– Многие помнят твой дипломный спектакль “Поздняя любовь” на режиссерском факультете ГИТИСа. Сейчас, почти десять лет спустя, в Вахтанговском театре появилась “Гроза”. Пьесы внутренне очень разные. Почему захотелось вернуться к Островскому?
– Просто это хорошая драматургия, хорошо выписанные персонажи. Пьесы действительно разные, но общее все же есть: и там, и там главное – любовь.
– Да и она разная. В “Поздней любви” человек преображается благодаря вере в него, “Гроза” – о невозможности перемен, приводящей к гибели.
– Да, там терпеливая любовь, тут страстная, с желанием жить, с чувственностью. Но многое еще ведь зависит от обстоятельств. В “Позд-ней любви” герои – бедные мещане, стряпчие. В “Грозе” – богатый купеческий дом. И если бы Катерина не умерла, ей бы со временем пришлось взять дела в свои руки, управлять домом. И найдя в этой работе энергию, направленность, она могла бы стать похожей на Кабаниху.
– Но в твоем спектакле нет ни купечества, ни быта. Наоборот, есть ощущение гулкого космоса.
– Да, потому что всех этих печек-лавочек не нужно, даже Волги не нужно.
– Режиссерская школа твоего учителя Сергея Женовача известна, в том числе, долгим застольным периодом. Здесь он тоже ощущается. Что ты говорил актерам про пьесу на первой встрече?
– К первой встрече всегда особенно готовишься, обдумываешь, что скажешь. Но когда встречаешься с людьми, понимаешь, что лучше просто познакомиться, порасспрашивать. Мы начали эту работу с Женей Крегжде еще в прошлом сезоне и показывали труппе кусочек с наматыванием тюрбана. Римас Владимирович Туминас дал добро. Так что театр уже знал, что будет “Гроза”, и вопроса “про что спектакль?” никто не задавал.
Первая репетиция нужна, чтобы вместе прочесть текст. Сергей Васильевич Женовач говорит, что актерам нужно давать информацию постепенно, нельзя сразу все вываливать. Я не знаю, был ли наш застольный период долгим. Я никого не торопил и просил “вставать на ноги”, только когда возникнет потребность. Мы долго слушали друг друга, было важно найти общее звучание пьесы.
– Кстати, как рождался музыкальный образ спектакля? О чем говорили во время работы с Фаустасом Латенасом?
– Фаустас – удивительный человек, мы очень подружились. Много разговаривали, но в основном об отвлеченных вещах. В этом и находилось взаимопонимание. И в какой-то момент он прислал полностью готовую версию. Назывался файл “Реквием3”, и как раз эта музыка подсказала способ существования, который мы искали, – небытовой, поэтический. Возникла звуковая вселенная “Грозы”, хотя, по сути, в течение всего спектакля мы слышим всего одну мелодию. Только в некоторые моменты она “разлагается” на отдельные инструменты. Где-то только саксофон, где-то лишь фортепиано.
– А как придумывались костюмы? В них, с одной стороны, много отсылок к XIX веку, с другой, они современные по крою, колориту. Тюрбаны – вроде бы этнические, но это ни с чем не конфликтует.
– С художницей по костюмам Ольгой Нестеренко мы подробно обсуждали каждого персонажа. Тюрбаны были придуманы еще на показах, так что от них Ольга и отталкивалась. Потом искали фактуру и цвет этих длинных платков и в итоге пришли к батисту – мягкому, легкому, переливающемуся, и к песчаным, серым, природным тонам. Получилось все немножко потертое, поблеклое, остывшее. Мир ведь живет давно, стирается.
– В спектакле есть подступы к трагедии, хотя принято считать, что “Гроза” – драма. Что, на твой взгляд, сейчас происходит с трагедией как жанром? И есть ли в нашей современной жизни трагическое начало?
– Во время работы мы не думали о жанре. Но укрупнить все, что в пьесе и в Катерине происходит, нам хотелось. Эта история ведь не про измену, Катерина уходит из жизни не только из-за нее. Слишком много всего, с чем она не может смириться. И в этом смысле трагедия существует всегда. Никакого прогресса в истории нет: что бы мир ни предложил, что бы ни придумал, человек останется человеком со своей болью, потребностью в понимании.
– Что для тебя было самым трудным в этой работе и что самым интересным?
– Между трудным и интересным можно поставить знак равенства. Например, ты не знаешь, как сделать сцену, и идут мучительные репетиции. Но через это нужно пройти. Такие моменты дают энергию, которая выталкивает тебя на какой-то иной уровень. И если все правильно заложено (хотя “правильно” здесь не очень точное слово, никто не знает, как правильно), и если задуманное имеет право на жизнь, оно начинает дышать. У нас было семь дней на выпуск спектакля на сцене. Костюмы мы получили дня за два до первого показа на зрителя. Актеры их надели, вышли, и мы все ощутили тихий ужас. Но нужно было терпеть и работать, это и спасло. Вообще, для вскрытия больших пьес нужно время. Сейчас в моде быстрые читки, я и сам участвовал в таких лабораториях и не очень понимаю, что можно сделать за неделю. Для создания спектакля, как и для любви, требуется много времени.