Летом новый якутский фильм «Кукушка», который уже можно официально смотреть в сети, шел в кинотеатрах. На петербургских сеансах зрителей было мало, что странно: полнометражный дебют 30-летнего Евгения Николаева снят на киностудии «Сахафильм», ныне поражающей своей производительностью, а соавтором сценария выступил Дмитрий Давыдов, режиссер «Пугала». Николаев, кстати, вошел в мир кино под крылом Давыдова, в его новом фильме «Чума» сыграл одну из главных ролей. В «Кукушке» же Давыдов выступил одним из продюсеров фильма – вместе с Анатолием Сергеевым.
Фильму Евгения Николаева не откажешь в стильности, но проблемы коренятся в том, что режиссер выращивал «Кукушку» из своей одноименной 20-минутной короткометражки, довольно искусственно доводя до нужного формата, местами взбадривая неорганичным «экшном». А короткометражка была прелестной. Там молодой человек, приехавший в глухую деревеньку, поселялся в доме по соседству со странным диковатым стариком и оказывался затянут в какой-то морок: парню являлись тени и неприкаянная женщина-призрак. В финале герой вознаграждался прозрением: флэшбек прояснял, почему душа этой женщины застряла между мирами (самоубийство), а заканчивался фильм погребением ее тела. В той версии мы словно блуждали по темной комнате, пытаясь осветить ее слабым фонариком, и путь увенчивался просветлением. Нынешняя «Кукушка» совпадает с короткометражкой основными фабульными точками, но логику предлагает обратную – зрителю сходу разъясняют предысторию.
В самом начале фильма два мужика убивают на наших глазах корову. Конечно, можно сказать, что корова выступила в качестве жертвы, как оказываются жертвами, игрушками в руках высших – вернее, низших – сил, сами герои. И все же есть ощущение, что эти кадры прежде всего порождены тягой к броским эффектам. Фильм и держится на подобных сценах. Они могут быть отвратительно-натуралистичными или эстетско-этнографическими, не суть. При всей монохромности и медлительности фильм начинает восприниматься как набор самостоятельных визионерских номеров: ритуалы, обряды, видéния, камлания…
…Корову забили, судя по всему, для пира. В деревенском доме женщины готовят к свадьбе молодую красивую односельчанку. Через мгновение эта Сайаана, которую играет Саяна Банзаракцаева, уже корчится в родовых муках, а муж ожидает на свежем воздухе (в его роли снялся сам режиссер). К мужу подходит пожилая женщина с ножницами, и тот понимает, что случилась беда. «Кукушка» снята почти без слов, информация здесь вычитывается из деталей, жестов, взглядов.
Мужчина заходит в дом и видит в полном крови тазу плод с пуповиной. Далее события разворачиваются стремительно: депрессия Сайааны, ночные поиски ее деревенскими жителями, мертвое тело, свисающее с дерева. Жутковато снятый погребальный обряд, когда покойницу, на лицо которой наложена ткань с нарисованными глазами, несут под руки, и кажется, что тело движется само. Что-то идет не так, и шаман в исступлении возглашает, что в самоубийцу вселился злой дух, который «не успокоится, пока не прольется последняя кровь». Все это, собственно, экспозиция фильма.
Спустя годы в свою практически вымершую деревню приезжает молодой человек Аркадий, которого играет тот же артист, что и в коротком метре, – Иван Шамаев. Герою так же приоткрывается потусторонний мир. Ночью над его кроватью простираются зловещие лапы. Он пытается рисовать, как бы впадая в транс, позволяя своей руке самой выводить на холсте образы. Аркадию является Сайаана – обычная молодая женщина, грустно присевшая на завалинку. Аркадий хочет как-то подбодрить ее, выглядывает из-за угла с возгласом «ку-ку!», и вот уже они танцуют под музыку, исполняемую на национальных инструментах. В другие же моменты Сайаана показана демоницей из ужастиков, с признаками трупного разложения, зловеще улыбающейся в камеру.
Выкристаллизовывается известная по фольклору история о том, как душа самоубийцы, не насладившейся жизнью, задержалась в дольнем мире и мешает живым. Кукушка у народа саха ассоциируется с такими духами. «Кукушка» – это и про несостоявшееся материнство. Сбрасывать со счетов профанное значение слова тоже не стоит: да, это и про «кукуху» тоже.
Фильм начинается с череды обрядов и ритуалов – свадьба, рождение, смерть, похороны, – фиксирующих переход в новое качество, смену статуса. В финале же Аркадий буквально становится кукушкой: надев ритуальное оперенье погибшего старика, странным образом связанного с призраком, он переходит границу, отделяющую человеческое, цивилизационное от животного, природного.
Режиссерской ворожбе помогает очень хорошая операторская работа Александра Красновского. Магически действует не только монохромность, но и тот факт, что фильм снят старой аппаратурой. Титры тоже подкупают рукотворностью: мы можем их прочесть, когда чья-то рука освещает огнем буквы, начертанные углем на холстине. В «Кукушке» есть обаяние кустарности, присущее якутскому кино, но и профессионализм очевиден. Ощутимы условия малобюджетного кино, заставляющие достигать воздействия скромными средствами. Здесь окно со старыми занавесочками, отделяющее комнату от внешнего мира, становится границей между человеческой и параллельной реальностями. И по ходу фильма оператор намеренно сбивает понимание, из какой реальности зритель смотрит на происходящее. Иногда мы будто приобщены к потустороннему зрению, наблюдающему за людьми.
Поддерживает режиссера и мощное музыкальное решение, над которым работали Тео Тао и Сергей Говорун. Звуки и музыка, написанная в этническом ключе (особенно выразителен струнно-смычковый инструмент, этакая древняя скрипка), образуют свою собственную реальность, разрастаются в автономный звуковой перформанс.
В полном метре, однако, невозможно держать зрителя только атмосферой. Или стильностью. Или музыкой, какой бы завораживающей она ни была. «Кукушка» пытается приспособиться к коммерческому формату хоррора, но не использует проверенные рецепты, позволяющие зарубежным фильмам ужасов собирать залы. Здесь сложно подключиться к кому-то из персонажей, отождествить себя с главным героем, противостоящим тьме, а это важно для фильма, претендующего на мистическое напряжение.
На примере «Кукушки» можно говорить о том, что в российском искусстве обострился интерес к отдаленным землям, к нездешнему, экзотичному, обладающему признаками иной цивилизации. В то же время фильм вписывается и в наблюдаемое сегодня возрождение романтизма с его двоемирием и героем-посредником между разными реальностями, с опорой на национальный фольклор, на «преданья старины глубокой», героем-аутсайдером, не вписанным в социум, с интересом к страшным сказкам.
Приезжая сегодня в республики и знакомясь с местной культурой, где очевидно неоязычество (например, в книгах о местных традициях видишь фото возрождающихся капищ, современных жрецов), понимаешь: это самая что ни на есть благодатная среда для того, чтобы сочинять фолк-хорроры. Казалось бы, Евгений Николаев пошел именно в этом направлении. Перед нами якутская «готика», шаманский хоррор, хотя на самом деле «Кукушка» – драма, из которой стремятся вытянуть фильм ужасов. Режиссер скорее ворожит, чем пугает, создает мистически атмосферное, сновидческое действо.
С другой стороны, «Кукушка», хоть и не так мускульна и действенна, как зарубежные хорроры, но не страдает штампами. Сценарий, опирающийся на архетипический для ужастиков сюжет о застрявшей меж мирами душе, производит впечатление самобытности, вырастающей на родной для режиссера почве. Кажется, что слышишь страшные сказки, которые ему рассказывали в детстве. Этнографическая экзотика для Николаева – «свое, родное», а не набор стереотипных представлений.
Другой вопрос, насколько аутентична эта этнография, эта ритуальность в «Кукушке». Есть же «этнография на экспорт»: когда коренной народ или жители какой-нибудь далекой деревни презентуют себя вовне в соответствии с тем, чего от них ожидают, скажем, фольклористы. Для себя поют совсем не те песни, которые будут петь для ученых на научно-практической конференции. Коренные народы не любят выставлять тайное, по-настоящему сакральное наружу. И вряд ли зрителю «Кукушки» стоит тешить себя тем, что он подглядел сокровенное у народа саха. Важно, что фильм поднимает вопрос: как сегодня презентовать (продвигать, популяризировать, монетизировать) большой кинематографической земле культуру коренного народа, для которой ритуалы и сны, духи и шаманы – не выдумка, а самая что ни на есть священная реальность. Как сегодня не отправить все на продажу, утратив тайну, но поддержать интерес к священным традициям у тех, кто не является их носителем.
Евгений АВРАМЕНКО
«Экран и сцена»
Сентябрь 2025 года