Время уходить

Фото Caroline MoreauТак случилось, что в день, когда я кончил заниматься своей будущей книгой “Потусторонние встречи”, в Москве показали “Поле битвы”, последний спектакль Питера Брука, поставленный два года назад в парижском театре “Буфф дю Нор». Мы увидели то, что можно назвать потусторонним театром или же потусторонним искусством. Совсем недолгое, час с четвертью, повествование о жизни после смерти – не своей смерти, а своих сыновей, погибших на поле битвы. Совсем не яркое представление о театре после смерти театра – того театра, в обновлении которого сам Питер Брук сыграл важнейшую роль во второй половине ХХ века. Тогда, в 1950–60-х годах Брук добивался “неслыханной простоты” при постановках шекспировского “Гамлета”, а потом шекспировского “Короля Лира” и при участии Пола Скофилда, удивительного актера нового времени и новой школы. Теперь Брук пошел еще дальше. По ту сторону даже этой “неслыханной простоты”, по ту сторону какой бы то ни было зрелищности, по ту сторону какой бы то ни было академической актерской школы. Никакой сценографии, никаких масок, вместо реквизита – несколько бамбуковых тростей, вместо костюмов – несколько покрывал, ярких, но не слишком ярких. Актеров четверо, трое мужчин совсем не столичного вида и одна худощавая немолодая женщина, сдержанная в своих интонациях и своих жестах. Впрочем, сдержаны они все (и почти все из черной Африки), стоят или сидят на полу, – выразительных мизансцен тоже нет, и выразительным становится только лишь слово, слово из древнеиндийского эпоса “Махабхарата”, переведенного на современный разговорный язык Жаном-Клодом Карьером. Слово, положенное на голоса говорящего квартета: низкий баритон, два тенора, высокий и низкий, и сопрано. Мы слышим музыку древней мудрости и старинной саги, захватывающую музыку закона, так называемый “дхармы”, которой все здесь подчинены – и цари, и обычные люди. Закона, обязывающего уходить в лес, когда приходит время ухода. Эту ситуацию обсуждают царствующие персонажи; эту ситуацию – добровольный уход со сцены – играют актеры, играя то, что невозможно сыграть; об этой же ситуации, по-видимому, думает и сам Питер Брук, многолетний царь европейской сцены.

А в финале вступает барабанщик, абсолютный виртуоз своего дела. В его соло мы слышим все – и древнюю Индию, и черную Африку, и королевский Лондон. Звучит отчаянно громкая музыка тайны, сопровождающая переселение человеческих душ, повествованию о чем посвящен этот удивительный спектакль.

P.S. Их было трое – великих реформаторов европейского театра послевоенной эпохи: Брехт, Стрелер и Брук. Кто первый, кто второй, кто третий спрашивать не надо; в этой звездной компании не было ни вторых, ни третьих – все первые, все единственные, все незаменимы. Но у каждого свой путь, свое предназначение, своя театральная система. Лондонец Питер Брук, еще до того, как он покинул Лондон и перебрался в Париж, начал успешно претворять в жизнь два главных завета парижского мечтателя Антонена Арто, казавшихся нереализуемыми, нереальными, не созданными для современной сцены. Покончить с европоцентризмом – первый завет, построить театр жестокости – второй. Для этого Брук ездил в Африку и Индию, создал легендарный многочасовой спектакль “Махабхарата” и вновь вернулся к индийскому эпосу тридцать лет спустя, поставив “Поле битвы”. А это и есть идеальное воплощение театра жестокости, но только в некотором выс-шем смысле. Жестокость не кровавой битвы (она где-то за сценой, и она уже прошла), жестокость моральных обязательств, о чем персонажи говорят и чему они вынуждены подчиниться. Не думаю, что когда-либо театр был так близок к подвигу самопожертвования, а подвиг самопожертвования выглядел таким естественным, таким необходимым.

Вадим ГАЕВСКИЙ

Фото Caroline Moreau

«Экран и сцена»
№ 13 за 2017 год.