Среди десятка опер Антонина Дворжака богатую историю исполнения в мире имеет лишь “Русалка”, вдохновленная, как и все творчество композитора, народными мотивами Богемии и Моравии и осененная венским романтизмом. История, лежащая в основе либретто, относится к блуждающим сюжетам, украсившим фольклор многих народов. Сказки об Ундине, Русалке и Снегурочке – о том, как влекомое романтическими устрем-лениями простодушное дитя природы становится жертвой приземленных реалий человеческого социума. В 1900 году свою интерпретацию судьбы речной нимфы предложил создателю чешской национальной музыкальной школы поэт и драматург Ярослав Квапил. Первую постановку “Русалки” Дворжака на сцене Большого театра осуществил в 2019 году Тимофей Кулябин (премьера вошла в программу фестиваля “Территория”), с безупречной логикой пересказавший либретто Квапила, памятуя, что в том же 1900 году вышло в свет “Толкование сновидений” Зигмунда Фрейда – соотечественника и современника Дворжака. Хочется отдать должное режиссеру за абсолютную музыкальную оправданность происходящего на сцене, а также за блестящий подбор исполнителей – и по голосам, и по типажам, и по актерскому дарованию, и по физическим возможностям.
Увертюра, построенная на лейтмотивах оперы, аккомпанирует зловещему прологу: Водяной приносит Ежи-бабе младенца, лесная ведьма совершает колдовской обряд – младенец летит в озеро. Загадка утопленника разрешится только в третьем действии, когда все увиденное в первых двух окажется сублимирующими видениями и мучительными воспоминаниями умирающей героини – из-за неудачного аборта. Пока же музыка рисует темный лес (дирижер Айнарс Рубикис), а сценограф Олег Головко еще и огромные валуны под ним, скрывающие чашу озера. Из него изливается на авансцену видеоводопад, кровавым потоком оплакивающий смерть младенца (видеодизайнер – Александр Лобанов). Помимо видеоэффекта ничто из антуража не выдает современности постановки – в тех же живописных декорациях и романтических костюмах артисты могли исполнять мистические партии сказочных персонажей и при Дворжаке. Славянские народные напевы угадываются в пении лесных нимф – сестер Русалки. Меццо-сопрано Анастасии Бибичевой (Ежи-баба) воплощает мощную потустороннюю силу природы. Проникновенно звучит единственный шлягер оперы – “Месяц мой в дальнем поднебесье” – в исполнении Анны Нечаевой (Русалки). Тревога и предчувствие невзгод слышатся в ее дуэте с Водяным (Михаил Казаков), когда она говорит отцу о желании расстаться со своим бессмертным телом, дабы обрести бессмертие души, как у людей. Исполнен нежности лирический тенор Петера Бергера – Принца, уводящего наяду в мир смертных.
Первым звуком второго действия оказывается щелчок фотоаппарата. Перед нами – ярко освещенное огромное фойе розового мрамора, с балюстрадой на антресоли. Классические белые двери WC по флангам. В нише по центру – фонтан, увенчанный статуей русалки, которая, видимо, и сформировала эротический идеал богатого Жениха (в этом действии Принц всего лишь Жених). Очнувшаяся от русалочьих грез героиня теперь вспоминает свое появление в тусовке возлюбленного. В реальности он оказывается круто прикинутым, развязным и, похоже, не сильно трезвым, к тому же заметно тяготится невестой. Подобно Русалке, получившей от Ежи-бабы чуждое обличье в обмен на голос, Невесте явно не по себе в фешенебельном интерьере, в отсутствии адекватного языка для самовыражения. Обряженная в бесформенное коричневое платье, растянутую старушечью кофту и растоптанные башмаки, она подслеповато щурится сквозь толстые стекла очков, волоча за собой огромную нищенскую торбу. Переодеваясь в белое платье в рюшах, незадачливая золушка теряет бальную туфельку, которую прибирает бомж – в нем с трудом узнаешь вельможу-Водяного из первого действия (нет больше ни тронутой сединой шикарной шевелюры, ни зеленого камзола). В нахлобученном платье, будто в белых лохмотьях, с прицепленной кое-как тряпочкой фаты, хромая на одном каблуке, Невеста спотыкается и падает под ноги гламурным гостям. И фрики, словно беженцы, попавшие во враждебную среду, из-под лестницы наблюдают, как наверху Жених под кайфом волочится за другой. В отчаянии невеста достает флакон с таблетками и пытается проглотить целую горсть.
После второго антракта горизонтальное разделение сценического пространства становится еще контрастнее. Цокольный этаж теперь занимает анфилада помещений современной больницы, в одном из них лежит недвижимая фигура под капельницей. Над ним снова видится сказочный лес и угадывается озеро – его вода образует видеостену дождя в больничном окне. Происходящее на обоих ярусах абсолютно синхронно – персонажи лесной сказки обретают своих двойников в лице артистов миманса, одетых в те же цвета, но выполняющих более приземленные функции. Внизу мир реальный, вверху – гораздо более яркий и колоритный – мир компенсаций героини. Пришедший навестить больную отец достает из мешка книжку, которую читал ей в детстве, и двух пупсов (у пупса-девочки оторвана голова). В верхнем мире тоже появляются пупсы – огромные, зловещие, контрастирующие с живописным пейзажем. В больницу еле притас-кивается обдолбанный Жених – Принц приходит в лес за своей Русалкой. Прозрачная стена больничной палаты в мгновение запотевает, и в этом мутном зазеркалье фигура-привидение приникает к стеклу – по другую сторону продолжает себя накачивать мучимый совестью наркоман, пока не исторгает рвоту и не умирает от передозировки. Последнее видение верхнего этажа – смерть Принца от поцелуя-мести Русалки.
Светлана ПОЛЯКОВА
«Экран и сцена»
№ 20 за 2019 год.