Алексей БОРОДИН: «Путь из вчера в завтра»

Фото предоставлено театром
Фото предоставлено театром

В этом году исполнилось сорок лет, как РАМТом руководит очень важный для российского театра и вообще для нашей общей душевной экологии человек Алексей Владимирович Бородин, в следующем году – 200 лет зданию РАМТа, где жили, сменяя друг друга, разные театры. Наша беседа состоялась еще без всякой «социальной дистанции», глаза в глаза, в круговерти работы между памятными датами.

– Алексей Владимирович, вы работаете над постановкой «Горя от ума» и одновременно над новым текстом по роману Алексея Варламова «Душа моя – Павел». Что вам важнее, сложнее, интереснее – прикоснуться еще раз к классике, найти в ней новые смыслы, пропустить через нее своих актеров, или быть первопроходцем с новым текстом?

– Я не раз так работал, и часто случалось, что работы пересекались, влияли одна на другую. У меня нет цели кого-то удивить спектаклем «Горе от ума», но для себя я постоянно открываю что-то новое. С тех пор, как решил ставить эту пьесу, ничего не смотрел, но, конечно же, многое помню. С ума можно было сойти от Пашенной–Хлёстовой из фильма-спектакля Малого театра и Зубова–Фамусова не забыть. Но мы живем сегодня, когда новые мотивы подменяют прежние. Надо идти за Грибоедовым, которого, как мне кажется, я только теперь немного знаю, многое прочитав (и прежде всего великую книгу Тынянова «Смерть Вазир-Мухтара»). Грибоедов находился в ситуации очень похожей на нашу, когда мир переворачивается на глазах. Чацкий уехал на три года, рассчитывая по возращении встретить все, как было, а приехал в другую страну, с другими правилами.

Грибоедов, с одной стороны, разделял идеи декабристов, с другой – умолял не ввязываться в восстание. Тайному обществу сочувствовал – и продолжал работать по дипломатической линии, и делал это так же гениально, как все остальное (его экономическое обоснование кавказской кампании безупречно). «Горе от ума», где так высока степень свободомыслия и несогласия с происходящим, написано параллельно с государевой службой. Он отказывался вступать в тайное общество, знал, что ни к чему оно не приведет. Рациональное перевешивало в нем эмоциональное, хотя более вдохновенного сочинения, чем «Горе от ума», невозможно себе представить.

А герой романа Варламова абсолютно уверен в потрясающей утопии коммунизма, которая царила в закрытом городе, где он рос, пока не приехал в Москву восьмидесятых и не попал на филфак университета, где его представления разбились о реальность. Освобождение от иллюзий – страшно важная вещь, через которую должен пройти любой человек. У этого романа очень важный подзаголовок – роман взросления.

– Возможно, обреченные одиночки с их бессмысленными (с точки зрения рациональных умов) действиями в итоге что-то важное меняют в мире.

 С М.О.Кнебель. Фото предоставлено театром
С М.О.Кнебель. Фото предоставлено театром

– Большинство людей скажут – зачем этот Чацкий приехал и мутит воду. И в этом трагизм. У Тынянова есть блестящее определение комедии как вида трагедии. А вот еще одно прекрасное определение, бетховенское – «Жизнь есть трагедия! Ура!» Потрясающая мысль, которая много определяет для меня в искусстве, да и в жизни. Осознание трагичности ситуации – это, и правда, «ура». Это – сильно, мощно, по-настоящему, без поддавков. А люди… они всегда так хотят устойчивости, что не замечают, как попадают в безысходную ситуацию. Хотят покоя любыми путями, а оказываются… в концлагере. Я сейчас нахожусь под большим впечатлением от детской книги о репрессиях «Дети ворона» Юлии Яковлевой (и очень хочу, чтобы ее прочитали мои внуки) – о том, как люди до последней минуты закрываются и не хотят осознавать, куда их может завести происходящее вокруг. Да что там, я сам хочу стабильности, поступательного развития. Я сам для сохранения баланса принимаю волевые решения (хотя по убеждениям предельно демократичен, но понимаю, что без единой воли все разлетится). У меня вообще есть ощущение, что Фамусов по-своему спасает Чацкого, подталкивая его к отъезду. В общем, противоречия – это самое интересное. Я убежден: когда мы поймем, что жизнь – это противоречия, тогда и начнем нормально жить. Работать вместе, несмотря на противоречия. Из нашей сегодняшней жизни напрочь ушло понятие дискуссии в античном понимании. Дискуссия – это здорово! Дискутируя (а не беря глоткой!), мы выслушиваем друг друга и, даже если разойдемся, не договорившись, все равно будет какое-то движение.

– Зданию РАМТа исполняется 200 лет. Здесь когда-то обитал МХАТ Второй. Нет ли желания сочинить на эту тему спектакль?

– Это здание действительно полно тайн, начиная от доходного дома генерала Полторацкого, театра Павла Шелапутина, Императорского нового театра Ленского, Частной оперы Зимина, знаменитого театра Незлобина, и того периода, когда здесь был МХАТ Второй и четыре года жил Михаил Чехов. Говорят, именно здесь, где сейчас дирекция, была его квартира. Доказательств никаких, а уверенность у многих есть. Для меня это драгоценное время. В 1936 году, когда закрыли МХАТ Второй, – под лозунгом «Все лучшее – детям» (а все худшее кому?) сюда вселили ЦДТ, организованный Натальей Сац. А в 1937-м ее уже арестовали как жену врага народа. Все эти истории остались в ночной атмосфере здания. А театр развивался дальше… Моя ранняя юность пришлась на работу здесь Марии Осиповны Кнебель, пьесы Виктора Розова и спектакль Анатолия Эфроса «Друг мой, Колька!». Одной из моих главных задач после прихода сюда было – знать, чувствовать прошлое, работать на уровне честности предшественников.

Сделать какой-то конкретный спектакль к юбилею идеи не было, мне кажется, это невозможно. Зато есть идея выпустить на малых сценах несколько спектаклей из репертуара МХАТ Второго и ЦДТ. Александр Пономарев поставит «Левшу», Владимир Богатырев – «В добрый час!», договариваемся с Владимиром Мирзоевым.

– Многие ваши спектакли буквально дышат историей, историческими параллелями и рифмами. Вы можете объяснить, почему сегодня все воспринимается так болезненно: засекречиваются архивы, сакрализируется прошлое?

А.Бородин во время учебы в ГИТИСе. Фото предоставлено театром
А.Бородин во время учебы в ГИТИСе. Фото предоставлено театром

– Это очень серьезный и важный вопрос. Каяться, чтобы завершить какой-то этап, мы не любим. Историю по существу не знаем. Если бы я не был режиссером, то точно захотел бы стать историком. Но историю надо знать не для того, чтобы использовать в чьих-то интересах. Чтобы заниматься историей, нужен ум, мужество и внятность, а, главное, отсутствие сегодняшней конъюнктуры. Еще надо чувствовать, что история – не какие-то эфемерности, это то, что происходило с людьми. Замалчивать что-либо, приспосабливать историю к каким-то сиюминутным интересам – нечестная и, в конце концов, инфантильная и глупая позиция. И вперед, и назад надо смотреть открыто. Я сейчас банальность скажу, но мне кажется, очень важно читать Библию – с самого начала, с Ветхого Завета. Эта книга дисциплинирует тебя и заставляет взглянуть на поступательный путь человечества жестко, без всяких оправданий. Юрий Завадский, у которого я учился, говорил – нет сегодня, есть путь из вчера в завтра. В хорошем театре на сцене видно, как движется время – из вчера в завтра.

– Русская колония в Китае, где вы выросли, собрала в себя, по воспоминаниям современников, все лучшее, что было в России, на месте которой уже был сталинский СССР. Культурная жизнь била ключом. Русские эмигранты говорили на безупречном русском и до сих пор учат ему своих детей. Почему, как вы думаете, из России получается такая прекрасная утопия, но не реальность?

– Я был так воспитан (и во мне это осталось), что Россия – невероятное место, романтический идеал. Я не застал расцвета русской колонии, в 1949-м, когда мне было 5 лет, произошла революция в Китае, и расцвет подошел к концу, но в русской колонии все держались друг за друга. И совершенно не представляли, что происходит в СССР – железный занавес был очень крепкий. Я думаю, что наши необъятность, бесконечность, природа дают иллюзию, что ими можно пользоваться безвозмездно, а от твоего конкретного труда ничего не зависит. Но, как говорили бенедиктинские монахи, – трудись и молись, молись и трудись, а ничего больше и не надо. Любовь к труду очень важна в актерской профессии. Я главным образом ценю в театре тех, кто работает, как ломовые лошади. У меня однажды ребята вышли на экзамен в майках «На том свете отдохнем» – постоянно слышали эту фразу от меня. Надо все время копать и копать свою грядку, которой – это тоже надо понимать – конца не будет никогда.

Все, что я говорю, касается, конечно, свободного труда, а не рабского…

– Вы как-то легко, без ложного пафоса, ввели в театральных обиход практику преемника. Почему вы выбрали для этой роли Егора Перегудова?

– Я никогда не относился к театру как к своей вотчине. Чтобы театр жил, в него обязательно должна вливаться не только актерская, но и режиссерская кровь. Так возникла, например, в РАМТе программа «Молодые режиссеры – детям» – и покатилось. Жизнь – всегда броуновское движение. Установка на театры, которыми волевой рукой руководят режиссеры-гиганты, уже расшаталась, в таких театрах начинается стагнация, и я не хочу в подобном участвовать. В силу определенных обстоятельств мне пришлось задуматься: а что будет, если со мной что-то случится? Что-то да будет, но почему бы не сделать так, чтобы дело, в которое ты вложил столько сил, продолжалось так, как тебе хочется (тоже иллюзия, но все-таки). Так вот, из многих наших прекрасных ребят Егор Перегудов – наиболее созревший для того, чтобы взять на себя ответственность.

– До сих пор под следствием по делу проекта «Платформа» находится директор РАМТа Софья Апфельбаум, которая осталась на своем посту благодаря вам. Насколько трудно вам сохранять его за ней?

– Я никогда не соглашусь с ее увольнением! Иначе кто я буду сам перед собой?! Есть вещи, через которые я никогда не переступлю. Может, я преувеличиваю свои возможности, но пока я здесь, буду делать то, что должен. Тем более, когда дело касается конкретного человека, которого я знаю досконально. «Театральное дело» с самого начала было неправильным, а теперь уже явно не знают, как из него выйти. Действие этой судебной машины не подвластно человеческому пониманию, и наша задача – продолжать упрямо проявлять мужество. Когда Софье Михайловне отменили домашний арест, я позвонил ей и сказал завтра же выходить на работу. Это был выходной день… Мы сообщили в театре, что директор завтра выйдет – и пришел весь театр! То, как ее встретили, говорит о самом важном.

Я поймал себя на том, что когда в начале процесса судья зачитывала кипу ходатайств, я позволил себе надеяться – вот, сейчас она скажет, что все свободны. Я посмел унизить себя надеждой! В одной моей любимой книге – «Каспер Хаузер» Якоба Вассермана – есть замечательная фраза: «Я ничего не боюсь, потому что ни на что не надеюсь». Сколько трагизма в этой фразе, но и сколько силы!

Беседовала Ольга ФУКС

«Экран и сцена»
№ 12 за 2020 год.