20 января семидесятилетие празднует художественный руководитель Вахтанговского театра Римас Туминас – режиссер выдающийся, полный провидений и непредсказуемых творческих противоречий, лиричный и ироничный одновременно, способный даже на традиционном сборе труппы уноситься мыслью в метафизические выси. Его союз с нынешними вахтанговцами не был любовью с первого взгляда, но уже давно воспринимается всеми как подлинное театральное чудо.

Римаса Туминаса поздравляет Людмила Максакова, остроумно повествующая об эволюции взаимоотношений актрисы и режиссера.

Впервые мы встретились с Римасом Владимировичем Туминасом в 2002 году. Он, кстати, все время путает, любит повторять: «Мы с вами вот уже 10 лет…». А я поправляю: «У вас с цифрами что-то не то. Двадцать! Двадцать». Началось все с «Ревизора».

Мы же раньше все дружили, театры, худруки, Миша Ульянов дружил с Галей Волчек. И вот как-то Галя сказала: «Миша, есть очень хороший литовец, ставит у меня «Играем… Шиллера!»». Ульянов его пригласил на постановку. Римас принес пьесу. «Жизнь Галилея» Брехта. Уселись мы, стали читать, кто-то на двадцатой минуте захрапел. В общем, не пошло дело. Коллективным разумом решили поменять название, и как-то выплыл «Ревизор». Все с восторгом закричали: «Ура!». Но тогда ведь никто не знал режиссерского метода этого новобранца!

Режиссерский язык оказался не всегда доступным, мне во всяком случае. Про мою героиню – Анну Андреевну – он сказал так: «Она играет другую пьесу». И расшифровывай, как знаешь. Я выбегала с мечом, однако, осознать мне было трудно, что я делаю и зачем мне этот меч. Тем не менее, спектакль на премьере имел бешеный успех. А вот когда пошла обычная публика, тут картина изменилась, в зале порой стояла гробовая тишина. Потом стали приводить школьников. А в то время ведь ко всем свобода пришла, ну и к ним тоже, и эти школьники очень раскованно себя вели. Капельдинеры с ними сражались, но, в конце концов, исполнители главных ролей возмутились, и спектакль был снят. Конечно, не по художественным причинам.

– Как отреагировал Римас Владимирович?

– Он никогда не показывает своих чувств, расстроен или нет. Тогда он был приглашенным режиссером, у него же в Вильнюсе свой театр. Наверное, не расстроился.

– Какое впечатление он на вас произвел при первом знакомстве?

– Вот Юрий Петрович Любимов прозвал его «Ев-ро-пе-ец». Действительно, если сформулировать впечатление, то да, европеец. Белоснежная рубашка, подтянутый. Акцент придавал какой-то дополнительный и загадочный смысл тому, что он говорил. Но как играть и что ему видится, понять было непросто. В его спектаклях отсутствовала та система координат, к которой мы привыкли, все было необычно и непривычно. В целом наши творческие отношения нельзя назвать прогулкой в Булонский лес, это скорее были скачки с препятствиями.

– В 2007 году Туминас стал художественным руководителем Вахтанговского театра.

– Да, и для первой постановки он взял «Троила и Крессиду». Естественно я пролетела мимо, поскольку установка была – на юные дарования. Ну, мимо так мимо.

– Но «Дядя Ваня» уже не мимо…

– С «Дядей Ваней» было так. Звонок: «Здравствуйте, это Римас. Я хочу вам предложить роль!». Я: «Какую?» – «Марью Васильевну в «Дяде Ване»». Я думаю: «Так, только что я была возлюбленной Маковецкого (Аркадина и Тригорин в «Чайке» Павла Сафонова), теперь что же? Я буду ему мамой? Как быстро это все произошло…». Римас звонил снова и снова, и тут, конечно, магическое имя Чехова сыграло решающую роль. Маман так маман, что делать?

Приступили к репетициям, и начались те самые скАчки с препятствиями. Я стала фантазировать, что у Марьи Васильевны какое-то необыкновенное прошлое, все-таки жена статского советника. В деревне ей неуютно, а она светская дама, она, как и профессор, ненавидит всю эту сельскую жизнь. И я нафантазировала, что вот маман ходит по деревенскому дому, по саду, и какая-то вуаль за ней тянется, цепляется за ветки, за косяки. Решила, что буду цепляться вуалью за свое «таинственное» прошлое.

– Как интересно!

– Но художник Адомас Яцовскис пресек мою фантазию в корне: «Какие шля-а-пы?». И на мою реплику «Я так вижу!» отрезал: «Вы знаете, если каждая актриса делает то, что она видит, это плохой тятр!».

Ох! Я эту оплеуху проглотила. Но весь день пылала, а на вечерней репетиции, увидев его, врезала: «Вы просто не знаете, что такое хороший театр!». И хлопнула дверью перед его носом. Вот такое милое начало. Потом он мне водрузил черный парик-каре, ну и я плюнула, подумала, ладно, бесполезно с ними сражаться, ничего не попишешь.

А в итоге «Дядя Ваня» взметнул. И оказался таким непоседой! Где только мы с ним не побывали! Еле успевали распаковывать чемоданы.

– Дальше «Пристань».

– Да. Это следующее препятствие, следующий скачок. Никто не понимал, куда мы должны пристать, но было сказано, что каждый может выбрать любой отрывок, какой хочет. Я выбрала «Игрока» Достоевского. Позвала Ирину Пахомову, потому что понимала: без режиссера ничего не получится. Наступил день показа, одно за другим предложения слетали. Этот отрывок «нэт», тот «нэт». Наш «Игрок» тоже «нэт». Но что-то Туминаса кольнуло, и он вдруг передумал: «А нэт, пожалуй, я завтра возьму, порэпэтирую». И за два дня он этот отрывок сделал, причем, поставил его в спектакле последним. Нужно иметь большое мужество, чтобы играть после Этуша, Яковлева, Ланового и Борисовой.

Ну а дальше, несмотря на то, что вместе ездим по гастролям – завтраки, обеды, самолеты, приемы, пресс-конференции, никакого личного контакта не возникло. Ситуацию всегда смягчал Фаустас Латенас, которого Римас очень ценил. А поскольку я – виолончелистка, а Фаустас – композитор, у меня с ним было абсолютное понимание.

И вот Туминас приступает к постановке «Евгения Онегина». А я, как каждый ребенок из интеллигентной семьи, знаю «Онегина» наизусть. И говорю своей подруге: «Представляешь, литовец-то наш будет ставить «Евгения Онегина»!». А она: «Ты сейчас немедленно беги в театр, схвати его за горло и кричи, что если не будешь там занята, ты его придушишь». Ну, актеру ведь надо только дать задание! Она меня так накрутила, что я схватила пальто и понеслась в театр и прямо в курилке на него наткнулась, хватаю за горло и душу. Он глаза выпучил и прохрипел: «Приходи завтра на репетицию».

На этот раз мы репетировали этюдно и более понятно, и все там переиграли все роли. И Фаустас присутствовал на всех репетициях.

– «Онегин» тоже взлетел высоко.

– Да. Почему-то язык, которым Римас Владимирович объясняется со зрителем, доступен очень разным людям, разных национальностей, вероисповеданий, взглядов. Он не просто ставит спектакль, а выносит к зрителю итог своих самых сокровенных и глубоких раздумий. Видимо, это завораживает публику. Он все-таки гений.

Но скачки наши продолжались. Вдруг он уже сам говорит: «Счас я буду ставить спэктакл, и вы будэте играть «Минетти»». Я знать не знаю, что за «Минетти», и решила, это Минетти – это я. Боже, какое заблуждение! Оказалась, это довольно занудная вещица какого-то Бернхарда, тоска смертная. Но деваться было уже некуда.

– Вы там все время на сцене, и у вас там, кажется, одна реплика?

– Нет! Что вы? Восемь или десять. Одна из них просто стала девизом – «Главное выдержать!». Весь театр хохотал: «Людмила Васильевна, вам же «главное выдержать»!

Не думайте, что другие режиссеры мне за это время ничего не предлагали. Предлагали. Но я советовалась с Римасом Владимировичем, и он всегда произносил одну и ту же фразу: «Нэ надо. Это плохая компания». Ага, если не он ставит, то сразу плохая компания.

– Ну а спектакль «Царь Эдип» и роль Иокасты?

– «Эдип» – это просто случайность. В свое время, когда Юрий Петрович Любимов распределил меня на роль Варвары Ставрогиной в «Бесах», я отказалась, потому что только что сыграла Бабуленьку в «Игроке», это роли близкие, а с Юркой мы дружили, ну я по-дружески и ответила: «ну нет». А тут мне, бац, и вывесили выговор за отказ от роли. Да еще лишили премии!

– Римас Владимирович? Сурово! А это у вас такая традиция в театре?

– Нет, не было такой традиции, но мною она открылась. И тут опять предлагают роль, а она мне совсем никак, но теперь уже умудренная горьким опытом я пришла к Туминасу и говорю: «Вы меня простите, чтобы не получилось как с «Бесами». Можно без выговора, без этого позора?». Он согласился: «Да-да, это не ваша роль. А что вы, кстати, делаете летом?» Отвечаю: «Поеду, как всегда, в Юрмалу». – «А я сейчас буду в Греции ставить «Царя Эдипа». Может быть, поедете со мной?» Я замерла.

Сам предлагает! Вот это да. Я замечала, удача всегда приходит в самые неожиданные минуты. Ведь не зайди я в кабинет, не сыграла бы Иокасту.

А это было самое прекрасное приключение за всю мою актерскую жизнь. Случались чудеса, но чтоб оказаться в Эпидавре, где родился театр, поселиться на берегу моря, ехать на репетицию через апельсиновые рощи!

– А ради «Войны и мира» пришлось что-то предпринимать, душить режиссера?

– Нет… Но я не думала, что буду играть Перонскую, роль, которую Туминас, собственно, сам и сочинил. Вообще, адский был труд. Такую махину поднять. Надо иметь большое мужество и отвагу взять такой текст. Он продолжает над ним работать. Сокращать. Но я очень страдаю, когда некоторые сцены меняются – например, сцена сватовства Пьера.

 – А собачку, с которой выходит Перонская, вы придумали сами?

– Да.

– И Туминас не сказал свое знаменитое «нэт»?

– Я больше боялась Адомаса, что он привяжется к моим перьям. Обошлось. Он, вероятно, вспомнил Марью Васильевну и решил не связываться.

– Как вы понимаете, когда Римасу Владимировичу нравится то, что актеры делают на сцене? И когда не нравится?

– Никак. Мне он ни разу в жизни не сделал замечания. Он дает направление, и если актер понимает, что от него требуют, то слова тут ни к чему. Римас говорит: «Тему надо играть». Так, в Иокасте я сразу поняла тему, но там еще и Фаустас мне помог, написал замечательную музыку: Иокаста не может забыть младенца, которого отдала на растерзание. Она так и живет с этой раной, и все ее отношения с миром – через призму этого ужасного злодеяния.

– А в «Войне и мире» какую тему надо было играть?

– Мир – это балы, светское общество, лицемерие и злословие. Война – это горе, беда, это когда человек остается один на один со смертью.

– Для Туминаса репетиция – это любовь его? У него портрет Эфроса в кабинете висит… Или нет?

– Портрет-то висит. Но я не знаю. Он очень редко показывает актеру. Я же работала с Виктюком, который чуть что вылетал и показывал, с Фоменко, который тоже… А Римас на репетиции очень внимательно смотрит, а потом долго анализирует и подробно разъясняет, что было верно, а что категорически не так.

– На долю Римаса Владимировича выпал 100-летний юбилей театра. Чувствуется как-то этот рубеж? Что дальше?

– Театр живет, пока есть азарт и чувство юмора. Самое прекрасное для меня, что было в эти дни, капустник – не на публику, а для своих. Подлинное веселье. Актерское братство. Капустник был дико смешной. Незадолго до премьеры Римас Владимирович имел неосторожность дать интервью Познеру, и ребята очень лихо эту встречу обыграли.

– У Римаса Владимировича есть чувство юмора?

– Есть. Но очень специфическое. Я вот называю его «благодетель»: ну как, роли тьфу-тьфу дает, исколесили с триумфом весь мир… А он всегда подыгрывает: «Кланяйся, кланяйся, я это люблю». Такой вот юмор. Такие вот скачки. Тут главное с лошади не упасть.

Беседовала Майя ОДИНА

«Экран и сцена»
№ 2 за 2022 год.