Спектакли, как люди – рождаются, стареют и умирают. Этот состариться не успел. Надеюсь, его снимали, и где-то хранится копия. Как он родился, узнать не удалось, но понимаю, как было дело. В 2002 году Театр марионеток Габриадзе был зван в Нью-Йорк участвовать в Международном театральном фестивале в Линкольн-центре. Америка смотрела спектакли в большом потрясении. В числе зрителей был Михаил Барышников. А два года спустя в 2004 году на том же фестивале состоялась премьера спектакля Резо Габриадзе “Запретное Рождество, или Доктор и пациент” с Михаилом Барышниковым в главной роли. Фонд танца Барышникова выступил одним из продюсеров постановки. Спектакль стал центральным событием фестиваля, и, как писала пресса, гастроли потом проходили по всей стране в течение полугода, его видела Европа и никогда Россия. Больше его посмотреть негде. Полтора часа, которые длился спектакль, Барышников проводил на сцене за рулем воображаемой машины, и уровень актерского мастерства был таков, что театральные критики вспоминали Чаплина. Знаменитый артист растворился в роли святого дурака в причудливой “русской”, как назвали ее американцы, притче. Это большая редкость – способность перевоплотиться в другого до такой степени, чтобы пренебречь собственным звездным очарованием и магнетизмом.
А на сцене был 1952 год, Грузия. Главный герой – молодой моряк, потерявший разум. Он убежден, что владеет невидимым автомобилем. Вечный ребенок – он заводит свою машину ручкой, пришитой к курточке, и лицо его озаряет улыбка. Барышников играет кентавра – человека-автомобиль. На другом же уровне прочтения Барышников-Кентавр выступает в роли машины времени. С серьезностью играющего ребенка он поворачивает ключ зажигания, “заводится”, нажимает ногой невидимую педаль газа и мчится… назад. Уносит зрителя в зиму 1952 года, в мало кому известный грузинский город Кутаиси. Рука, согнутая в локте, мастерски переключает рычаг коробки передач, о существовании которого нынче не каждый знает, но герою Барышникова – полоумному Чито – дела нет до людей из будущего, которые смотрят на него в Америке в XXI веке. Чито улыбается просветленной улыбкой и отъезжает по своим делам…
Резо Габриадзе поставил спектакль по собственной пьесе, в котором Барышникову довелось исполнить несколько ролей одновременно – быть человеком с разбитым сердцем, старой машиной с глохнущим мотором и немного куклой в руках всевышнего. Резо Габриадзе многие годы работал с марионетками, его театр кукол был с восторгом принят во время гастролей в Нью-Йорке со знаменитыми постановками “Сталинградская битва” и “Осень моей весны”. За ними последовал новый шаг – спектакль с участием человека, который играет почти-куклу. Барышников в роли безумца, уверенного, что он автомобиль, становится марионеткой в человеческий рост, способной дышать и двигаться, как живой человек.
Спектакль начинается с пролога, в нем зритель узнает, что Чито-моряк вернулся из дальнего плавания в родной город ровно в тот момент, когда любимая девушка Цисана – ее играет Пилар Уизерспун – выходит замуж за другого. В отчаянии он решает утопиться и бросается в море, но однокрылый ангел вытаскивает его на песок, спасает. Когда бедный Чито открывает глаза и обнаруживает себя на этом свете, а не на том, он находит железку на песке, она скрипит, как мотор старого автомобиля. Чито узнает звук, откликается на него и рождается для новой жизни – человека-автомобиля.
Остальные события – основной сюжет – происходят семь лет спустя. Магическая цифра 7 дает точное указание на то, что Чито вернулся в город в 1945 году с фронта, с войны. А нынче новый год и тайно отмечаемый праздник Рождества. Но Чито не празднует – он взволнован: где-то больна маленькая девочка и добраться к ней в метель может только он – чтобы отвезти доктора, когда замело дороги. На той самой машине, которой он, безумный влюбленный, однажды стал. Барышников вдохновенно справляется с ролью автомобиля. На поясе у него номерной знак, его галоши становятся шинами, он переключает невидимые рычаги скоростей, гудит в клаксон, тормозит, дает задний ход… Доктор и Чито едут-идут сквозь метель неизвестно куда. Чито не помнит адрес, но помнит, как выглядит дом. Доктор мерзнет, гневается, устает, бьет безответного Чито, кричит ему, что никакого автомобиля нет, что лобовое стекло – это только очки… Наконец, они теряют друг друга в пурге. Неожиданно доктор попадает на могилу своей жены, где не был много лет, и волна вины накрывает его. Он успокаивается, находит Чито, и они, наконец, попадают в дом, где ждет их та самая Цисана. Она ушла от мужа к Чито месяц спустя после свадьбы. С тех пор они вместе, а ребенок – их дочь. И бедный продрогший Чито-автомобиль оказывается нормальным заботливым отцом и мужем в безумном мире. О чем и говорит в финале Цисана доктору.
Пресса цитировала Михаила Барышникова, который рассказывал: “спектакль Резо Габриадзе складывался не сразу, но в результате получился. Это было нелегко, так как у нас разные подходы к репетиционному процессу – там, где нужно двигаться, Резо считает, что нужно сесть и поговорить. Мы много играли его не только в Америке, но еще и в Европе, и нас хорошо принимали. В Испании мне очень помог с движением режиссер Саша Морфов из Болгарии”.
То, что пьеса о любви, понимали в Америке с первой минуты лишь выходцы из бывшего СССР, так как в начале спектакля эпиграфом идет мелодия, слова которой “Спасибо, сердце, что ты умеешь так любить” знал весь советский народ.
В какой-то момент доктору удается внушить Чито, что он вовсе не автомобиль. Чито обескуражен, он в тоске – его мир рушится. Но однокрылый Ангел снова спасает его – легонько толкает Чито под проходящую мимо машину – удар, и тот снова возвращается в свое привычное блаженное состояние “автомобиля”.
Каково было работать партнерам Барышникова – представить не берусь. Их немного – Джон ДеВриес, Луис Перес, Пилар Уизерспун и Ивонн Вудс. Но язык не главное – герой Барышникова вообще мало говорит. Гораздо важнее в спектакле другие выразительные средства, создающие атмосферу: танец (хореография – Луис Перес), музыка (грузинские народные мелодии), свет (Дженнифер Типтон), рисунки самого Габриадзе, отчасти выполняющие роль субтитров. И очень точные, продуманные до деталей костюмы.
Как и большинство работ Габриадзе, “Запретное Рождество” пронизано живыми эмоциями, глубоко личными воспоминаниями автора о детстве в Грузии, на родине Сталина. И в этой новогодней элегии присутствуют все любимые мотивы автора: несчастная любовь, счастливое Рождество и урок истории страны советов. Американскому зрителю трудно проникнуться пониманием чужих ассоциаций, плюс – спектакль задумывался на грузинском языке, а звучит на английском. Габриадзе прекрасно понимал, что открываются не все глубины сюжета, потому старался пояснить журналистам, что то, о чем он пишет всю жизнь, – это о его городе детства Кутаиси.
– Нынче число моих персонажей превзошло население моего города.
Кутаиси в рассказе автора выглядит причудливо: для него важно, что в городе была психбольница. За всеми пациентами не могли уследить и не могли удержать их внутри больницы, а потому по городу свободно разгуливали безумцы. Как казалось Габриадзе, весь город завидовал этим людям, потому что они единственные, кто мог свободно говорить все, что вздумается, в сталинскую эпоху. Чито, доставшийся Барышникову, – реальный человек.
– Я помню этого человека, весь город помнит, – с легкой грустью рассказывал Резо Габриадзе. – Он был прекрасным человеком, и его никто в городе не обижал. На железнодорожном вокзале, куда стекались таксисты к прибытию поезда, он здоровался со всеми, спрашивал, нужно ли такси. Подхватывал чемоданы, спрашивал адрес, заводил невидимый никому мотор и убегал. И как бы далеко ты ни жил, он приносил твой багаж по адресу. И садился ждать на крылечке, пока ему откроют. Мы очень любили его, он был очень добрым человеком.
Как признавался Барышников прессе, работая над образом, он занимался исследованиями в области психических заболеваний.
Американскому зрителю трудно понять, почему драма называется “Запретное Рождество”. Флагманская пресса в дни показа спектакля на Фестивале мировых театров в Линкольн-центре ничего зрителю пояснить не могла, только иронично отмечала, что “Похоже, Hallmark нет”. Да, фирмы, производящей открытки ко всем праздникам, включая Рождество, в Стране Советов не было. Но даже “русские” сегодня вряд ли помнят, что сто лет назад – после революции 1917 года – большевики запретили Бога-церковь-Христа, его рождение и смерть. Праздник стал тайным, отмечали его шепотом, при задернутых занавесках. Мало кто знал, что и обычай украшать елку привезла из Германии в 1817 году в подарок мужу – великому князю Николаю Павловичу – княгиня Александра Федоровна, урожденная германская принцесса. Ленин, сдвинув на 13 дней Рождество одним из первых декретов, отменил юлианский календарь. И хоть у летописца Бонч-Бруевича в цикле “Ленин и дети” сохранился рассказ, как Ильич привез детям в приют подарки и веселился с ними у елки, не только сама елка была запрещена, но даже детскую песенку “В лесу родилась елочка” петь не разрешалось. Атеисты убивали священников, оскверняли, грабили и взрывали храмы. Но память жила. Под страхом ареста люди тайно крестили детей, святили куличи на Пасху и праздновали Рождество. Только в 1954 году в Кремле поставили первую новогоднюю елку. Не знающим этого американцам трудно понять и оценить повороты сюжета, когда героями движет одна надежда на Бога и вера в чудо.
Дата, отмеченная Резо Габриазе – 1952 год, дает знать, что это последнее Рождество при Сталине. В марте 1953-го вождя не станет. Потому символика декораций осталась загадкой для многих критиков. Резо Габриадзе сам оформил спектакль, где табурет стал небесами, с которых Ангел следит за своим Чито. Критики США писали, что сумасшествие Чито – это символ эскапизма, побега из тоталитарного мира. Ангелом-хранителем спектакля в буквальном и переносном смысле стал Луис Перес – солист чикагской труппы “Джоффри-балет”. Он сыграл Ангела Эрмонию, он же создал хореографию пьесы. Так два блистательных танцовщика – русский и американец – сыграли грузинскую драму на подмостках Америки и Европы.
Александра СВИРИДОВА
«Экран и сцена»
№ 12 за 2021 год.