Год 110-летия первых, еще оперно-балетных, “Русских сезонов” почти прошел. Он оказался скромнее “Года Петипа”: ни череды “датских” спектак-лей, ни громких проектов. Тем неожиданнее выглядела ноябрьская премьера в Мариинском театре, объявленная незадолго до первого показа. Театр, который в последние сезоны нечасто выпускает новые танцевальные постановки, предпочитая по большей части вводить в афишу удачные номера из “Творческой мастерской молодых хореографов”, заказал оригинальную версию “Дафниса и Хлои” для сцены Концертного зала. Поставил ее Владимир Варнава – современный хореограф и танцовщик, автор последней “полнометражной” премьеры театра, балета “Ярославна. Затмение” (2017).
Выпуск совпал с проведением петербургского Культурного форума. Зрители как минимум одного показа получили еще и маэстро Валерия Гергиева в оркестровой яме. Благодаря этому “Дафнис” удался бы, даже если бы оказался столь же (почти) не танцующим, как пермско-петербургский “Петрушка” Варнавы (2017). Не каждый день услышишь композитора-импрессиониста Мориса Равеля, который явно соотносится с Вагнером и к нему приближается. Театр выбрал полную версию “балета с пением” – а не сюиты, – и уже первые такты вступления плотностью и плавностью ведения напоминали зарождение Валгаллы в “Золоте Рейна”. Партии хора и духовые окончательно убеждали, что антично-пасторальные пастухи и трагические германские боги – близкие родственники.
Оркестр на премьере отвечал за реалистичность симфонических картин, за жизненные соки “Дафниса”. Хореография Владимира Варнавы уравновесила музыкальное решение импрессионизмом и тяготением к символам. Оригинальный балет Михаила Фокина 1912 года был сюжетным, многофигурным и искал вдохновение в позах с греческих ваз. Варнава отказался и от внятного нарратива, и от прямых связей с античностью. Его “Дафнис” с пятью парами главных героев и изредка обнаруживающимися среди них баранами – фантазия об отношениях молодых людей, природе и ритуалах.
Подвижность и одновременно некоторая смазанность – основные характеристики спектакля. Тела танцовщиков кажутся эластичными, текучими, способными принимать любую закругленную позу. В сценах ритуалов (неизвестного назначения, но заразительных и поддержанных мощью оркестра) Варнава цитирует свою “Ярославну”. В “Затмении” сценографической доминантой был большой солнечный диск; в “Дафнисе” появляются его уменьшенные и более подвижные “братья”. Они парят над танцовщиками, которые, заклиная нечто, сливаются в единое “коллективное тело”. Иногда возникают оммажи хореографу Сиди Ларби Шеркауи, такому же любителю плавности и работы с горизонталью, – но делается это ненавязчиво, как констатация схожести эстетических установок.
Отсылки к работам европейских коллег можно считать частью освоения жанра пасторали, к которому относится литературный первоисточник балета. Лонг, описывая природу, использовал реминисценции. В спектакле напоминания о других хореографах возникают, когда требуется показать натуральные мотивы – правда, связанные не с картиной окружающего мира, а с условными проявлениями сексуальности.
Минимум опорных точек, свободная композиция, переданные пластически состояния, а не события затрудняют описание “Дафниса”. Это редкий случай, когда уместно избито-рекламное “каждый в этом увидит что-то свое”. Спектакль похож на орнамент: его можно наблюдать, не понимая значения того или иного выхода или позы, не боясь неверно интерпретировать элементы. И в этом смысле “Дафнис” замечательно природен. Дух “экологичности” поддерживается и визуально. Размещенные на сцене художником Павлом Семченко пучки тонких веток вместе с песчаного цвета стенами Концертного зала, имитирующими необработанный кирпич, смотрятся, словно кусочек степи среди города. Тела артистов испещрены прихотливыми линиями, при движении они выглядят, как прорастающая сквозь кожу трава. Даже пять пар Дафнисов и Хлой в исполнении Эрвина Загидуллина, Максима Зенина, Алексея Недвиги, Василия Ткаченко, Вахтанга Херхеулидзе, Виктории Брилевой, Екатерины Петровой, Альбины Сатыналиевой, Вероники Селивановой и Анны Смирновой так похожи, что кажется – это не просто древние греки, а люди до грехопадения.
Варнава создает доисторический, немного дикий мир. В нем оказываются уместны и таинственные персонажи с рогами (злой рок? боги?), и бег по кругу, и полуобнаженные, сминаемые, как пластилин, тела, и сексуальность, и выдуманные ритуалы. Его “Дафнис и Хлоя” – театральный миф о человеке в гармонии с природой и возможность безопасно подсмотреть, какие они, эти прекрасные дикари.
Тата БОЕВА
«Экран и сцена»
№ 23 за 2019 год.