Тоска по дерзаниям

Борис Щукин
Борис Щукин

Из выступлений Бориса Щукина

Театр имени Евг. Вахтангова и издательство “Театралис” готовят двухтомник “Вахтанговцы после Вахтангова”, охватывающий 1920–1930-е годы. В первый том вошли документы из личных архивов вахтанговцев, Музея Театра имени Евг. Вахтангова и РГАЛИ, собранные и прокомментированные Владиславом Ивановым. Книга почетных гостей, Дневник Мамоновской студии с комментариями Евгения Вахтангова, эпистолярии, Парижский дневник Бориса Захавы и другие документы. Второй том, составленный Анной Бруссер, состоит из фотолетописи, раздела рисунков и живописи, куда включены работы Бориса Щукина, Николая Акимова, Юрия Завадского, Рубена Симонова и других, воспоминания “вахтанговских детей” Евгения Симонова, Георгия Щукина.

В домашнем архиве Щукиных сохранилась стопка пожелтевших машинописных листов, иногда “слепых”, которая называется “Замечания по спектаклям”. В документе собраны записи и выступления Бориса Щукина на протяжении нескольких лет (1927–1938). В них артист чаще всего контролирует послепремьерную жизнь спектаклей, но иногда его “рапорт” касается и предпремьерных репетиций. Здесь же собраны и высказывания Щукина по общим вопросам жизнеустройства вахтанговцев – на Художественном совете, называвшемся Художественным совещанием.

Со студийных лет соотношение единоличности руководства и коллегиальности оставалось для вахтанговцев острой проблемой. Так, в 1934 году Щукин выступает за принцип единоличного руководства театром. В 1937 году столь же убедительно ратует за расширение полномочий Художественного совещания. Период коллегиального руководства закончился только в 1939 году с назначением Рубена Симонова художественным руководителем и главным режиссером театра, чему сам Щукин энергично способствовал.

Примечательно, что Щукин, снискавший славу в современной драматургии (“Виринея”, “Егор Булычов и другие”, “Человек с ружьем”), последовательно зовет труппу к классике. Мечтает о пьесах Льва Толстого, Тургенева, Грибоедова, Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Шекспира, Бомарше, Мольера. Была осуществлена лишь самая малая часть его замыслов.

Очевидно, что машинопись составлена на основе документов, хранящихся в Музее Театра имени Евг. Вахтангова. Можно предположить, что собрал массив текстов Павел Новицкий, в послевоенные годы служивший завлитом труппы, работавший над монографией “Борис Щукин. Жизнь и творчество” (М.: Искусство, 1948) и выпустивший книгу “Борис Васильевич Щукин. Статьи, воспоминания материалы” (М.: Искусство, 1965). В последнюю включен раздел “Замечания по спектаклям” (с. 310–318), где помещена малая толика этих записей. Естественное желание публикатора сверить текст с оригиналом дало небогатый “улов”. За редкими исключениями “рапорты” и стенограммы, которыми пользовался Новицкий, не сохранились. Теперь их содержание известно только в той мере, в какой их донесла рукопись, – ее фрагмент и предложен читателям “ЭС”. В ней звучит голос документов, которых уже нет.

24 февраля 1931 г.

До сих пор театру не удается сделать шаг, за который отвечал бы театр. Может быть, это будет шаг ошибочный, но точный и определенный. Задача всех заседаний будет заключаться в том, чтобы все жесткие неприятные слова, которые говорятся за спиной, говорились бы на заседаниях, конкретно и точнее.

Мне скучно у себя в театре, потому что все заранее известно, потому что ничто меня не поражает, нет неожиданности ни в мизансценах, ни в красках, ни в отдельном куске. Целый ряд вахтанговских принципов: четкость, скульптурность, умение сосредоточить внимание зрителя на куске, стали известны любому театру, а нам нужно двигаться дальше.

У меня как у актера – тоска по дерзаниям, по прыжкам, может быть, даже в какую-то неизвестность. Она есть у всех, и в окружении последних наших работ она рождает неудовлетворенность и горечь.

29 января 1933 г.

Многое из того, что я хотел сказать, сказал Б.Е.Захава. Увлечение материалом не должно быть случайным, необоснованным. Но мне кажется, что пятилетний план на одном обосновании нельзя строить [нрзб.]. Это театр; это не академия, а живой организм. На каждый год должно даваться свое обоснование. Все пьесы должны быть объединены годовым идейным планом. Из Островского хочется любую пьесу. Он полноценен. “Живой труп” увлекает больше “Плодов просвещения”. В инсценировку “Войны и мира” – не верю. “Борис Годунов” очень и очень увлекает. У Чехова хочется повыбирать из его пьес, но остановились сейчас на “Чайке”.

4 мая 1934 г.

Я вкратце повторю то, что говорил на заседании дирекции. Я поставлен перед некоторым уже свершившимся фактом.

Предложение пришло от партийной организации. Органически пришло. С одной стороны, театром управляли единолично, с другой стороны, художественной жизнью театра управляло Художественное совещание. Взаимоотношения между дирекцией, Художественным совещанием и заведующим художественной частью не были определены, жизнь требовала быстрых решений. Дело делали либо дирекция, либо заведующий художественной частью, хотя Художественное совещание думало, что управляет оно.

Сейчас нам нужно перейти к единоличному возглавлению театра. Получались неловкие положения между заведующим труппой, заведующим художественной частью и Художественным совещанием. Художественное совещание не могло фактически выполнять тех функций, которые оно должно было выполнять. Жизнь требует единоличного управления театром. Может быть, мы потом опять придем к старому, но сейчас необходимо единолично. Я не склонен думать, что все беды нашего театра – результат деятельности В.В.Кузы. Нужно, чтобы Художественное совещание было в действительности совещательным органом. Заведующий художественной частью в своих решениях должен учитывать мнение Художественного совещания. Захава оговаривает ряд пунктов и совершенно прав; иначе ни Захава, ни Художественное совещание ничего не сделают, все пойдет по старине, и выйдет мутная вода, в которой плавает черт знает что. Я последнее время краем уха слышал, что мысль поставить Захаву заведующим художественной жизнью или, вернее, общей жизнью Театра Вахтангова, вызывает очень большие опасения среди состава по разным соображениям. Я лично не разделяю целого ряда этих опасений. Во всяком случае, я бы хотел, чтобы жизнь проверила этот шаг. Я считаю, что нужно помочь Захаве и помочь самим себе, причем я думаю, что первое время труппа не должна ждать каких-нибудь эффектных результатов. Эти вещи делаются не сразу. Б.Е.Захава – не прирожденный вождь. Ему нужно помочь. У него есть ряд недостатков, ряд слабостей, которые мы знаем, или в ближайшее время узнаем, но и от этого не нужно впадать в панику.

Я считаю, что совершенно прав Захава, указывая на то, что, не оговоривши некоторых условий работы, он за это дело не возьмется. Это совершенно верно. Не дать ему права в каких-то моментах поступать так, как он считает как ответственное лицо, – это значит, поставить его в совершенно ложное положение по отношению к Театру Вахтангова. Некоторые взаимоотношения в дальнейшем, деловые или взаимопомощи, между Художественным совещанием и заведующим художественной частью Захавой будут оговорены. Сейчас я говорю о принципиальном согласии стать на этот путь и этому всячески помогать. Я хотел бы обратиться с призывом к тем, кому сейчас кажется, что дело чревато неожиданностями, чревато тем, что Захава доберется до власти, возьмет скипетр и станет глушить дубиной по головам. Я думаю, что такого факта не случится, так как наш народ легко идет на бунт, и как только Захава начнет бить беспощадно по головам, то ему может не поздоровиться. Я лично считаю, что Захава настолько вырос, что он найдет в себе такт не поступать таким способом с театром. Я говорю об отдельных личностях. С отдельными личностями ему придется воевать и жестоко поступать. И если во имя идеи сохранения театра ему придется, сталкиваясь с отдельными фактами, быть очень жестким, то на это надо идти.

17 июня 1934 г.

Автопортрет Б.В.Щукина в роли ТартальиюРисунок из личного архива семьи Щукиных, переданного в Музей Театра имени Евг. Вахтангова
Автопортрет Б.В.Щукина в роли Тартальи. Рисунок из личного архива семьи Щукиных, переданного в Музей Театра имени Евг. Вахтангова

Не могу с определенностью сказать – нужно ли ставить “Чайку”: ужасно люблю Чехова. В любой пьесе хочу сыграть любую роль. Волнуюсь, когда слушаю “Чайку”. У меня возникает целый ряд затруднений, как мы преподнесем [нрзб.] места. Я не убежден, что мы сможем найти правильное звучание Чехова. Как ни жалко, ни досадно, ни обидно, но по целому ряду соображений, нам следует уступить “Чайку” Художественному театру. Я склонялся бы к “Трем сестрам”. Здесь есть, против чего заострить зубы.

18 марта 1936 г.

Необходимо попробовать так сорганизовать нашу жизнь, чтобы подчинить все цеха общему ритму, чтобы не было в театре несколько разрозненных тел, не было самостийности. Например, постановочная часть живет собственной жизнью. Выпущен спектакль. Как идет, так и идет. Постановочная часть живет тихо и мирно. Необходимо подчинять все основному требованию – великолепному качеству на сцене, соответствующему лицу театра. Присутствие на Художественном совещании заведующего постановочной частью обязательно. Всем режиссерам надо предложить просмотреть свои спектакли, сделав капитальный ремонт по существу.

28 ноября 1936 г.

Дело с октябрьской пьесой обстоит очень сложно. И практически, и технически очень трудно это дело осуществлять. Если можно бы было где-то намекнуть, чтобы конкурс назначен был раньше. Мне очень жалко не откликнуться на годовщину смерти Горького. В “Достигаеве” мы снизились по своей вине. “Достигаева” можно сделать острее и актуальнее. Эта пьеса интереснее для нас, чем “Последние”. У меня мечта поставить “Достигаева”. “Достигаев”, правда, трудная пьеса, но хорошая. Над ней надо много и серьезно работать. “Достигаева” мы поставить обязаны; обязаны реабилитировать себя.

Постановка “Ревизора” – вопрос наиболее волнующий. Мы обязаны встретиться с Гоголем, и с таким автором, и такой пьесой.

28 апреля 1937 г.

В.В.Куза поставил острые вопросы, но, конечно, они не исчерпывают всех болезней нашего театра. Наш театр обладает неплохим коллективом. У нас большое количество характерных актеров, но какие-то роли играть у нас некому. Нет комсомолки, инженю, героя. Надо просмотреть, что есть в ГИТИСе. Пополнение недостающих амплуа – это актуальнейший вопрос. Расширение Художественного совещания, пожалуй, самый серьезный вопрос. Пора оживить Художественное совещание. Надо воспитывать кадры, которые смогут заменить нас.

Относительно репертуара: на плохих пьесах хорошего никогда ничего не приобретешь; это нам надо хорошо запомнить. Шекспир таит в себе огромные возможности. Чехова я боюсь, но вычеркивать его из репертуара нельзя. Мы должны обязательно включить Толстого в репертуар Театра. И мы можем выверить, вымерить наши возможности. Мы не умеем на сцене жить реалистически. Нас отпугивает театральный реализм.

Путь нашего театра – путь драматургии. Но мы имели успех и в литературных пьесах, в “Виринее”, в “На крови”, в “Булычове” – драматически слабых. Это потому, что там были мысли, волнующие нас по существу. Мне не хочется отказываться от “Обрыва”, нужно подумать о включении его в работу театра.

10 мая 1937 г.

По моему мнению, сила нашего театра в коллективе, в его живых творческих фигурах, в их объединении, в одной мысли, в одной идее – жить в нашей стране, творить во имя ее, быть вместе с партией, быть лучшими проводниками культуры на нашем фронте.

Теперь относительно Художественного совещания. Художественное совещание, конечно, имело и в своем прошлом много синяков. Члены Художественного совещания прошли через все этапы нашей жизни. И за все это время они, конечно, побывали и в положении высокого полета, доходили до потолка и падали очень низко. Когда они вместе с победами театра летели вверх, то это проходило незаметно для Художественного совещания. А вот когда театр попадал в тупик, тогда нам попадало очень здорово. Поэтому у нас очень много всякого багажа. Я думаю, что не худо было бы посвятить одно или два заседания партийной организации для снятия целого ряда синяков. Я думаю, что ряд столкновений, которые идут между Горюновым и Кузой, идут по старой привычке. Это какая-то тяжба, которая имеет свою историю, а история началась, вероятно, с пустяков. И такие отношения отражаются на всем коллективе и мешают работе в целом.

Надо просить членов нашего коллектива не только заниматься критикой, но, конечно, и принимать критику. Я должен сказать, что, действительно, критикуем мы необычайно много. У нас вырабатывается иммунитет, и многие удары, как на боксеров, на нас уже не действуют. Я бы поубавил немножко критики, убрал бы из повседневности излишнюю критику; она мешает работать. Нет ничего страшнее, чем во время репетиции пройти через критику сидящих в зрительном зале актеров. Басов просто бегал от таких репетиций, хотя сам, когда садился в зрительный зал, был грозой. В Художественном театре есть другая черта, там атмосфера более любовная, может быть, она там переходит границы, и получается мало критики. Я призываю к некоторым тормозам критики и думаю, что актеры будут прислушиваться к критике более внимательно, если она не будет повседневным занятием. Кстати, она мешает во время спектакля. Мы не играем сами, а критикуем по дороге, как играет сосед. Отсюда у нас громадное количество режиссеров. Мы все перестаем быть актерами, ибо мы все искритиковались до такой степени, что у нас невольная тяга поставить что-нибудь.

Шарж Б.В.Щукина на Николая Охлопкова.Рисунок из личного архива семьи Щукиных, переданного в Музей Театра имени Евг. Вахтангова
Шарж Б.В.Щукина на Николая Охлопкова. Рисунок из личного архива семьи Щукиных, переданного в Музей Театра имени Евг. Вахтангова

Художественное совещание обновлено; это очень хорошо. Его непременно надо организовать, разрядить нездоровую атмосферу, дать Художественному совещанию право налагать вето, если художественная продукция не готова, или, по его мнению, неподходящая. Мы в Художественном совещании в последние годы были поставлены в ненормальное положение. Мы были вынуждены считаться с тем, что по телефону кто-то позвонил, что спектакль должен быть выпущен, а спектакль находится в таком состоянии, что выпуск его смерти подобен. Я считаю, что члены Художественного совещания должны быть в этом непримиримы. Мы не имеем прав выпускать полуфабрикаты, мы должны выпускать то, на что способны. Мы выпускаем 45%-ю продукцию наших возможностей. Наш недостаток в том, что мы не учитываем целого ряда моментов, и у нас нет необходимого запаса времени.

Я призываю весь коллектив и его представителей в Художественном совещании всеми мерами, всеми средствами помогать В.В.Кузе руководить художественной жизнью нашего тетра. К В.В. я обращаюсь с особой просьбой быть спокойным за свое окружение, слушать дельные замечания и не бояться потерять свое мнение в окружении многих других. Мне кажется, что В.В. часто, чтобы не упустить вожжи, несется под гору и не слышит, когда ему говорят: “там же обрыв, откос”. Нельзя этого делать. Надо уметь слушать, надо уметь и сознаваться в том, что ты ошибся. Лучше делать мелкие повороты, чем перед самой опасностью поворачиваться “на крутых”, а то можно вывалиться из пролетки.

Следующие мои соображения. Ни одного сомнительного драматургического произведения не принимать: ни одного выпуска полуфабриката не допускать. Затем недопустимо, чтобы в репертуаре, в портфеле театра не было запаса пьес. Я считаю, что театр нам можно и нужно дополнить несколькими фигурами актеров, но только для того, чтобы мы могли одновременно работать две или три пьесы.

Мы вчера ночью посмотрели отрывки. Мы довольно часто просматриваем в школе отрывки и всегда бываем взволнованы, потрясены тем, как звучит на сцене целый ряд авторов. Мы волосы на себе рвем: как же мы 17 лет прожили на свете и ни разу не подошли серьезно к такому, скажем, автору, как Лев Толстой. Мы его обходили, и целый ряд других замечательных авторов. Я очень приглашаю товарищей сосредоточить внимание не только на случайных авторах, даже из нашей сокровищницы драматургии. Я считаю, что нам стоит серьезно подумать об авторах, с которыми нужно тесным образом познакомиться, понести этих авторов в народ, потому что народ жаждет слышать и видеть их на сцене.

Я хочу предложить не увлекаться у нас в театре количеством режиссеров. У нас много развелось режиссеров. Это очень плохо. Я думаю, что нам нужно отобрать человек пять, которых выдвигать и тренировать. Никогда не натренируешь режиссера, если ему попадет одна работа в течение 4-5 лет. Надо, чтобы наши режиссеры каждый год имели по одной работе. При таких условиях не будет большого огорчения среди актеров. Тогда и дублерская работа будет в лучшем положении. Во всяком случае, у нас при таких условиях актерский “голод” как таковой исчезнет.

3 октября 1938 г.

 Я думаю, что авторы: Островский, Гоголь, Шекспир, Мольер, Пушкин, Лермонтов, Бомарше – это авторы, которые обязаны быть нашими, или мы обязаны быть “ихними”. Одним словом, здесь должно быть соединение.

Островский у нас не завоеван, его надо завоевывать. Это работа серьезная. Значит, надо пробивать брешь.

Гоголь как будто завоевывается, но об этом я боюсь еще говорить.

“Женитьба” – чудесная пьеса. Я ее советую повторить, причем в “Женитьбу” можно даже включить половину молодежи. Там нужно два-три образа дать в крепкие руки, а в остальных надо пускать молодежь; тем более, если у нас будет удача с “Ревизором”.

“Горе от ума”. Мне почему-то кажется, что это может быть интересно у нас. Я боюсь лезть сейчас на баррикады, но мне видится, что тут мы дадим тот самый перец, которого не дает ни один театр: сатиру, остроту, яд и настоящую наивную тупость и глупость.

Говоря о широких планах, надо сделать так, как делается метро: первая очередь, вторая, третья. Третья очередь намечена, первая уже реально сделана. Проходки оформляются, архитекторы работают и т.п., а ко второй и третьей очереди подготавливаются.

Мне кажется, что Мольер – это автор, к которому нужно подходить заранее. Его тоже нужно обрабатывать, осваивать. Точно так же нужно осваивать и Островского.

Нечего говорить, что очень трудна и пока не решена задача постановки “Бориса Годунова”. Я думаю, что было бы хорошо какого-нибудь человека наметить, который буравил бы в этом отношении почву, готовил бы одну-две сцены, приучал бы к стиху, думал бы об этом, собирал вокруг этого материал.

К Шекспиру мы сейчас идем более или менее правильно. У нас получилась некоторая удача в “Много шума из ничего”. Там имеются завоеванные позиции. Теперь Ал. Дм. Козловский вместе с театром двинет дальше эти позиции, тем паче в дальнейшем (каким номером – я не знаю) пойдет “Гамлет”.

Значит, есть работы отдаленные, и их не надо забрасывать. Не надо говорить, что у нас “Гамлет” пойдет не скоро и об этом не нужно думать. Нет, нужно о “Гамлете” думать сегодня. Об Островском нужно было думать еще осень тому назад; хорошенько думать, хорошей головой.

В отношении же трехлетки я должен сказать, что нужно иметь одну ударную пьесу, так как сейчас у нас ударной пьесой является “Ревизор”, который в основном оттягивает к себе все мысли. Нельзя ставить в трехлетку две равноценные вещи, которые разрывали бы мысли о театре, целеустремленность театра.

Мне кажется, что нужно в каждую трехлетку, двухлетку создавать одну ударную крупную работу, а остальные должны быть меньше. И если в данном случае пойдет “Горе от ума”, то все – во имя “Горя от ума”. “Горе от ума” должно занять первенствующее значение. Сюда должны быть брошены основные силы. Это крепость, которую нужно заранее обложить и вести приступы.

Ник. Павл. Охлопков меня убедил насчет Чехова. Я чрезвычайно люблю Чехова, это один из моих любимых писателей. Причем я в глубине души чувствую его осуществление. Мне кажется, что я знаю, как надо Чехова осуществлять. Но, безусловно, настолько сильно решен Чехов в Художественном театре, настолько убедительно, что нам выступать с Чеховым можно только с какой-то необыкновенной, новой находкой. Художественным театром было найдено такое сильное решение, что, может быть, нам и не следует сейчас лезть на рожон. У нас и так много возможностей работы в других областях.

Меня чрезвычайно волнует ряд заявлений, особенно актрис, к которым нельзя не прислушаться, потому что они составляют силу нашего театра. Здесь нужно будет предпринять глубоко обдуманные, но срочные меры, и, во всяком случае, дать людям перспективу жить, готовиться, уже работать.

Прежде актеры (поскольку мне приходилось знакомиться по рассказам), выросшие на крупном репертуаре, к большим ролям готовились десятилетиями в буквальном смысле слова. Отелло сыгран Остужевым не потому, что у него такая блестящая память и так он загорелся в последний год. Он об Отелло мечтал, когда еще играл Сальвини. Остужев сыграл и сыграл богато, потому что он богато к этому готовился, потому что в мечтах у него эта роль вынашивалась. Он накопил для нее много материала.

Лишить таких актеров и актрис, дошедших до определенной грани, когда они имеют право делать заявки на крупные работы, не только этой мечты, но и осуществления, – это было бы не хозяйственно, тем паче что, может быть, они и помогут нам найти некоторые иные грани театра.

У нас, в конце концов, пока были наиболее сильные завоевания либо в бытовой части труппы, либо в гротескно-театральном плане, главным образом с комедийным уклоном. Необходимо по-настоящему работать в области трагедии и в области драмы для новых путей своих, для новых горизонтов.

Вот, в основном, мой взгляд.

Я не указываю целого ряда авторов, потому что они перечислены.

Из Островского я предлагаю “Лес”. Я не могу назвать пьесы, но я называю Горького. Я считаю, что “Достигаева” мы не поставили, мы имеем право его пересмотреть.

Я называю из Островского “Снегурочку”.

Я как-то говорил о том, что Театру Вахтангова нужно иметь то, что называется – “утренний спектакль”, свою наивную своеобразную “Синюю птицу”, на которую ходит специальный зритель: и взрослый, и старушки, и внучата. Честное слово, у нас ребята ходят или на “Много шума”, или рвутся на “Булычова”.

На “Снегурочку” у нас много актеров и актрис. Очень много этого наивного материала.

Материал подготовил Владислав ИВАНОВ

«Экран и сцена»
№ 8 за 2020 год.