Фарфоровые чашки

Анна “на водах”, 1929 год
Анна “на водах”, 1929 год

Начало лета 1989 года. Мы собрались в Париж – я, сын-третьеклассник и муж. Моя тетя Натела сообщила по телефону: “Я должна занести фарфоровые чашки!” Я удивилась: “Какие чашки?” – “Ломоносовские. Чашки надо будет передать в Париже подруге моей мамы“. Покойную Ольгу Моисеевну, мать Нателы, “бабу Лёлю”, я хорошо помнила. Она ко мне заботливо относилась, часто вспоминала мою бабушку, сестру ее мужа, которую “боготворила”. “Было за что!”, – так она считала.

При жизни Ольги Моисеевны я гостила на зимние каникулы у нее в Москве. Баба Лёля любила черный кофе со сливками, пила в день две чашки, утром и в полдень: “С одинаковым удовольствием”, – не раз отмечала она. Кофе для своей мамы Натела покупала в магазине на улице Кирова.

Помнить “конкретный” запах, оказывается, можно. На улице Москвина, в двух комнатах коммуналки (бывшей частной квартиры Ольги Моисеевны), стоял особенно приятный запах кофе. В детстве я кофе не пила, а запах полюбила. Он “родом” из детства, с улицы Москвина.

“Мамину подругу зовут мадам Виктория Левина”, – сказала Натела, передавая номер телефона супругов Левиных. Она хотела и надеялась, что я смогу как-то убедить Викторию пригласить ее с мужем Виктором в Париж, в гости: “Только на две недели. У них огромная квартира, прислуга и, кажется, даже шофер!”

Была ли тетя Натела когда-нибудь в гостях у Левиных, я не спросила. Наверное, была. Я обещала постараться, а сама подумала: если пожилой паре около 95 лет, как вычислила тетя, то им непросто будет принимать гостей.

Я была счастлива перспективой нашего путешествия, особенно из-за сына! Чувствовала его трепетное ожидание. Представляла его радость и интерес. Наш маршрут Одесса – Марсель на теплоходе “Тарас Шевченко”. Остановки в Стамбуле, Тунисе (столице Туниса) и в Барселоне. Конечная остановка – Марсель. Прогуливались во всех городах. Были на восточных базарах в Стамбуле и Тунисе, посмотрели незавершенный храм Гауди и, конечно, Миро. Наблюдали жизнь, людей. На нашем теплоходе плыли испанцы, 15-20 человек, мужчины и женщины. Детьми их вывезли во время гражданской войны (1936 – 1939) из Испании в СССР. Повзрослевшие, уже со своими детьми и внуками, они навещали близких: одни навещали своих близких в СССР и возвращались домой, другие по тому же поводу отправились в Испанию. Все вышли в Барселоне.

В марсельский порт «Тарас Шевченко» заходил рано утром. Мы стояли на палубе. Сын наблюдал за всем происходящим в бинокль. Первым делом купили билеты на скорый поезд Марсель – Париж. Взяли прогулку на катере, чтобы приблизиться к скалистому острову, на котором виднелась крепость Иф! Граф Монте Кристо… Для сына литература “ожила”, он разглядывал остров и развалины крепости, не расставаясь с биноклем.

Для меня встреча с Парижем всегда праздник. Для сына это была первая встреча с удивительным городом, родиной его любимых литературных героев. Неделя пролетела, как один день. Вспомнила про просьбу тети, позвонила Левиным. Трубку сняла, видимо, прислуга. Я услышала низкий женский голос: “Спроси, кто звонит”. Прислуга передала вопрос, я ответила: “Из России, племянница Нателы”.

Вдруг, почти сразу, в трубке „возник“ грудной голос: “Вы племянница Нателы? С какой стороны? С грузинской или еврейской?” – “С грузинской”. – “Чья вы внучка, детка?” – “Анны Илларионовны“. Интонация говорящей изменилась, стала ласково-теплой: “Непременно хочу тебя видеть!” Вика задавала вопросы – я отвечала.

Приехала с семьей – сыном и мужем. Останемся на три недели. Мне обязательно надо передать ей чашки от Нателы. К чашкам Вика интереса не проявила. Сказала, что по состоянию здоровья не выходит никуда: “Только если к врачам… и если совсем необходимо”. Они с мужем из квартиры на втором этаже переехали в квартиру на партерном этаже, много хуже, но в приоритете – сад и отсутствие необходимости пользоваться лифтом. Сказала, что переговорит с мужем по поводу обеда у них и перезвонит.

Через десять минут – звонок. Левины приглашают нас на обед: “Послезавтра подходит?” Нам подходило. Вика спросила, что мы любим: мясо или рыбу? Я уверенно ответила: рыбу. “Нежно тебя целую и с нетерпением жду встречи!” Короткие гудки.

В назначенный день и час мы вошли в парадное роскошного дома на улице недалеко от Елисейских полей. В таких домах когда-то обитала Большая Буржуазия (La Grande Bourgeoisie). Со временем коды поменялись, в шикарных квартирах теперь живут те, кто может себе это позволить.

Парадное в зеркалах. Появилась консьержка: “Вы к кому?” Я ответила. Позвонили в дверь квартиры партерного этажа. Открыла горничная в белом фартучке. Вдруг мелькнуло: “Что-то фартучек мне напомнил… Что? Вспомню, наверное”. За горничной стоял пожилой мужчина и улыбался нам. На нем была белая рубашка и вязаный жилет. “Здравствуйте! Очень рад. Левин. Вика ждет вас. Пожалуйте!” – хозяин, пропустив нас, последовал за нами.

В гостиной-столовой, на небольшой тахте со спинкой, в подушках разной величины и в бархатных чехлах – фигурка сидящей женщины, которую обволакивал дым сигареты. Я услышала низкий прокуренный голос: “Рада! Очень рада! Ну-ка покажись…”

Подойдя ближе к тахте, сквозь дым увидела необыкновенное лицо старой женщины – большие глаза, красивый нос…

Курильщица положила длиннющий тонкий мундштук с остатком сигареты в пепельницу. Дым совсем рассеялся. Я надела очки на мои близорукие глаза, и лицо Вики обрело большую четкость: не сморщенное, как могло бы быть у женщины такого преклонного возраста. Чуть подведенные глаза, чуточку румян на щеках… И невероятное сходство, неожиданно для меня, с Лилиан Гиш! Весь облик хрупкой женщины напоминал американку, звезду немого кино. А позже, когда Лилиан Гиш скончалась в год своего столетия, в 1993-м, я вспомнила Вику, она ушла из жизни в 1992-м, в возрасте 99 лет.

Чуть вьющийся волосы Вики украшали овал лица. Элегантно одетая, ухоженная Виктория Левина окружена была вниманием мужа. Не заметить это, не почувствовать его нежность к жене, было невозможно. Вика захотела обнять меня, я наклонилась, почувствовала благоухание. Вика заметила, что раньше меняла духи, а теперь – только Guerlain.

Стол был накрыт очень красиво: “Мы достали севрский сервиз по поводу твоего визита!” Обед прошел замечательно. Господин Левин предложил мужчинам пойти с ним в его кабинет, посмотреть коллекцию марок. “Слишком много получилось курящих (Левин и сам курил), а женщин лучше оставить одних, им хочется поговорить”. Так решил хозяин, открыл настежь дверь, выходящую в сад, и мужчины удалились. Левин мне кого-то напоминал… У меня с детства привычка “обнаруживать” сходства. И пока я не вспомню, кто кого напоминает, вопрос возвращается ко мне. Но ответ в этот раз пришел очень скоро – Левин был похож на Владимира Горовица. Такая же походка, такие же детские глаза, добрая улыбка всем лицом.

Горовица я видела и слушала на его единственном концерте в Большом зале Московской консерватории, 20 апреля 1986 года. Концерт начинался в 16 часов. Уже к 15 часам улица Герцена, а нынче Большая Никитская, была полна народа…

Отвлеклась. И это иногда бывает интересно, неожиданно.

Мы проговорили с Викой, наверное, больше часа.

Она с удовольствием вспоминала. Чувствовалось, что ее трогало, по-доброму волновало то, что она рассказывала, однако, видно было, утомилась.

По дороге домой, в метро, я вдруг поняла: белый фартучек служанки Левиных напомнил мне Жанну Моро… Не то чтобы служанка как-то отдаленно на нее походила, нет. Фартук Жанны тоже был другой. На ней были черные прозрачные чулки. Она была на каблуках, неподражаемо женственная, ни на кого не похожая горничная из фильма Бунюэля “Дневник горничной” по одноименному произведению Гюстава Мирбо.

Память – тайна. Сила впечатлений, переживаний формирует нас… И, таким образом, наша память – это мы.

В первую нашу встречу Вика вспоминала, как они с мамой Нателы, Ольгой Моисеевной, барышнями, гостили в имении родителей будущего мужа Ольги. Как все было “Волшебно. Невероятно радушно”.

Вика рассказала о моих, неизвестных мне, предках, об исчезнувшем имении. Сказала, что эти воспоминания до сих пор греют ее.

Я с сыном навестила Левиных еще два раза. Один раз пришли к завтраку, а в другой раз – к пяти часам, на чай и кофе с пирожными.

Во второе посещение господин Левин приготовил для сына почтовые марки. Мальчик был в восторге, он их тоже собирал и искренне благодарил. В последнее посещение нас просто одарили – с видимой радостью и удовольствием. Я получила два чудных флакончика духов и перчатки. С сожалением подумала, примеряя, что, наверняка, потеряю… Так и случилось – мысль материализовалась. Мужу просили передать красиво упакованный галстук. И, наконец, сыну подарили деньги: “Умный, воспитанный, очаровательный мальчик их заслужил”. Так посчитали супруги Левины.

Подарки и внимание нас, конечно, очень тронули! Но главное – аура какой-то особой близости, которая возникла между нами, произвела на меня сильное впечатление.

Рассказы о двух последних посещениях я соединяю в один.

К сожалению, я не спросила у Виктории ее девичью фамилию. Хотела спросить тетю Нателу. А теперь уже не у кого…

До семи лет Вика жила в Питере. Позже семья переехала в Москву, в роскошную квартиру во весь этаж. Отец Вики владел нефтяными концессиями в Баку. Она была единственным ребенком. Ее возил на автомобиле шофер. В доме жила гувернантка-француженка. Девочку учили немецкому с детства. Позже – английскому. Англичанка и немка приходили на дом. Был учитель музыки. В рассказе Вики больше фигурировал отец. Портрет матери был бледноват и расплывчат. Любила музыку. Много читала.

В 20 лет Виктория и Ольга (Моисеевна), две подружки, поехали в Берлин на два месяца. Усовершенствовать язык, поездить по Германии, посмотреть музеи и достопримечательности. Вика даже поработала в одном из известных домов моды Берлина манекенщицей. Ей было интересно и, конечно, хотелось подработать, чтобы позволить себе чуть больше. Кто мог тогда подумать или представить, что будет происходить в скором времени… Война, Революция, гражданская война! Страна менялась, становилась чужой. Неузнаваемой…

Вика вспомнила, как бабушка Анна и дедушка Петя уезжали из Петербурга в Тифлис. С грустью заметила, что это их не спасло.

Позже, 10 лет спустя, они собрались в эмиграцию (Анна писала об этом Вике из Тифлиса), билеты на пароход Батум – Константинополь были на руках, но в последнюю минуту поездку отложили. Заболел отец Анны. Предполагали отправиться “чуть погодя“, но “чуть погодя” так и не настало.

Дедушка Петя умер в лагере. Все отняли. Экспроприировали у “врагов народа”. Мужество Анны, ее знания и потребность в ней как враче спасли ей жизнь – так считала Вика. Она счастлива была рассказать мне, как моя бабушка спасла ей жизнь. С возрастом Вика все больше ощущала силу и значение поступка Анны. Считала его “чудом”. Да, именно так. Отсутствие равнодушия. Интуитивная реакция. Действие. Не обещать, а сделать. Вот как это было.

Точные даты я не знаю, не записала. Не думала, что о рассказанном буду писать. Увлеченно слушала о другом, незнакомом времени, о людях, о живой истории страны, в которой родилась. Ни о чем не спрашивала, боясь прервать повествование, помешать ему.

В моих воспоминаниях рассказ Вики остался как увиденное кино. Мне казалось, вспоминая, что я вижу отдельные эпизоды, личностей, исчезнувшее время со звуком, светом, людьми, одеждой…

Москва. 1930 год. Отца и мать Вики арестовали. До их ареста Вика рассталась с мужем и жила дома, у родителей. За ними пришли в ее отсутствие, она гостила в Питере.

Как потом оказалось, отца сразу же расстреляли. Мать умерла в пересыльной тюрьме, годы спустя. Виктории дали одну комнату в коммунальной квартире, переполненной людьми, смотревшими на нее сверху вниз. “Чужая”. Денег нет. Продать нечего. Личные вещи, книжки, немного одежды. Молодая женщина каждый день звонила, ходила по объявлениям, чтобы найти работу: знает три языка – французский, немецкий, английский. Печатает быстро.

Ответ был всюду одинаковым: “Хорошо. Мы вам позвоним”. Никто не позвонил ни разу. Вика чувствовала себя по настоящему чужой и одинокой. Подруги, как могли, помогали, но у них у самих были свои истории. Их тоже уплотнили. У кого-то посадили и сослали родных.

Никто толком ничего не знал. Никто толком ничего не понимал. Варвара Алексеева-Месхиева, подруга Вики, уезжала в Тифлис. Варвара близко знала Анну. Вика отправила с Варей длинное письмо Анне, поделилась с ней своей жизнью. Варя привезла от Анны

деньги и записочку, буквально два предложения: “Деньги всегда нужны. Тебе позвонят от моего имени. Обнимаю”. Вика помнила эти два предложения всю жизнь.

Может, что-нибудь с устройством на работу – мелькнуло в голове. Проходит месяц, два… Звонок. Мужской голос передает привет от Анны. Предлагает встретиться. Называет время и место: “Недалеко от того дома, где был театр Балиева, со стороны набережной”.

Вика немного волновалась, даже колебалась – может, не стоит… Решила идти. Сумерки. Останавливается машина, открывается дверца заднего сиденья. Вика подошла к открывшейся дверце. Мужской голос пригласил ее сесть в автомобиль. Сердце Вики сильно стучало, ей показалось, что стук ее сердца слышен мужчине, лицо которого она не совсем разглядела.

Мужчина сказал, что он от товарища Енукидзе, передал Вике конверт и, понизив голос, объяснил, что в письме нужная бумага для ее устройства на работу. Пожелал ей на новом рабочем месте встретить достойного человека для серьезных, достойных отношений: “Постарайтесь!” Это был его дружеский совет. Вика поблагодарила незнакомца и вышла из машины.

Возвращалась домой пешком, по бульварному кольцу, и вдруг поняла: незнакомец – сам Енукидзе. Не заметила, как прошла довольно большое расстояние. Пришла, наконец, к себе. Заперла дверь своей маленькой комнатки на ключ, открыла конверт. Это была официальная бумага, приказ о поступлении Виктории на службу с указанием адреса, дня и часа.

Магазин Торгсин (советская организация – объединение по торговле с иностранцами), куда поступила на работу Вика, был самым дорогим и шикарным в Москве (их было несколько), там отоваривались дипломаты, крупные бизнесмены…

Совет Енукидзе Вика учла. Через два года вышла замуж за американца, уехала с ним в Париж. Про американца она мне ничего не рассказала, сказала только, что он оказался порядочным человеком. Но они расстались.

С Левиным Вика познакомилась в Париже: “Он тоже из Питера”. Они прожили вместе замечательную безбедную жизнь. Были дружны и счастливы.

“Прямо, как в сказке“, – подумала я. Но сказки случаются и в жизни. Это редкость. Потому и говорят: “как в сказке”.

А что касается просьбы Анны помочь ее подруге…

Я не исключаю, что к ней могли обратиться по поводу медицинского вопроса, который мог касаться близкого окружения Енукидзе, а он был в это время в Тифлисе, и Анна решилась на просьбу. Или, может, бабушка знала его лично, от брата своего мужа, Сергея Ивановича Кавтарадзе, что не исключено. Или попросила самого “Сережу”, с которым помимо родства, была дружна со студенческих лет в Петербурге.

Просьбу тети Нателы по поводу поездки в Париж я не выполнила. Натела не обиделась, поняла: “Старой и больной Вике не до нас!” А мой рассказ о поступке ее любимой тети Анны темпераментно прокомментировала: “Это было в ее характере – помочь! Во что бы то ни стало! Бог с ней, с поездкой в Париж. Хорошо, что я дала тебе чашки, с чудными людьми познакомилась, обрадовала их, а иначе тетя Вика не стала бы тебя три раза подряд в гости звать!”

“А картины тебе показали?” – спросила Натела. – “Какие картины?” Натела сказала, что у Левиных в прежней квартире висели полотна Ларионова, Гончаровой и многое другое…

“Мы картины не видели”. – “А чашки понравились?” – “Да, конечно”.

Нана КАВТАРАДЗЕ

«Экран и сцена»
№ 13 за 2021 год.