Суждены им благие порывы

Сцена из спектакля "Бунтари". Фото Е.ЦВЕТКОВОЙАлександру Молочникову стало тесно в рамках молодого актера, подающего большие надежды (Вронский в “Каренине”, Кролик Эдвард в “Удивительном путешествии кролика Эдварда”, Эдгар Вибо в “Страданиях юного В.”, Буланов в “Лесе” и другие роли в МХТ имени А.П.Чехова), почти сразу же после того, как он в них обосновался. В Художественном театре вышел уже второй спектакль Молочникова-режиссера: опять на Малой сцене, опять по сочиненному в процессе репетиций тексту (на этот раз в соавторстве с Александром Архиповым и Михаилом Идовым), где современность смотрится в покрытое патиной зеркало прошлого и строит ему рожи. К антивоенному кабаре “19.14” добавился рок-квартирник “Бунтари”. Столь же тесно режиссеру оказалось во временнЫх рамках определенного события или периода. В его “Бунтарях” повстречались декабристы, народовольцы – и рок-музыканты преимущественно из восьмидесятых: обреченные попытки поменять все сразу, рывком (и надорваться навек) роднят этих, казалось бы, далеких друг от друга персонажей.

Этот спектакль продолжает вычерчивать кривую горьких, едких, ироничных постановок о безвременье и бьющемся в нем человеке, жадных до документальных подробностей, презирающих пафос, любопытных к человеческим проявлениям (как правило, их выпускают на малых сценах): давняя “Казнь декабристов” Камы Гинкаса в ТЮЗе, недавние “Жизнь за царя” питерского Театро ди Капуа, свердловский “СашБаш”, “Бунтари”.

Художник Николай Симонов вписал в пространство Малой сцены МХТ гигантский муравейник из ячеек-квартир с пузатыми допотопными холодильниками и продавленными узкими кроватями. В тесноте комнатушек и кухонь рождаются крамольные идеи и горькие песни. А там, за стеной, точно в пику этой тесноте, лежит необъятная сонная страна, в которой не возделаешь каждый сантиметр земли, не накормишь каждого голодного, не обучишь каждого невежу. И желание поднять Россию на дыбы, как Петр, или бежать, куда глаза глядят, одолевает не только бунтарей, но и царей. На декабристов и народовольцев режиссер смотрит из сегодняшнего “далека”, когда надежды на перемены и отчаяние от неудач достигли точки кипения. В “Бунтарях” спросится со всех, даже с солнца русской поэзии.

Юный европеец Герман Лопатин (Илья Дель) с выкрашенным в зеленый цвет ирокезом вернулся в родные пенаты со швейцарскими представлениями о свободе и правах и жаждет прививать свободу к дичку российского мужичья. Он любит Россию, сознавая ее уродства, – “как женщину с гангреной на ноге”. Он смешон и нелеп, но старшее сытое поколение, лениво цедящее сквозь зубы “столько дерьма привез из этой Европы”, готовое выпороть наглеца и распевающее за чаем “Бричмулу” (никитинская осанна личной жизни и личной свободе звучит здесь как гимн цинизма и равнодушия) – гораздо хуже. Среди представителей этого поколения – мать (Светлана Иванова-Сергеева), с легкостью готовая отмахнуться от своего сына. “Я иду к тебе, мой народ”, – восклицает юный вольнодумец и пускается в бега.

Но монолит под названием “народ” легко распадается на части. То из “народа” вылезает циничный провокатор Нечаев (Александр Кузнецов) с козырным рассказом про “усыхающих” на вредном производстве крестьянских мальчиков, местью за которых так легко и красиво оправдывать кровавый террор (правда, в отличие от “распятого мальчика” наших дней те мальчики были настоящими). То – мужик Михей (Алексей Кирсанов), взятый Лопатиным на обучение человеческому достоинству, толкует про грузило (гайку из железнодорожных рельсов) – нельзя же, дескать, без грузила рыбу ловить. И все усилия образовать “богоносца” летят под откос, как поезд с развороченного пути, и сам просветитель-либерал-народоволец летит в сторону, отметеленный мужиком Михеем, которому надоело учиться свободе, как надоел этот зеленоволосый.

Сюжет не развивается даже, а катапультируется из начала девятнадцатого века в конец двадцатого и обратно (искать в нем линейную логику совершенно бессмысленно). “Где та молодая шпана, что сотрет нас с лица земли?” – вопрошают трое колоритных бородачей а ля Маркс-Энгельс-Ленин во главе с Михаилом Бакуниным (Денис Бургазлиев), предпочитающим вершить революцию из прекрасного далека: тут Альпы, воды, да и манифест, как назло, не дописан.

“Я работаю на свиноферме и в свободное время преподаю военную музыку… До каких пор на нашей эстраде будет этот поросячий визг?!” – транслирует “народное” мнение участник “Музыкального ринга” 80-х (а именно – 87-го: бурная встреча музыкантов “Поп-механики” Сергея Курехина с горячей публикой “ринга” стала, по признанию режиссера, одним из главных импульсов к созданию “Бунтарей”, хотя на фоне сегодняшних теледебатов и песен о главном она кажется верхом интеллектуализма).

“И никакие жены декабристов нас не догоняют, – рассказывает рокер, повторивший судьбу декабристов всего лишь за неудобную музыку, как Егор Летов, – мы просто музыку играли, некоторым даже нравилось, але!” Бунт эстетический так же карается, как и бунт политический. На бескрайней российской равнине высовываться не рекомендуется.

А с бунта политического начисто убран весь романтический и героический флер, и звезда пленительного счастья больше не освещает путь бунтарей. Декабристы здесь – это сбившиеся в кучку мальчишки, которые осознают, что так жить нельзя, твердо знают, кто виноват, и никогда не поймут, что делать. Один не выдержал мысли, что предстоит стать убийцей, побежал предупредить царя – и оказался предателем. Другой жаждет крови. Третий проспал восстание. Но всем одинаково холодно, тоскливо, нервно до дрожи в этой роли единственных спасителей Отечества. Их легко уничтожить (в “Бунтарях” декабристов забивают подушками, как Ричарда III с проснувшейся совестью в прекрасном спектакле Юрия Бутусова в “Сатириконе”) и легко смести с дороги.

Райской птицей вьется в их сероватых рядах Пушкин (Григорий Сиятвинда) – в ярко-рыжем парике, на роликах он летит вдаль – на самом деле мчится по замкнутому кругу – и остроумно отстреливается цитатами из своих произведений на любые вопросы друзей. Пока его не поймает очередной “самовластительный злодей” Николай (Денис Бургазлиев) для беседы. Царь ломает поэта “на раз”: один раз взять на испуг (“Кто пустит тебя во дворец – тебя, друга Пестеля?!”), один раз отечески пожурить (“А ты знаешь, почему у твоих друзей ничего не вышло? – А народ знает”), один раз блеснуть литературоведческим софизмом (“Пушкин-Онегин убивает в себе Пушкина-Ленского, прощаясь с романтической молодостью”). И вот уже поникший “счастливец праздный” старательно выдавливает из себя какие-то чужие, невозможные строки: “Его я просто полюбил: он бодро, честно правит нами; Россию вдруг он оживил войной, надеждами, трудами”. “А ты говорил – не получится, не получится, круги тут выписывал”, – устало кивает царь, которого вновь не подвело его постылое знание людей. И Пушкин получает благословение отправляться в архив – пересмешник с подрезанными крыльями.

А уж сломать неистового террориста совсем просто – благодарные потомки не назовут именем автора “Катехизиса революционера” ни одну из улиц своего города: на карте останутся Нечайкины да Нечавкины. А что может быть страшнее для террориста, чем стать посмешищем.

“Бунтари” Александра Молочникова, полные беспощадного драйва, не предлагают пути выхода. Они не просто не дают ответов на проклятые вопросы о тщетных попытках переустройства общества, которое зашло в тупик, но и расписываются в собственной неспособности найти эти ответы. После них хочется повторить пушкинское “Как грустна наша Россия”. Но жажда честного, без оглядок на авторитеты, разговора, помноженная на бешеную витальность, вселяет надежду.

 

Ольга ФУКС
Сцена из спектакля «Бунтари». Фото Е.ЦВЕТКОВОЙ
«Экран и сцена»
№ 5 за 2016 год.