В отсутствие тебя

Сцена из спектакля "Саша, вынеси мусор". Фото Н.БАЗОВОЙРежиссер Виктор Рыжаков взял текст Натальи Ворожбит “Саша, вынеси мусор” по любви. Так и сказал – я влюбился в этот текст. А короткая пьеса про двух женщин, мать и дочь, потерявших своего Сашу, мужа и отчима, действительно, взывает к любви: она написана с большим талантом, человеком, чувствующим, в какую минуту какое именно слово надо сказать, чтобы попасть в точку – и с войной, и с любовью. Еще в этой пьесе, сочиненной по заказу шотландского театра “Трэверс” (драматург этого театра, Никола Маккартни, известная по своим замечательным социальным проектам с детьми и не только, была на премьере и шепотом говорила переводчице, как московский спектакль не похож на шотландский эскиз-читку, но как сильно действуют и тот, и другой на зрителя), есть внутренняя тревожность, которая легко передается в зал, прямо тебе с твоими личными переживаниями по поводу смерти как чего-то близкого, но непонятного. Сначала Ворожбит, а потом и Рыжаков поняли и включили твое персональное зрительское молчание в систему пьесы/спектакля ЦИМа. И эта возможность пребывания зрителя внутри спектакля одновременно с актерами и словами, которые они произносят, – мощнейший нерв цимовского события, превращающий просто премьеру в повод вспомнить заново, где мы и с чем сегодня живем.

Сюжет пьесы, между тем, располагается на границе между жизнью здешней – в сельском, но сильно тронутом городской цивилизацией доме 55-летней матери (Светлана Иванова-Сергеева) – и потусторонней, где в одночасье очутился глава семейства, начальник кафедры физподготовки Военной академии, полковник украинской армии по имени Саша, умерший в ванной от сердечного приступа. Мать Катя, хрупкая и красивая женщина с простыми замашками (владелица двух продуктовых палаток, как сказано в пьесе) и, само собой, с характером, ругает Сашу: как, мол, он мог умереть вот так и бросить ее тут одну? Ее беременная дочь (Инна Сухорецкая) в промежутке между сетованиями на своего бестолкового (или все жены привыкли так ругаться на своих мужей?) парня утихомиривает мать: ведь Саша был хороший, он не виноват и вообще, не кричи, потому что тесто не взойдет, давай лучше докупим конфет, чтоб разложить по пакетам. Две удивительные артистки во всем блеске своего обаяния и манерности произносят, словно стихи, названия всем известных с детства конфет: “Белочка”, “Желейная”, “Каракум”, “Рачки”.

Умерший Саша (Александр Усердин, артист естественной органики, много игравший в Театре.doc) отвечает своим теткам – отбрехивается, оправдывается, грозит молчанием. Голос Усердина записан на пленку, так что его самого первую часть спектакля мы не видим, а слушаем, как кусочек из радиопьесы, каждое слово и паузу которой жадно глотают две заинтересованные слушательницы. Сидя на фоне высокой кирпичной стены на откидных стульчиках, убирающихся назад, как в поезде (художник – молодая Ольга Никитина), Катя и Оксана ведут свой диалог, обращаясь прямо в зал, но всякий раз имея в виду невидимого Сашу, чье отсутствие физически ощущается ими – и нами тоже – с каждой минутой все больше и больше. Фокус с тем, что внутри рыжаковского спектак-ля есть место чужому молчанию и переживанию, напрямую связан с тем, что и пьеса Ворожбит построена как художественно точная стенограмма жизни в отсутствие кого-то. Пустое место в доме, которое нечем занять, является главным переживанием героини. А внутри спектакля есть специально отведенная пустота, любой человек из зала, которому тоже есть, что и кого вспомнить, может заполнить ее сам.

В последней своей трети короткая пьеса, где про нынешнюю войну ничего впрямую не сказано, но она маячит за дверью и рвется наружу из сердца драматурга, живущей в Киеве, выруливает на прямой разговор. Умерший Саша, которому и памятник уже поставили, в честь которого и внука уже назвали, неожиданно возвращается и объявляет о своем намерении собрать на том свете бойцов и идти воевать за независимость Украины. В зале повисает звонкая тишина: в московском зале все по-разному, наверное, соотносятся с самым больным и кровоточащим вопросом современности. Саша выкрикивает свой монолог, горячится и рвется в мобилизацию. Две женщины его успокаивают, а потом грозят – только попробуй! И, запасшись на зиму продуктами, купив в дом твердотопливный котел, собираются пережидать страшное время. Вот сюда поставят кроватку для ребенка, натаскают дров, выбросят мусор – потому что больше некому ни воевать, ни выбрасывать мусор.

В качестве музыкального сопровождения воспоминаний Саши, о поездке с молодой Катей в Евпаторию, где он бил зажравшихся “москалей” и хорошенько выпивал, Рыжаков ставит чуть ли не целиком перестроечный хит группы Scorpions – Wind of Changes. Песня звучит, две девочки (так они названы в конце пьесы) слушают, глядя с полуулыбкой прямо в зал, а на экране взрываются и гаснут фейерверки, похожие на взрывы сигнальных ракет. Спектакль Рыжакова, как и пьеса, замечательно театрален, деликатно и с большой чуткостью проходит по краю того, о чем нельзя говорить открыто. Нельзя, видимо, уже не потому, что цензура и мутные потоки карнавальной лжи, а потому, что слова выглядят ужасно фальшиво и ничего не отражают. И у Рыжакова с Ворожбит и с тремя тонкими артистами получилось нежно, приглушив острую боль, сказать что-то важное там, где без боли уже давно не получается.

Кристина МАТВИЕНКО
«Экран и сцена»
№ 19 за 2015 год.