Не на своей улице

Фото предоставлено пресс-службой Театра на Бронной
Фото предоставлено пресс-службой Театра на Бронной

“Таня” Алексея Арбузова в версии Константина Богомолова в Театре на Бронной – маленький шедевр на тему вечной природы человека, природы вечного в нем. “Маленький”, потому как длится около полутора часов. Смотришь новое произведение Богомолова и не знаешь, с какой меркой к нему подходить, – приходится каждый раз подходить с новой, держа в уме старую.

Первые 10-15 минут узнаю почерк и отзвуки питерской “Славы” по пьесе Владимира Гусева в БДТ и готов было сопротивляться, но тотчас опускаюсь в новые и глубокие волны. После “Славы” от Константина Богомолова можно было ожидать (утрирую) очередную оду сталинистской идиллии, очередное всматривание в нее, но нет, эта Таня в исполнении Анны Патокиной – “вещь в себе”, душа в себе, которую постановщик возвысил до пророческих вершин. Маленького роста девушка, женщина, которой совершенно не коснулись “пещеры” Платона, и социальные скрепы жизни ей нипочем – аленький цветочек с Марса с ее вечной ослепительной улыбкой, не сходящей с лица, накрывающей всю роль платком неги и печали. В чем-то Константину Богомолову удалось пойти дальше его мхатовских “Трех сестер” на пути в бездны человеческой души. Помог этому и крупный, во всю ширь сценического задника, экранный план – новый кинотеатральный минималистический реализм, под стать французской новой волне, создающий иллюзию параллельной жизни в реальности и в воображении. Интересно, что мы уже не бегаем взором, приученные прежними спектаклями режиссера, от одного экрана к другому. Мы целиком погружены в интимное пространство между укрупняющим, концентрирующим экраном и сосредоточенным на своих глубинах актером. Таков эффект театральной камеры-обскуры Богомолова, на которую можно ходить дивиться, как в свое время наши предки дивились прибытию поезда в салоне, снятом братьями Люмьер на бульваре Капуцинок, или на латерну магику.

Таня – родилась ли она не в свое время? не на своей улице? рядом с ней ватные куклы? разве она неудачница? несчастье несостоявшейся любви, наподобие ибсеновской Норы, безотносительно ко времени и стране? Она – лгунья, не замечает, что ее обманывают, не замечает того и другого, лжет, не другим, а себе? Актриса легко считывает уровни жизневосприятия своей непугливой героини – то слепой, то зрячей, то зрячей, то слепой.

При том, что начинается спектакль со знакомых уже по “Славе” приторно-сладковатых речей эпохи утопии, шепот души, особая поэтика тихого контрапункта почти сводят с ума. И неисполнимые формальные задачи, которые ставит режиссер, вдруг становятся не просто воплотимыми, но преобразуют актера и природу роли. Попробуйте, к примеру, выдержать постоянную улыбку на лице на протяжении целой жизни/целого спектакля (не более и не менее), ровный ритм мягкой эмоции женского послушания и непослушания, отказавшись от всякой пластической экспрессии, и не сбиться с сути ни на секунду. Не знаю, как режиссер этого добивается. Это же испытание на стойкость оловянного солдатика!

Тайна живет в Тане Анны Патокиной, легко влекомой потоком гармонично-дисгармоничного сознания. Ей нанесена непростительная травма, личного счастья как не было, так и нет, а она легка, как пух. Отдельным частным человеком вырыт шурф в эпохе, никакого отношения к политике и социуму не имеющий, социальная жизнь отправлена режиссером “на Камчатку”, лишь однажды пробиваясь в конармейской песне по радио, в слабом намеке на конфликт нового с лучшим как на черту сталинской эпохи. Неважно, что происходит рядом – пуническая война, Медея режет ребенка, энтузиазм соцстроительства, зовущий Таниного мужа на испытание изобретенной им драги в далекую Сибирь и, в конце концов, увлекающий героиню последовать за ним из Москвы, этот проклятый 37-й год, лагеря, миллионы несчастных и – Таня закрыта в своей уникальной человеческой капсуле.

Углублению в душевный шепот способствует и редкая для Богомолова, увлекше-гося весной 2022 года утопической задачей остановить или даже выключить время, почти пустая сцена. Серая коробка теплого дома, словно бы с толстой ватной прослойкой за стенкой, и огромный экран, свидетель происходящего в комнате. Упомянем триумвират ностальгического фона спектакля: художник Лариса Ломакина, художник по свету Иван Виноградов и саунд-дизайнер Валерий Васюков.

Богомолов по-новому оценил арбузовский негероический идеализм, так волновавший воображение современников и так соблазнявший режиссеров эфросовской школы на воссоздание особой психологической ауры. Увидел бы Арбузов эту постановку наперекор традиции, наверняка сознался бы в том, что режиссер открыл ему в Тане, путем вскрытия психодрамы, пропасти, о которых сам он, быть может, и не помышлял.

Девушка Таня не от мира сего. И все равно, что рядом вовсю работает машина воспитания и перевоспитания советского человека, в которую она никак не впишется – неперевоспитуема! (Бабановскую Таню тема отверженности совершенно не интересовала, социо все-таки сбивало с толку.) Оказывается, в любое время можно жить вне идеологии, не впутываясь ни в какие клики, и выполнять свой человеческий долг перед ближним. И в этой остраненности актрисе страшно помогают препорученные ей режиссером искусные формальные задачи: неизменные ноты и нотки в речи, оттеняющие внутренний подтекст, – они-то и ведут как скальпелем по живому.

Познать такую счастье, не знать такую – трагедия.

Хотелось бы еще раз окунуться в эту стихию режиссерского пилотажа и понять до конца или хотя бы до половины, как это сделано (при том, что не у всех актеров, особенно у мужчин, выходит так же идеально, как у протагонистки). Ясно, что по особому камертону настроено, особым метром отмерено, что крупный план дает наэлектризованность, столь ценимую Анатолием Эфросом в “системе” переживания. Неслучайно на спектакле Константина Богомолова на новой Бронной я вспомнил мечту Эфроса спросить Феллини, если бы посчастливилось его встретить: “скажи, а как ты это делаешь, Федерико?”. На этой памятной для меня сцене вижу мощное творение, не как поклон Эфросу, но как эхо его интуитивистской режиссуры. И пусть это воплощение-перевоплощение окажется для театра судьбоносным.

Владимир КОЛЯЗИН

«Экран и сцена»
№ 12 за 2022 год.