Кристиан СМЕДС: «Ничего личного – всего лишь искусство!»

• Кристиан СМЕДС. Фото Т.БОДЯНСКОЙКристиан Смедс – один из самых радикальных и художественно независимых режиссеров европейского театрального пространства. В своих спектаклях, давно получивших признание в России, Прибалтике, Европе, финский режиссер любит поднимать большие темы, играя сюжетами, образами и проблемами мировой классической литературы. Особенно приглянулся ему Достоевский. Его последние спектакли так или иначе построены на линиях романов “Преступление и наказание” и “Братья Карамазовы”.

• Кристиан СМЕДС. Фото Т.БОДЯНСКОЙКристиан Смедс – один из самых радикальных и художественно независимых режиссеров европейского театрального пространства. В своих спектаклях, давно получивших признание в России, Прибалтике, Европе, финский режиссер любит поднимать большие темы, играя сюжетами, образами и проблемами мировой классической литературы. Особенно приглянулся ему Достоевский. Его последние спектакли так или иначе построены на линиях романов “Преступление и наказание” и “Братья Карамазовы”. “Материал произведений большой русской литературы настолько плотный, что даже когда ломаешь их конструкции, смыслы никуда не деваются, и можно попробовать развить эти истории, пропустить их через наше сегодняшнее мировоззрение”, – говорит Кристиан Смедс о своих интерпретациях Достоевского и Чехова.

После “Воображаемого сибирского цирка Родиона Раскольникова” (“The Imaginary Siberian Circus Of Rodion Raskolnikov”) в Мюнхене Смедс вернулся в Хельсинки и решил сделать паузу в своей режиссерской работе. Этот разговор о том, какие промежуточные итоги режиссер мог бы подвести.

– Каждый твой спектакль принципиально не похож на пре-дыдущий. Как ты определил бы публику своих спектаклей? Ме-няется ли твоя аудитория со временем?

 – Я делал спектакли в разных странах; контекст, в котором я работал, сильно различался. Да даже если взять Финляндию, одно дело – ставить в Национальном театре, совсем другое – в маленьком городке Каяани, на севере.

Конечно, у меня есть определенная репутация. Кому-то мои спектакли нравятся, кому-то нет. Те, кто придерживается крайне отрицательного мнения о моем искусстве, делятся на людей, видевших мои работы, и людей, моих спектаклей не видевших. Но это нормально. Я действительно счастлив, что у меня всегда была своя публика. Когда я только начинал ставить, люди уже приходили на мои спектакли. Это очень важно. Конечно, сначала я работал в очень небольших пространствах, их было непросто найти, как в Хельсинки, например, когда мы делали очень специфические вещи вне театральных площадок.

Я создаю театр для людей. Это очень приятная ситуация для художника, если у него есть свой зритель. Потому что есть режиссеры, которые важны и замечательны, но у них почему-то нет своей аудитории. Обидно и за режиссера, и за публику. В этом плане мне совершенно не на что жаловаться.

Иногда мои работы вызывают разногласия. И это даже хорошо! Знаешь, в Финляндии самым главным всегда был консенсус. Необходимо иметь одно определенное мнение обо всем. В данном ментальном ландшафте.

Я не такой уж противоречивый режиссер. Я себя таковым не считаю, и не представляю такую традицию. Ведь это определенная традиция – быть противоречивым художником, которого надо высоко ценить. Нужны все типы художников.

 – Кто, по твоему мнению, противоречивый художник?

 – Например, немец Кристоф Шлингензиф был одним из таких. Недавно умер от рака. Он делал своеобразные, очень противоречивые вещи: находил бездомных людей и оставлял их на сцене, работал с психически больными… Ларс фон Триер – большой художник, которого я очень высоко ценю.

Или, возьмем такое понятие, как скандал. Обычно причины кроются в политической состав-ляющей.

Провокация – способ пробудить что-то в людях. Но ведь нужны еще и содержательность, смысл.

 – В твоих спектаклях довольно много провокаций. Но провокаций в позитивном смысле – ты даешь импульс к переосмыслению таких вещей, как представление о себе, искусстве, истории.

 – Да, я думал обо всех этих элементах. Назову себя позитивным панком. Панк как выражение определенной позиции. Ломка границ или революция (не в политическом смысле, конечно!), но в итоге – положительный, созидательный смысл. Высвобождение позитивной энергии зрителей.

В общем, мне нравится позиция театра в наше время. Быстрые грузоперевозки на Газели в Екатеринбурге Театр скорее в стороне. От театра как бы не ожидается, чтобы он был непременно горячей точкой, самым актуальным институтом. Это хорошо и с точки зрения свободы от неких политических и прочих сил. Ничего личного – всего лишь искусство!

– В твоей карьере был очень интересный поворот. Уже получив признание в Финляндии и за рубежом, ты вдруг решил уехать далеко на север, в Каяани, и стал художественным руководителем местного тетра.

– Это было нечто специфическое. Другой ближайший театр был на расстоянии 120 километров. Даже российская граница ближе. В Хельсинки 20 театров, гастроли, рок-концерты, кинотеатры и так далее, здесь же оказываешься наедине со зрителем. Однако театр Каяани имеет очень “разноцветное” прошлое. Здесь видели разное, и людей не так-то просто было удивить!

Место для меня всегда было очень значительным. Место – в смысле публика, здание, контекст. До того как уехать в Каяани, я серьезно думал о том, чтобы основать театр на острове Суоменлинна. Мне нравилась эта идея, потому что театр начинался бы задолго до поднятия занавеса. Туда ведь надо еще доплыть на пароме. Это было бы хорошим “разогревом” для зрителей перед спектаклем. Даже если спешишь, пришлось бы успокоиться во время путешествия на остров, настроиться. Это был бы метафорический путь на остров, на театр-остров. Пространство вокруг театра очень важно. Я много думал об этих вещах. Куда я хочу забрать свою публику? Я хочу забрать ее в путешествие! Это же совершенно разные вещи, что с тобой происходит в Национальном театре, в Каяани, на Суоменлинне или в чей-то гостиной.

– Собираешься создавать свой театр?

– У меня есть Smeds Ensemble – это продюсерская платформа. Я руководил в жизни уже тремя театрами. Театр Takomo я основал в Хельсинки и вел в течение пяти лет, он еще существует. Потом четыре года был городской театр Каяани. И пять лет назад я создал свой Ensemble. Сейчас я хочу работать в Финляндии. Я чувствую потребность работать с людьми на родном языке, я чувствую публику, понимаю ментальность, подсознательное финнов, потому что это то же, что я сам. У меня нет в подсознании того же, что есть у русских или немцев. Я могу представить себе это интеллектуально, но на эмоциональном уровне – нет.

– Ты много работал в Прибалтике. Почему?

– Когда другие пошли на Запад, я отправился на Восток. До этого я встречал интересных артистов оттуда и решил попробовать, что получится. Я был частью фестиваля Baltic Circle, не его основателем, но одной из ключевых фигур в ранние годы фестиваля. Так мы начали искать связь между странами Балтики и Финляндией. В середине 1990-х я встретил Алвиса Херманиса и Оскараса Коршуноваса, до того, как они стали известными театральными фигурами. Финляндии нужен был “выход”. В поиске новых методов, новой публики пребывала и Прибалтика, в результате своей новой независимости.

Я, финский режиссер, легко нашел общий “пульс”, общее эмоциональное прошлое с людьми из маленьких стран.

У нас есть восточное и западное наследие. Все смешивается, конечно. Финляндия – очень интересная страна, мы находимся между Востоком и Западом, и у нас есть эти североевропейские тенденции. Иногда мы забываем о той исключительной ситуации, в которой находимся. Хорошо, мы скандинавы, но в то же время – нет. Возьмем, к примеру, язык. Ничего общего со скандинавскими языками. Мы принадлежим к Скандинавии с точки зрения нашей политической системы – общество всеобщего благоденствия. С другой стороны – мы иные, нежели датчане или норвежцы. В шведах и датчанах есть… легкость бытия. Они как-то подозрительно довольны собой. Однако мне нравится определенная скромность финнов.

– Ты очень много работал с русской литературой. Твои последние спектакли – “Грустные песни из сердца Европы”, “12 Карамазовых”, “The Imaginary Siberian Circus Of Rodion Raskolnikov” – по произведениям Достоевского. Какие отношения связывают тебя с Россией?

– Русское искусство дало мне очень много. Литература, кино… Тарковский, которого, конечно, назову первым, Эйзенштейн. Может быть, самым важным для меня было то, какую огромную роль искусство здесь играет в жизни людей. В русской ментальности искусство – неотъемлемая часть жизни. Я бы сказал, что своеобразная поэтичность русских людей стала ключом к моему пониманию русской культуры. Не уверен, что я понимаю ее полностью. Но этого хватает, чтобы безмерно уважать ваше искусство.

Беседовала

Татьяна БОДЯНСКАЯ

«Экран и сцена» № 13 за 2013 год.