директорами, режиссерами, работниками цехов. Юрий говорил: «Нужно жертвовать некоторыми душевными качествами, чтобы соответствовать. Слишком логично, и реальность не соответствует моему опыту реальности».

Каждый настоящий художник сталкивается с этими проб-лемами, с теми «ножницами», которые возникают между замыслом и его осуществлением. Когда-то замечательная Ольга Саваренская, так же, как Гальперин, ушедшая рано, на взлете, определяла понятие культуры театра – «это когда нет слова “нельзя”».

Одна из последних, неосуществленных работ художника связана с малоизвестной пьесой Михаила Кузмина «Вторник Мэри» (при жизни поэта она вышла однажды, в 1921 году, мизерным тиражом), практически не имеющей сценической истории. Современники писали о сходстве пьесы со сценариями синематографа и, одновременно, отмечали пародийные мотивы (отголоски пушкинского «Пира во время чумы», блоковских «Незнакомки» и «Балаганчика»). Еще одна особенность пьесы – ее явственное родство с комедией дель арте, вечным треугольником Арлекина, Коломбины и Пьеро. Одна из магических сцен «Вторника…» происходит в театре, где Мэри (единственный персонаж, которому автор дал имя) и Пилот смотрят арлекинаду, пантомиму с участием классических персонажей, сами, по сути, являясь Коломбиной и Арлекином. В финале Мэри получает прощальное, предсмертное письмо влюбленного в нее Молодого человека (Пьеро). Кузмин назвал пьесу в стихах «представлением для кукол, живых и деревянных». Это определение жанра как нельзя лучше подходит для Театра Художника, творящего на сцене чудеса, с оживлением неодушевленной материи, использованием костюмов-объектов, масок, кукол…

Конечно, самым простым ходом было бы сделать стилизацию под мирискусников или импрессионистов. Но Гальперин искал особый стиль, замешанный на реминисценциях, где соединялись впечатления от старых дореволюционных фотографий и кадров немого кино. Кстати, в спектакль должна была войти «фильма», в которой появлялись бы фигуры автора Михаила Кузмина и Федора Шаляпина. Закадровый, звуковой ряд включал музыку самого Кузмина и романс в исполнении Шаляпина «Она хохотала…»

Решение пространства представляло собой сложную конструкцию, где зрителям отводилось два яруса. «Театр в театре» трактовался как некая «машина времени».

Из множества эскизов мы решили выбрать эскизы костюмов.

Художник всегда стремился моделировать костюмы сам, заботясь о целом. Потрясенный смертью Гальперина артист Воронежского Камерного театра Борис Алексеев написал в «Живом журнале»: «Сколько костюмов, созданных им, я надеваю в театре! И все их надену снова. Боже мой, как он точно угадывал нас, актеров, и их персонажей. Как же комфортно в том пространстве, которое он создавал. Как я любил примерки, когда он, прижимая пальцы к губам, щурил глаза и правил, доводил до совершенства костюм».

Юрий Гальперин говорил: «Когда я думаю, я как бы исчезаю и оказываюсь в том месте, о каком думаю. Я вижу это сначала издалека и в тумане. Потом я начинаю приближаться, туман рассеивается, и я понимаю то, что я понимаю…

Я вижу театр как единение, воплощение желаний.
Как степень свободы делания.
И сводится все к тому, что все прошедшее и прожитое является фантазией, художественным актом, единственным, что остается, к сожалению, лишь в воспоминании».

Сегодня на сценах Москвы, Воронежа, Самары, Саратова, Риги идут спектакли в его оформ-лении. Его эскизы, графика, макеты будут выставлены на традиционных «Итогах сезона», которые проводит Кабинет сценографии СТД.
Юрий любил заходить в редакцию «Экрана и сцены». С удовольствием делал обложки для нашей газеты, подбирал иллюстративный материал (так, например, он придумывал оформление для статьи Ирины Уваровой о Сергее Параджанове). В разные годы мы публиковали его интервью, где он увлекательно рассказывал о своих путешествиях, о своем понимании искусства.

«Картина пишется красками и очень многим другим… Кредо – это, прежде всего, тайна. Секрет автора. Если ее раскрыть, тайна исчезнет. Так исчезает прекрасное творение, которое подожгли любопытные, чтобы при ярком свете разглядеть его получше. Так происходит и со стихами…
Поэтому произведение – данность. И воспринимать его надо так: “Вот оно”».