Юбилейный 20-й фестиваль “Балтийский дом”, в этом году проходивший под названием “Избранное”, открылся спектаклем выдающегося польского режиссера Кристиана Люпы. Эта постановка, впервые показанная в России, так и осталась самым необычным и притягательным событием фестиваля.Спектакль Люпы “Персона. Мэрилин” задуман как часть триптиха о знаменитостях ХХ века. Польский мастер, представляющий европейскую художественную элиту, давно увлечен драмой творчества, генезисом личности, для которой жизнь есть постоянный поиск своей темы, своего места, своей роли. В спектаклях Люпы, известных петербургской публике: в гастрольном польском спектакле “Калькверк” по роману Бернхарда, в авангардной, но прижившейся на академической сцене александринской “Чайке”, проблема творца-художника, часто оказывающегося несостоятельным перед масштабом творческих задач, была главной и определяла полемическое решение литературного первоисточника.
Историю Мэрилин Монро Люпа сочинил для сцены, минуя обмусоленные масс-медийными жанрами перипетии ее жизни и смерти: скандальные романы с известными людьми своего времени, включая президента, фэбээровскую слежку, загадочное восхождение на олимп мировой славы и не менее загадочный финал. В спектакле Люпы Актриса сбежала от всего того, что составляет шлейф ее гиперболической известности, в убогое уединение, где нет ничего из ее гламурной жизни. Почти все действие первого акта сконцентрировано в одной мизансцене. Среди ободранных стен и брошенной аппаратуры в центре сцены на лежаке со смятой постелью мается женщина, чья нагота едва прикрыта какой-то небрежно накинутой кофтой. Но зато есть высокая память: в этом павильоне когда-то снимал свои фильмы великий Чаплин. Режиссер оставил Мэрилин наедине с собой и с нами, и хотя на сцене время от времени появляются персонажи вполне реальные, они – скорее сценические фантомы, вызванные ее воспоминаниями, желаниями и, более всего, воображением, заменяющим ей диалог с миром. Собственно, ее слова – это вопросы к самой себе, но ответа она ищет у других: междометия, цитаты, фрагменты несыгранной роли – это проверка себя, своего человеческого и артистического я. Грушенька из романа Достоевского – парафраза образа самой Мэрилин, в которой за “особым изгибом тела” никто так и не разглядел души. Роль мучительно не дается, творческие муки перерастают в физическую конвульсию, заглушаемую алкоголем и сексом.
Посетители появляются в студии через двери, запертые изнутри, но проницаемые для тех, в ком испытывает потребность героиня. Прежде всех появляется фотограф. Ведь экспрессия лица и тела, зафиксированная на фотопленке, растиражированная по всему миру, – искусственный образ совершенной плоти заслоняет ущерб реальной драматической личности: блестящая фотосессия всегда подменяла ей неудавшуюся жизнь.
Люпа вознес над сценой экран, куда проецируются все проживаемые на наших глазах мгновения: укрупнения сменяются общими планами, движение замирает и преобразуется в визуальный апокриф. Пожалуй, не приходилось еще видеть расхожий в сегодняшнем театре прием живого видео в качестве структурного и, что гораздо важнее, философского контрапункта длящемуся действию. В финале на экране обнаженное распростертое тело Мэрилин вспыхнет негаснущим пламенем, как неопалимая купина. Это почти религиозный акт, аутодафе.
Если фотограф – созидатель визуальных триумфов, то ассистентка Паула – свидетель актерского и человеческого самоуничижения Мэрилин и при этом главная опора статуса массового кумира. Она пришла, чтобы репетировать со знаменитой актрисой роль, спрятанную в глубинах подсознания, но так и не ставшую коронной. Театральная роль, как и все живое, ей не дается, но это не мешает все возрастающей славе кинодивы. Иллюзорный успех – замена настоящей самореализации. Паула одевает Мэрилин в соответствии со статусом: знаменитое обтягивающее красное или белое секси-платье в блестках знаменуют витальность героини, а небрежно расстегнутые туфли и расхлябанная походка пьяной Душечки из знаменитого фильма Билли Уайлдера открывают истинное состояние человека – душевный слом, надвигающуюся энтропию. Для поклонников, для мира – она “новый Мессия”, как говорит Паула. А здесь, в этом заброшенном кинопавильоне, она всего лишь опустившаяся, потерянная женщина. Ей необходимо убедиться, что она еще желанна, и вот самая вожделенная красавица мира отдается первому встречному, нечаянно открывшему дверь в ее убежище. Этот бесхитростный и открытый секс все на той же кровати-одре, как тест на живучесть: обнажение тел здесь знаменует стихию природной чувственности, в которой почти нет выбора, все подвластно случайности. Обнаженный партнер после акта любви сразу же оседлает велосипед и прокатится несколько кругов вокруг ложа. Не любовь и даже не тщеславие его главный импульс, а только физическая разминка. Похоже, это устраивает и ее.
Замечательная актриса Сандра Корженяк играет слабость и уязвимость духовной сути при обнаженном до бесстыдства физическом естестве. Актриса воссоздает пластический и речевой рисунок, виртуозный эскиз, тем более близкий к подлиннику, чем дальше она уходит от внешнего сходства. Детские интонации слабого голоса, взлохмаченная платиновая шевелюра на запрокинутой голове, размагниченные сломленные движения – это последний образ не только уходящей Мэрилин Монро, но и вообще художника, обессилевшего перед тупой неумолимой логикой поражения и конца. Как сказано в стихотворении Бориса Пастернака, посвященном Актрисе: “Жизнь проходит под знаком / Неудач и обид, / С жаждой смерти во всяком, / Чтобы смыть этот стыд”.
Что она ни делает: ходит или лежит, наводит макияж или наряжается, до хруста сжимает стакан с алкоголем или занимается любовью – все в ней надломлено и болезненно беззащитно – даже истерика и агрессия. Она так и не сумела сделать из своей красоты защитную маску, из популярности профессию, а из женской привлекательности средство к существованию. Все это свершили без нее последующие годы и новые поколения фанов, превратившие ее имя в символ масс-культуры, в знак успеха. Но пока она жила, ей всего недоставало, и прежде всего веры в свой талант. Именно драматизм этой дилеммы и привлек авторов спектакля.
Режиссер и актриса переносят трагедию артистки в сферу художнического поиска. Кинодива хочет быть в первую очередь актрисой, и это требует напряжения всех внутренних ресурсов. В ее попытках разобраться в себе не может помочь даже опытный психоаналитик доктор Гринсон, сыгранный Владиславом Ковальским с тонкостью и нервной энергией. Именно этот человек дал наиболее точное определение феномена Мэрилин: “Дитя и животное”. Этот сплав и есть причина всеобщей любви к ее Персоне. Мы любим то, чем никогда не могли или перестали быть. И доктор Гринсон не исключение.
Последний акт спектакля Люпы – по контрасту с почти статичным первым – полон движения и мизансценических перемен. Перед финалом режиссер выводит на сцену большую массовку, которая вытесняет главную героиню с авансцены. Мы видим персонажей не то психушки – Карузо, Великий Маг сидят в креслах, напоминающих больничные, – не то какого-то крейзи-фильма, снимаемого на наших глазах. Потрескивают сияющие “юпитеры”, что-то в них даже громко лопается, то ли случайно, то ли намеренно, в любом случае, уместно, суетятся режиссеры с рупорами, ассистентки, похожие на медсестер, надевают на отстраненную от всего Мэрилин сверкающее платье, и начинается съемка. Но эта житейская, то есть киношная, суета и есть предвестие конца нелепой уникальной жизни, вожделенного и несостоявшегося творчества. Факел, зажженный Люпой и его актрисой из пламени Персоны Мэрилин, стоит многих удачливых, банальных тлеющих судеб. Стремление для искусства и для настоящей жизни дороже свершений. Во всяком случае, таким представляется кредо режиссера Кристиана Люпы в этом спектакле.
Спектакль Кристиана Люпы “Персона. Мэрилин” будет показан весной на фестивале “Золотая Маска” в рамках программы “Польский театр в Москве”.
Александра ТУЧИНСКАЯ
«Экран и сцена» № 21 за 2010 год.