“Т ри толстяка. Эпизод 7. Учитель” – третья часть театрального блокбастера Андрея Могучего по роману Юрия Олеши “Три толстяка” в БДТ имени Г.А.Товстоногова. Первые две, “Восстание” и “Железное сердце”, вышли в 2017 и 2018 годах и подсаживали зрителя, как в сериале, на мощный крючок внимания: ты ждал продолжения истории про Суок и, если повезет, хеппи-энда. “Эпизод 7” сделан иначе в смысле эстетики, да и хороший финал в нем невозможен – как в любой ситуации, где изначально все пошло не так, закольцевалось, а значит, ничем добрым кончиться не может. Это наивное рассуждение я позволяю себе только потому, что “Три толстяка” и были в некотором смысле подарком детскому, жаждущему приключений и чудес зрителю. То чувство, что Могучий рассказал причудливую и крайне увлекательную историю, опираясь на поразительное чутье сторителлера, не покидало во время первых двух “серий” и оказывалось крайне редким для театра.
В тягучем ритме “Эпизода 7” фиксируется безнадежность и полная покорность происходящему. Разворачивающаяся в инопланетном пейзаже антиутопия устроена как протяженные разговоры (монтаж из трансформированных текстов Гурджиева, Пятигорского, Мамардашвили и Бартини и собственно актерских текстов сделан Светланой Щагиной) на фоне исчезнувшего под грудами песка мира. Именно разговоры, которые ведут Учитель – Иван Ильич Туб (Сергей Дрейден) и Гаспар Арнери (Александр Ронис), материализуют сюжеты из прошлого и страшного настоящего. В прошлом совершены непоправимые предательства и ошибки покорности, поэтому в настоящем высохший марсианский пейзаж населяют фантомы и копии.
На спектакль Андрея Могучего написаны как минимум две очень содержательных и точных рецензии – Николая Песочинского в “Фонтанке.ру” и Алены Карась в Masters. В обеих природа спектакля исследуется через его язык и особого толка патетику, связанную с травмой прошлого: в данном случае с эпохой Великого террора, породившей национальную покорность как некий ген. Этот ген исследовал в “Дау” Илья Хржановский, так или иначе подводивший зрителей своего кинематографического “реэнектмента” сталинской эпохи к мысли о неизбежности повторения одной и той же поведенческой модели. Предал ты, испугавшись угрозы тюрьмы или смерти, – предадут тебя. И так далее. Потому новый консервативный поворот всегда отсвечивает возможностями былого великого террора – об этом пишет Алена Карась в финале своей рецензии, которая называется “Постоянство памяти”. Николай Песочинский видит этот спектакль как мистерию, расширяющую границы “реального” до беспредела и дающую возможность “истории соглашательского разума” обрести несколько измерений: политическое, философское и карнавальное.
Я обращаюсь к этим статьям потому, что в них исчерпывающе сформулирована “идея” спектакля, порожденная его органикой, строем и интонацией. Но как откликается эта история лично в тебе, сегодняшнем, – вопрос важный, ибо Сергей Дрейден, играющий Учителя, апеллирует к собственному опыту и памяти. И личный сюжет, вживленный в “большую историю”, становится определяющим для спектакля. Так и каждый сидящий в зале невольно будит свою жизнь, временное течение которой Учитель в одном из монологов объясняет как коридор – позади тебя темнота, впереди тоже, а вот точка настоящего высвечена. Но, повернув фонарик назад, ты видишь, как оживает “прошлое”. То же и с будущим. Поэтому никакой временной ленты нет, есть наше сознание.
Вся огромная махина спектакля подчинена “посланию” о предопределенности нашего общего пути. Эта предопределенность заложена условным мальчиком Ваней, когда-то предавшим отца и разрешившим Сталину заменить свое сердце – каменным. Узкий высокий шкафчик-кунсткамеру с многочисленными сердцами в банках уже после операции показывает Ване (в этой роли замечательно существует Валентин Мендельсон) дядечка Сталин, он же Таракан – Анатолий Пет-ров. Дружба сошедшего с портрета тирана с мальчиком, который не понимает происходящего, подобна дружбе героя фильма Тайки Вайтити “Кролик Джоджо” с усатым и безобидным на вид Адольфом Гитлером – комичная и теплая история так же точно оборачивается адом. Сегодняшние обломки человечества, Туб и его ученик Гаспар, могут вспоминать и вспоминать – никакого очищения не случится, разве что облегчение и финальное самоубийство Учителя, которое происходит как выстрел Копии в оригинал, сидящий в кресле перед вечным телевизором.
При том, что, как справедливо пишет Николай Песочинский, спектакль имеет сложно устроенную емкую форму, позволяющую все время разворачивать действие из одного регистра в другой, пересекать, как на межпланетном корабле, пространства – жанровые, временные (вторая часть – почти сплошь флэшбэки) и субстанциональные, не оставляют два сомнения. Первое касается впрямую темы, которая, как и в “Дау” (не сравнивая два больших проекта, хочется указать на их частичное “тематическое” родство), здесь обретает характер непреложности и всеохватности. То есть Сталин, террор, страх, избитый отец в кровавом комбинезоне космонавта, покорность и запоздалое покаяние – всегда матрица, из которой ни горькие уроки, ни новое время не помогают выпрыгнуть. Лишь индивидуальная интонация, свойственная Андрею Могучему как художнику, его личная сложность, теплота и способность иронически снимать патетику сообщают этому, как мне кажется, слишком универсальному “месседжу” иные объем и качество.
Второе относится к собственно театральной фактуре – к тому, каким обескураживающе тотальным здесь оказывается собственно говорение. Слова берут на себя смелость что-то означать и что-то называть в мире, где произошла катастрофа, словам не подвластная. А главное – в театре, который всегда (и у Андрея Могучего, в частности) не про слова, а про динамические движения волн в пространстве, общем для акторов и зрителей.
Вынесенный в зал помост позволяет двум главным героям вести свои софистические диалоги как бы на площади, на всеобщем обозрении. Сокрушительная красота пространства за ними (художник Александр Шишкин сочинил мегааттракцион с засыпающим эту мирную когда-то землю песком) как бы изымается на время, чтобы уступить место разговорам, ведущимся с непринужденностью и все равно многозначительностью. Вспоминается спектакль “Мрамор” Григория Дитятковского, где Дрейден и Николай Лавров тоже вели диалог, превращая поэтический текст Бродского в “мыслетело”. Здесь – те же элегантность и свобода, не намеренная, но естественная красота жестов, рук, голоса. Ощущается, однако, и странная оторванность от того, что простаивает за спинами двух беседующих, как будто в ожидании, что человеческие речи когда-нибудь кончатся и можно будет привести в движение космическую силу пространства.
Постепенно – и, кажется, это очень театрально по своей природе, говорение оживляет прошлое, превращая его конкретные фрагменты в цельные, стилизованные под какой-то позабытый “реализм” сцены. Поздний семейный ужин, отец (Василий Реутов замечательно играет авиаконструктора, уничтожаемого НКВД) и чудесная, мягкая и стойкая мать (Нина Александрова), дедушка (Дмитрий Воробьев дает себе волю слегка покуражиться) – целая маленькая жизнь, разворачивающаяся уже в глубине подмостков, с реквизитом и мебелью. Есть сцены и с плоской мебелью-картонками, и с усатым Тараканом, являющимся мальчику Ване в интернате, и с качающимся на качелях измученным пытками папой-космонавтом. То есть разнообразно решенные, подробные флешбэки, в ходе которых ты как бы выпадаешь в другие спектакли. Это действительно то качество, о котором пишет Песочинский и которое связано с квантовой природой режиссерского таланта Могучего, способного проникать из одной сферы в другую. Но даже когда эти “игровые комнаты” засасывают, на выходе все равно обнаруживается пара мудрецов-эксцентриков, словами оформляющих действительность и ее бесчисленные копии.
В горячем частном споре об “Эпизоде 7” я все же сумела получить ответ на вопрос, зачем все это нужно. Он звучит отчаянно. Это честность и страстность режиссера Могучего, захотевшего через театр просто и наглядно рассказать, как это все ужасно – дружить с усатым дядей в кителе, каждый раз приходящим к вам домой и заставляющим отца раздеться до одного носка и трусов. А мать – закурить впервые в жизни. Ну и понятно, носки и сигарета – не самое страшное.
Кристина МАТВИЕНКО
«Экран и сцена»
№ 5 за 2021 год.