К 80-летию Юрия НОРШТЕЙНА

1993 год. Конец сентября. Международный фестиваль анимационного кино “Крок”. Место обитания фестивальщиков – теплоход “Генерал Ватутин”. Плыли, смотрели кино, устраивали маскарады, радовали друг друга, радовались друг другу. И очень хотелось, чтобы все это не заканчивалось никогда. Драматург Владимир Голованов написал тогда в фестивальной газете “Посткроктум”: “Если бы я был женщиной, я стал бы Одессой. А если бы спонсором – устроил бы “Крок”-93 1/2. И это было бы уже скоро, и был бы март, и лед бы уже сошел, берега Днепра уже светились бы свежей зеленью, было бы время весны, надежд, любви.

И что, так жить нельзя?”

Возникло подозрение, нашедшее в дальнейшем подтверждение, что анимация как искусство движется и управляется по преимуществу внутренними мотивами – огромным потенциалом возможностей выразить себя и осуществить собственный замысел сотворения мира, которым располагает этот, по самой своей природе авторский вид кинематографа.

Одно из подтверждений было получено здесь же, на “Ватутине”, от эксперта № 1, автора “лучшего анимационного фильма всех времен и народов”, а еще и члена жюри “Крока”-93. Однажды спозаранок в салоне теплохода сидел окруженный по-утреннему и от почтитель-ности тихим фестивальным народом босой Юрий Норштейн, пил кофе, приготовленный другим членом жюри, Мишелем Осело, и разговаривал. Беседа с Мастером пролетела как один миг, а хотелось, чтобы длилась и длилась…

Так и стоит эта картинка перед глазами…

О Юрии Борисовиче написано очень много. Статей, эссе, исследований. А сколько он давал интервью… Сколько сам написал о своих фильмах, фильмах коллег, учеников, об искусстве, с которым связан сердцем, душой, жизнью, судьбой…

«Детство – ощущение счастья. Зима, вот сейчас выпадет снег. Лыжи я готовил уже в ноябре. Они стояли в сенях. Я надевал лыжи и шел пешком через весь двор. Снег налипал на лыжи, и за мной тянулись две черные полосы земли.

И само ожидание, трепет душевный перед ожиданием – это и есть поэзия. И неважно, что ты стихи не напишешь, важно, чтобы трепет был.

На “Сказке сказок” я вспоминаю, как Франческа (Ярбусова) делала дом.

“Франческа, этот не то, что ты показываешь, как красиво ты пишешь. Здесь нужно, чтобы время переночевало. Дом должен быть, как доска из моря, когда она просолилась, пропеклась на солнце, в ней время собралось, и чтобы еще существовало перед этим домом поле света, чтобы оно в дом вошло и впиталось”.

Представился дом. Жизнь в нем была долгая, и вдруг все должны были разъехаться. И привиделось, что прежде, чем это случится, соберутся вместе все, кто когда-либо жил в этом доме. Из дома вынесут столы. И наравне с живыми за столом возникнут тени покойных. И завяжется разговор. Но, вдруг, все разом обрывается, разъезжаются со двора машины, наступает тишина.

…Время в искусстве имеет разные сущности. Одна – то, что составляет основу самого фильма, самого его течения, вторая – твоя прожитая жизнь. Но существует еще понятие, которое дает силу. Художник должен быть связан чем-то над временем, будь то религия, вера в Бога или же просто забота о собственных детях».

О творчестве Юрия Борисовича Норштейна размышляют…

Михаил ЯМПОЛЬСКИЙ:

“Цапля и журавль”. Грустная история о нелепой любви двух птиц решена Норштейном в неком трудноуловимом стилевом ключе. В какой-то мере тут можно обнаружить элементы дальневосточной живописи, отдельные заимствования из романтической “графики руин”. Однако все эти стилевые отголоски меркли перед лицом введенной в фильм зыбкой стихии света, воды, почти ощутимого движения ветра, дыхания тумана. Эти непривычные для мультипликации элементы были решены с исключительной иллюзионной достоверностью, и именно они брали на себя функцию выражения авторской интонации – ностальгической грусти…

В “Ежике в тумане”, экранизации сказки С.Козлова, характер повествования меняется. История о том, как маленький ежик потерялся в тумане, оказывается превосходным материалом для нового художественного эксперимента.

В фильме мир то появляется, то исчезает, погружается в воздушное молоко. Само это мерцающее появление-исчезновение мира и есть пульсирующий ток иллюзии, пронизывающий волнообразно подступающую “реальность”.

…Следующий фильм Норштейна “Сказка сказок” – самое сложное произведение художника. Здесь в полной мере учтены находки “Ежика…”, но использованы они с гораздо большей содержательной нагрузкой.

“Сказка сказок” – фильм о памяти, он и строится как запутанный лабиринт человеческого сознания, где прошлое сплетается с настоящим, вымысел с реальностью, детство со зрелостью. В этом материале волнообразное мерцание реальности является не просто изобразительным мотивом (туман над землей), но приобретает глубокую структурную значимость.

То, что в “Ежике…” было еще игрой, мотивировкой сюжета, здесь становится основой философского постижения мира.

На старый московский дом, где сиротливо живет заблудившийся обитатель детства – волчок из колыбельной, порывами ветра наплывает прошлое… Война, исчезающие во тьме солдаты. И мчится поезд памяти, эшелон старых лет. Но сказочный волчок может разомкнуть и иной мир и прямо из того же дома выйти в пространство поэтической мечты. Миры эти постепенно сплетаются в фильме в единый и нераздельный клубок.

Работа камеры оператора Игоря Скидана-Босина усложнена здесь почти до предела, ей отведена роль “челнока” между мирами фильма, она магически преобразует их структуры.

“Сказка сказок”, выйдя из рамки условного сказочного сюжета и условных мультипликационных персонажей, значительно расширив арсенал выразительных средств, открывает новые перспективы, сулит еще более интересные результаты.

Александра ВАСИЛЬКОВА:

“Пишется не тогда, когда нам хочется,

а когда хочется письму —

быть написанным”.

Марина Цветаева

Примерно то же сказал когда-то о своих фильмах Юрий Норштейн, назвав мультипликацию областью, где может выразить то, что написал бы в письме самому близкому другу. Письмо к другу… То есть – когда не думаешь, как напишется, важно – что… Но в анимации, где все рукотворно, важно именно – как. Противоречие?

Никакого. Потому что для Юрия Норштейна – точнее для той группы, которая создавала фильмы, позволившие ему стать едва ли не единственным широко известным среди аниматоров режиссером, группы, собственно и представляющей демиурга, единого в трех лицах: Юрий Норштейн плюс абсолютно конгениальные ему художник Франческа Ярбусова и кинооператор Александр Жуковский – для этой группы никогда не было “что” без “как” или “как” без “что”. Это видел любой, кто побывал в их павильоне, еще в старом, в Спасопесковском переулке, например, в восьмидесятые, в самый разгар “Шинели”. В работе над ней они следовали абсолютно тем же принципам, какие родились, когда эта группа образовалась как единое целое – развивая их творчески, но не отступая от главного.

P.S. Небольшая реплика, связанная с восьмидесятыми, с храмом в Спасопесковском переулке, где обитала студия “Союзмультфильм”, с “Шинелью”. Мой муж работал на этой студии. На Новый год мы уехали к друзьям в тогда еще Ленинград. Чуть позже, узнав об этом, Юрий Борисович посетовал: “Что же вы мне ничего не сказали? Я бы попросил сфотографировать город под хлопьями снегопада, подмороженные мостовые, а если случилось бы, то и размякший снег“.

Вероятно, это пригодилось бы ему для визуального образа фильма. Ведь в том, что произошло в “Шинели”, во многом виноват петербургский климат.

Елена УВАРОВА

«Экран и сцена»
№ 18 за 2021 год.