Трудно удержаться и не рассказать символическую историю о том, как “Маскарад” в постановке Андрея Тутышкина стал последним предвоенным спектаклем на Вахтанговской сцене. Премьеру сыграли 21 июня 1941 года. “Маскарад” прошел считанные разы – спустя месяц в здание театра попала бомба, погиб исполнитель роли Звездича, романтический и интеллектуальный актер Василий Куза. Знаменитый вальс Арама Хачатуряна, написанный для этой постановки, вдохновленный исполнительницей роли Нины Арбениной Аллой Казанской, почти на семьдесят лет покинул Вахтанговские стены.
Решившись перенести на подмостки Вахтанговского театра свой собственный “Маскарад”, созданный в 1997 году в Малом театре Вильнюса, Римас Туминас объявил на репетиции: “Врубель же написал своего “Демона” по мотивам “Демона”, вот и я сделал авторскую редакцию”. А перед премьерой настаивал, что нынешний и прославленный литовский спектакли – только на вид близнецы, сущность их, несомненно, принципиально различна. И признавался: “Я рад, что вальс возвращается. Он еще не вернулся – еще не обжился в этих стенах, не пропитал наши ложи, кулисы, сцену, но еще пара суток – и он вернется”.
Вальс Хачатуряна, действительно, как некогда в 1941-м, а потом в более близкую нам эпоху – во время гастролей литовцев в 1998-м, захлестнул зал и в 2010-м, накрыл, заворожил сладостной и будоражащей тревогой.
Снова предстали знакомые, незабываемые мизансцены и сценография Адомаса Яцовскиса – черные российские просторы, припорошенная обнаженная статуя, поодаль – пустой постамент и надгробие, снежный ком, пухнущий, словно обрастающая подробностями сплетня, снежный ком обид, недоразумений, страданий. А затем как-то вдруг случился прорыв: сквозь безмолвие и пантомиму Человека зимы, слуги просцениума, проросли набирающая мощь музыка, мельтешение светского Петербурга, бушевание пурги, бесшабашная игра в снежки, разрубаемые саблей на лету, страстный вихрь, вьюжное кружение и упоение, навеянные Хачатуряном.
Покуда это были только картины – а литовская постановка, как выясняется, являлась по преимуществу серией блестящих зарисовок на тему лермонтовского “Маскарада”, никак не соотносившей себя со стилем эпохи, романтизмом и прочими довольно существенными деталями, оставляя их за скобками; покуда текст Лермонтова звучал в наушниках переводом с литовского, работа Туминаса смотрелась подлинным шедевром. (“Маскарад” стал обладателем “Золотой Маски” как лучший зарубежный спектакль 1998 года.)
Обращение к собственно лермонтовскому слову безжалостно обнажило эскизность и поверхностность режиссуры Римаса Туминаса.
Меж тем, пьеса Лермонтова взывает об ином к себе отношении и, похоже, об исполнителях другого масштаба, о режиссуре, которая хоть сколько-нибудь сосредоточилась бы на ней, а не на красивых иллюстрациях “по мотивам” и многочисленных интерлюдиях (в спектакле имеется, например, пантомимическая дуэль Звездича – Леонида Бичевина, во время которой он ведет себя подобно противнику пушкинского Сильвио из “Выстрела” – меланхолично ест черешню, принесенную в фуражке).
Спору нет, то, что вычитывается из туминасовской постановочной канвы, штрихов, намеков, – не противоречит сути “Маскарада”: жизнь человеческая – вынужденный маскарад, отнюдь не невинный; он пошл и представляет угрозу для окружающих; жизнь – карточная игра, и проигрыш – ее финал. Но псевдоромантическая, а чаще мелодраматическая декламация, скажем, Евгения Князева в роли Арбенина, вступает в роковое противоречие с предложенной режиссерской конструкцией.
Этот Евгений Арбенин лишен развития: он вступает в спектакль безжалостным циником, надменным, нравоучительным, отчасти – холодным мстительным Неизвестным, и добирается до последних своих реплик им же, пусть и трущим на морозе могильную оградку, пусть и в обличии потрепанного Человека зимы. В безумие его верится не слишком. И дело тут не столько в исполнителе, сколько, вероятно, в режиссере. Последнего не так занимают струны души, как жестокие “разборки” с массовкой. Не театральной, но той, которая в жизни оборачивается губительной толпой, не обязательно оголтелых мужиков, – светские щеголи и принаряженные барышни тоже могут составлять ее убийственную однородную массу. Не удивительно, что в спектакль включены пять вариаций монолога баронессы Штраль (Лидия Вележева) “Что женщина?”, представляемые разными барышнями, вдобавок к ее собственному. Все дамы на одно лицо, и именно они со своими кавалерами, по мысли Туминаса, руками Арбенина изничтожают Нину (Мария Волкова), вроде и поющую в общем хоре, но поющую-то по-французски, а значит уже не как все. (С той же светской массовкой Туминас уже расправлялся и весьма успешно в не столь давнем современниковском “Горе от ума”.)
И снова мы возвращаемся к тому, что облик спектакля, полный подчас почти небывалой театральной красоты, имеющей мало сценических аналогов (сюда мы относим и сдержанную музыку Фаустаса Латенаса, и главный лейтмотив – вальс Хачатуряна), трагическое сочинение Лермонтова и пародийный, шаржированный подход Туминаса – находятся в трех разных измерениях. Притом, что объединить в одном измерении Лермонтова и Яцовскиса казалось бы так естественно.
“Спектакль, с которым я никак не могу попрощаться”, – говорит о “Маскараде” Римас Туминас. Возможно, стоит поискать в себе решимости.
Мария ХАЛИЗЕВА
«Экран и сцена» №2 за 2010 год.