В Саратовском академическом театре драмы имени И.А.Слонова состоялась премьера спектакля «Жестокие игры» по пьесе Алексея Арбузова в постановке Евгения Марчелли.

Написанная в конце 70-х уже пожилым советским театральным писателем, пьеса стала едва ли не единственным в то время драматургическим произведением о молодых людях поздней брежневской эпохи. История трех юношей, коротающих свободные часы в отсутствие взрослых в просторной московской квартире, разбежалась по театрам со скоростью популярного ролика на youtube.

Еще с раннего «Города на заре» Арбузову удавалось улавливать то, что принято называть настроением в обществе. Пока иные коллеги громоздили соответствующие масштабному социалистическому строительству драматургические конструкции, он упрямо прописывал частные человеческие сюжеты. И лучшие из них, от «Тани» и «Иркутской истории» до «Счастливых дней несчастливого человека», «Вечернего света» и «Сказок старого Арбата» были пронизаны экзистенциальным звоном поэзии, печали и стоицизма. Как нездешний голос его первой Тани – легендарной актрисы Марии Бабановой. Или это поразивший в юности голос Александра Блока сопровождал Алексея Николаевича всю жизнь.

Арбузов никогда не стеснялся сентиментальности и открытого сочувствия своим героям. Одну из самых репертуарных впоследствии пьес он назвал «Мой бедный Марат». Однажды мне пришлось учить по ней знакомого испанца русскому языку, объясняя по ходу дела, что такое ленинградская блокада, навсегда связавшая арбузовских персонажей – Марата, Лику и Леонидика. Крепкий коренастый парень, профессиональный игрок в регби с сериальным именем Хуан Игнасио, решивший заняться бизнесом в России, дочитав текст до конца, плакал, не стесняясь слез, и все повторял по-русски: «Я – Леонидик. Ты понимаешь? Я – Леонидик». Стоит ли говорить, что его затея с бизнесом так и не удалась.

В самом конце 1978 года «Жестокие игры» поставил в Саратовском театре драмы Яков Рубин, открывший в 60-е Саратову Олега Янковского. Смысл «Жестоких игр» Рубина открывался прежде всего благодаря тому, как был сыгран Кай  Николаем Маковским. Бунтарской манере этого артиста время подтекстов придавало особую притягательность. Герой Маковского писал талантливые картины – в этом не было сомнений. Разбросанная по частным адресам контркультура 70-х угадывалась в самочувствии Кая, подчеркнутой замк-нутости и ежеминутной готовности к эмоциональному взрыву. Ему все время было больно. Творчество как смертельно опасная и жестокая игра – актерская тема Николая Маковского бросала отсвет на весь спектакль.

Евгения Марчелли, как показалось, художнический талант арбузовского героя волнует меньше всего. Чем бы дитя ни тешилось. Инфантильность поколения нулевых становится предметом рефлексии, определяет в этих «Жестоких играх» энергию режиссерского движения на ощупь. Марчелли интересует психология тусовки, коллективное бессознательное. Ему важна загадка тройственного союза Кая, Никиты и Терентия (Александр Фильянов, Максим Локтионов и Григорий Алексеев). В спектакле существенны неспешные подробности быта, в которых практически растворяются характеры. Режиссера занимает отсутствие реактивности и внешних проявлений, томительное и тревожное бездействие молодых людей как примета времени, их излюбленная «мизансцена» – лежа.

Режиссер читает Арбузова как новую драму, принципиально игнорирующую привычную действенную природу театра. Течение обыденной жизни в спектакле Марчелли временами завораживает, актерское существование приближается к документальному. Терентий, придя с работы, выложит из пакета продукты, порежет колбасу, поставит сковородку на огонь, нальет масла, пожарит яичницу и съест ее прямо на наших глазах. Покорно следишь за процессом, как будто ничего интереснее в своей жизни не видел. Режиссер подмечает важную вещь: кухня как символ современного существования раскрыла, кажется, все рецепты приготовления жизни, но так и не приблизила нас к сокровенному  ее познанию. Все компоненты и дозы расписаны, в специях мы просто доки – вкусное блюдо не получается, вот – беда.

Пристанище скучных юношей, волочащих свое публичное одиночество («жили вместе и врозь», как поет в спектакле лидер рок-группы «Хайдеггержив» Сергей Мерку-лов), посещает девушка. На все готовая провинциалка, провалившая экзамены в мединститут и теперь скитающаяся по московским квартирам случайных знакомых. Мальчик с ледяным сердцем Кай снисходительно определит ей роль дежурной по кухне, мажор и метросексуал Никита – дежурной по койке. Работяга Терентий друзей вроде не одобрит, но и перечить не станет – потому окажется не у дел. То ли Неля, то ли Лена позволит молодым людям менять эти ролевые игры, как буквы в собственном имени. Но желание «сгореть дотла», как в песне «Хайдеггеров», странным образом угадывается только в ней.

О причинах маяты и неприкаянности арбузовских героев прежде приходилось догадываться. Непроговоренное было неотъемлемой приметой честного советского письма. Вязкая атмосфера застоя определяла повседневную внут-реннюю драму многих театральных и кино-героев тех лет  (вспомним Зилова из «Утиной охоты» Александра Вампилова или Макарова, сыгранного Олегом Янковским в «Полетах во сне и наяву» Романа Балаяна). Арбузов задумался о других источниках этой драмы: вывел в своей пьесе непутевых родителей разных видов и степеней вины и перевел стрелки на взрослых, несколько упростив этим, правда, вечный конфликт отцов и детей. Сегодня этот конфликт по-прежнему актуален, и взрослые персонажи спектакля сыграны Владимиром Назаровым (отец Терентия), Алисой Зыкиной (мать Нели) и Андреем Седовым (отчим Кая) с актерской и человеческой внятностью. Только происходящее с детьми он больше не определяет. Проявляет, но не объясняет. Расстояние и степень отчуждения между поколениями достигли размеров пропасти. Между ними пролегла уже не одна – несколько эпох.

В роли Нели на сцене саратовской драмы дебютировала недавняя выпускница театрального факультета саратовской консерватории Софья Симакова. Внутреннюю растерянность перед жизнью ее героиня преодолевает бытовой деловитостью. Быстро готовит нехитрый ужин и варит кофе. Весело ищет пропавший веник. Легко сбрасывает одежду. А на стройке прораб уже и прописку обещает. Немного парфюма привычным жестом на тонкие запястья и рот прополоскать – в ее жизни не было долгих прелюдий. Только однажды Неля замрет: Никита ткнется лицом в ее колени, а она так и не решится коснуться его волос – останется сидеть с нелепо поднятыми руками. Немного маленькой любви и немного маленькой смерти. Новоиспеченные спутники жизни так и не поймут, почему она сочинила им уменьшительные имена взамен настоящих.

Кто-то из знакомых заметил, что героиня Симаковой похожа на «Девочку на шаре» Пикассо. По-моему, очень точно. Попробуй удержать равновесие в забывшем о любви мужском мире. Молодая актриса играет роль, как настоящий музыкант. Со всеми указанными в партитуре знаками, ритмами и нюансами  нотного письма. И когда ее героиня почувствует отсутствие фальши, рвущуюся наружу силу, надежность, любовь и отчаяние в песнях таежного гостя, геолога Мишки Земцова (Виктор Мамонов), рванет за ним в далекую Сибирь. А там обнаружит его жену любимую, оторву Машку (Татьяна Родионова) с новорожденной дочкой, и без тени смущения покорно примет очередные обстоятельства своей никому не нужной жизни.

В финале пьесы Неля и Никита все-таки остаются вдвоем. Арбузова не зря называли сказочником. В спектакле театра драмы Никита быстрым пружинистым шагом проследует мимо. Неля замрет, как на рисунке Кая, графическим силуэтом на фоне огромного, подчеркнуто открытого, неуютного конструктивистского пространства, сочиненного художником Юрием Наместниковым. Бесплотной фигуркой театра теней в контровом вечернем свете опустевшего города. Никого рядом. Впрочем, нет. На высоком сценическом помосте снова появятся музыканты. Беспомощные движения последнего танца Нели поддержит гитарное соло Вахтанга Торели. Куда деваться этим бесприютным девочкам? Только в музыку. Или в стихи. «Навсегда расстаемся с тобой, дружок. Нарисуй на бумаге простой кружок. Это буду я: ничего внутри. Посмотри на него – и потом сотри».