Семнадцатилетняя парижанка Сельма родилась и выросла в Париже. В отличие от большинства “французов первого поколения”, она никогда не знала нужды и дискриминации. Ее отец имеет хорошую работу, семья живет не в арабо-негритянском Сен-Дени, а в престижном парижском пригороде Нейи-сюр-Сен.
Где бы Сельма ни захотела учиться, хоть в самой престижной бизнес-школе Франции, ее примут, а потом и работой по специальности обеспечат: все нужные двери открывает одно лишь упоминание о ее национальности. Люди ее народа верно служили Франции – и в армии, и в спецслужбах…
Российскому кинозрителю практически ничего не известно о кабилах. Разве что футбольные фанаты могут знать, что, например, знаменитый Зинедин Зидан – не араб, хотя у него родители из Алжира, а кабил. Еще одна знаменитость – Изабель Аджани, француженка по паспорту, баварская немка по матери, кабилка по отцу.
Кабилы – самое многочисленное этническое образование среди берберов, то есть коренных жителей Алжира, Марокко, Туниса, Ливии; копты, потомки древних египтян, тоже родственны берберам. Этнически и лингвистически они не принадлежат к семитам, которые дважды, в эпоху финикийского и арабского нашествия, завоевывали их родину. Арабы навязали им свою веру, от которой многие берберы легко отказываются (в семье Сельмы – и рождественская елка, и фарфоровые пасхальные яйца “под Фаберже”).
Насильственны и арабские имена берберов (а потому у парижанки Сельмы имя не арабское, хоть и не французское). Освободившись от французских колонизаторов, они не проявили ни малейшего внимания к законным требованиям коренного населения об административной и культурной автономии. Поэтому употребляющийся в фильме топоним “Кабилия” для обозначения региона компактного проживания туземцев ничего иного, кроме географических границ, не подразумевает.
Между тем кабилов, не считая иных берберских народностей, только в Алжире насчитывается до трех миллионов человек. Насильственную арабизацию они считают геноцидом. Все это напоминает курдский вопрос, и то, что роль матери Сельмы в фильме исполняет актриса Амира Казар, дочь русской матери и курда-отца, – возможно, не просто совпадение.
“Медовая сигара”, представленная во внеконкурсной программе 43-го Московского Международного кинофестиваля “Молодые и красивые”, – едва ли не первая в мире картина, посвященная кабилам.
Сельма общается со своей бабушкой исключительно по-кабильски, а в гостях у нее немедленно меняет джинсы на традиционную для Северной Африки галабею (в жару она просто удобнее) и охотно уплетает медовые сигары – народное лакомство.
Этноколорит подчеркнут даже в титрах, стилизованных под кабильскую письменность, ныне усердно изучаемую и возрождаемую. Постановщик, дебютантка Камир Айнуз, так же космополитична, как и ее брат по отцу, Карим Айнуз, член жюри 43-го ММКФ: он считается бразильским режиссером, а она – французским; родилась в Париже, училась в Лос-Анджелесе. Не-
смотря на это, все они, как, очевидно, и исполнительница главной роли Зоэ Аджани (племянница знаменитой тети Изабель), не могут не чувствовать себя прежде всего представителями своего этноса. И придется с пониманием отнестись к тому, что о многих важных вещах, касающихся кабильского вопроса, говорится или вскользь, или только намеками. Возможно, таково было условие создания фильма, которое поставили сопродюсеры – братья Дарденн.
В интервью о фильме Камир Айнуз уклончиво определяет тему своей картины как познание юной героиней своего тела и желание быть такой, как все, то есть самой выбирать, кому отдаться, на фоне конфликтов со строгими родителями. Тема чувственности откровенно заявлена с самых первых титров на фоне розового компьютерно-графического изображения то ли орнамента, то ли чего-то вроде влагалища. Сельма внимательно, как инструкцию к новой стиральной машинке, читает соответствующие полупорнографические дамские романы. Она ощупывает свои гениталии, как будто это автомобиль, который ей предстоит водить. Подчеркнутый интерес Сельмы к механике секса идет не только от ее постпубертатного возраста.
У кабилов испокон веков принято блюсти добрачную телесную чистоту: девушек тщательно охраняют, а в традиционных сельских жилищах даже предусмотрен отдельный вход для мужчин с улицы и для женщин со двора.
Однако “теоретическая подготовка” к интимной стороне жизни не табуирована – вплоть до разрешения наблюдать (не подсматривать, а именно наблюдать по согласию) чужие интимные сцены. Именно поэтому, очевидно, о сексуальности кабилов ходят легенды. Сельма знает об этой “репутации”. Среди ровесников-однокурсников она даже не пытается строить из себя недотрогу, чем “подогревает” ловеласа Жюльена (Луи Перес). На самом деле Сельма, как и всякая девушка, втайне мечтает о большой любви…
В “Медовой сигаре” целых три половых акта, один другого унылее: несмотря на все старания. Сельма не испытывает ничего, кроме боли, разочарования, унижения. Что и неудивительно: ни до каких полноценных эмоций взрослой женщины Сельма просто не дозрела. Ну, а как же “любовь-морковь”? Тут совсем никак: Сельма ничего не может поделать со своей “отдельностью”, с укоренившейся привычкой не особенно расслабляться с любым человеком, не входящим в закрытое сообщество, потому что они – это они, а мы – это наши.
Так жили и живут кабилы среди арабов, так же – и среди галлов: привычка – вторая природа, как говорят французы! Но в любви такое недопустимо. То есть бывает, конечно, но надо преодолеть. Или – расстаться. Что, в конце концов, и происходит у Сельмы с Жюльеном. Так что сказать, что Камир Айнуз, как и большинство современных режиссеров, использует эротические мотивы для придания юному герою “универсальности”, не совсем правильно, хотя в современных фильмах юный герой действительно таков, словно у молодежи нет иных забот.
Но вспомним, как в 2006 году разъяренный Зидан предпочел “боднуть” головой провокатора Матерацци, нежели оставить без ответа его оскорбление – настолько бывают порой невыносимы для кабилов шуточки насчет их сексуальности. Так итальянцы, по сути дела, подлостью вырвали себе звание чемпионов мира. А вот у берберов что-то не получается победить подлостью. Например, в падении режима Каддафи сыграли роль не только его собственные просчеты, но и измена ливийских берберов.
Будучи сам бербером, Каддафи не предоставил соплеменникам желанную автономию и запрещал им говорить на их родном языке. Они же в ответ повели себя так же, как когда-то берберы Карфагена, затаившие зло на оккупантов-финикийцев и ставшие “пятой колонной” римлян. И что же? Обещанного суверенитета берберы в обоих случаях так и не получили. Как в вечно актуальных “Похождениях бравого солдата Швейка”: “Мы, мерзавцы, думали, что эта комиссия нам поможет. Ни хрена она нам не помогла…”
Действие “Медовой сигары” происходит в 1993 году, обозначенном в фильме отсутствием у простых людей мобильных телефонов и песней Бьорк. Тогда в Алжире произошел взрыв исламского фундаментализма. Сельма обеспокоена этим, хотя французам она говорит, что превращение Алжира в исламское государство типа Ирана или Афганистана все же исключено. Сельма вообще несколько двулична. На вопросы французов о ее отношении к Кабилии Сельма уверенно отвечает, что она вернется туда при первой же возможности. На самом деле в ее жизненных планах ничего такого нет и в помине!
Сельма старательно участвует в диковатом ритуале “посвящения в свои” и старается ничем не отличаться от французов. Эта привычка быть, по словам самой Сельмы, не единственной, а двойственной, вообще характерна не только для эмигрантов, но и для всех людей, с рождения и до смерти включенных в какую-то общину. Поэтому “Медовая сигара” могла бы подняться на более серьезный уровень: закрытое сообщество – тема шире и серьезнее, нежели сам по себе “кабильский вопрос”.
Не без горькой иронии показаны попытки родителей Сельмы подыскать ей мужа среди парижских кабилов. Сельме все это противно, как и всякой девчонке, которой папа с мамой подсовывают мальчиков из хороших семей: ну, что тут поделаешь, не тянет девушек к “правильным” парням! На предложение поужинать с самым крутым из всех кабильских холостяков, работающем в крупном банке, она, однако, соглашается. А этот завидный жених вместо обещанного ресторана ведет Сельму в гостиничный номер и банально валит ее на койку, словно девушку по вызову. И ведь знает, подлец, что родителям Сельма ничего не скажет: в конце концов, ее девственность и так потеряна, а скандал в исполнении разгневанного папеньки уж совсем ни к чему…
Самые лирические сцены фильма “Медовая сигара” связаны с поездкой Сельмы в Кабилию, где мать купила для нее участок земли. Это решение кажется дочери совершенно абсурдным, но оно продуманное. Мать хочет, чтобы первая в жизни собственность привязала Сельму к земле предков с ее великолепными горами, зарослями кактусов, пляжами. Чтобы дочь поняла, почему ее родителям не все равно, кому принадлежит родная земля – террористам, натренированным в Афганистане, или очередным европейцам. И Сельма, кажется, начинает их понимать…
К сожалению, недоработки сценария и слабая актерская работа не могли создать “семейный портрет в интерьере”. А ведь каждый, у кого брак родителей не пережил “революцию сорок восьмого года”, то есть – когда мужчине хочется поменять машину, квартиру и жену, знает, какие тяжелые сцены этому предшествуют, и как раздражают детей родительские разборки в таком возрасте, когда надо бы о внуках думать, а не об амурных делах. Но родители Сельмы разводятся не из-за адюльтера.
Отец Сельмы (Лье Салем) время от времени наведывается в Кабилию, как бы опасно там ни было. Сельма умоляет отца воздержаться от очередной поездки, но мать останавливает ее: “У папы все дела потому и идут, что он в Кабилию ездит!”
Какая же связь между папиной карьерой и его поездками в родные края? Непонятно. Впрочем, догадаться можно: никакие это не “сентиментальные путешествия на родину”, а служебные командировки с ответственными поручениями французских то ли спецслужб, то ли бизнес-структур. И, что бы ни представлял собой “заказчик” поездок в солнечную Кабилию, именно он и обеспечивает устойчивое положение семьи, квартирку в Нейи-сюр-Сен и зеленый свет Сельме – учись, где хочешь, с работой поможем.
Однако своей властью над неработающей женой этот отец семейства нередко злоупотребляет. Его жена, дипломированный врач-гинеколог, когда-то пожертвовавшая медицинской карьерой ради семьи, то и дело пугает дочку: не нервируй папу, а то он от нас уйдет! Да, если такое случится, жить им будет гораздо тяжелее. Но происходит неожиданное: мать уходит сама. “Помни: ты не должна ни от кого зависеть”, – говорит она совершенно сбитой с толку дочери.
Мать возвращается в Алжир, чтобы открыть там свой гинекологический кабинет: местные женщины не хотят “смотреться” у врачей-мужчин. Так что работенки ей хватит, да и за дряхлой бабушкой надо ухаживать.
В фильме “Медовая сигара” есть сцена купания Сельмы с подружками в живописной бухте. На девчонок в купальниках угрюмо смотрят трое местных мужчин в галабеях и вязаных тюбетейках. Между прочим, в те времена случалось и пострашнее: исламские террористы, остановив какую-нибудь машину, ехавшую с пляжа, могли заставить замеченных в авто дам раздеться и, увидев на их телах свежий загар, расстрелять “развратниц”!
Только в современной полумусульманской Франции на столь откровенный выпад против религиозных фундаменталистов решиться трудно. Режиссеру пришлось ограничиться хроникой массового моления прямо на улице. Кстати, в дальнейшем твердая решимость кабилов, да и многих арабов “не отдавать им страну” привела к спаду исламского экстремизма. Но суверенитета Кабилия опять не добилась…
Вернувшись из Алжира, Сельма после ухода матери становится хозяйкой в доме; отец как-то сникает от неожиданности, а повзрослевшая дочь постепенно охладевает к студенческим пирушкам и к Жюльену.
В финале мы видим Сельму в парижском деловом районе Дефанс, застроенном небоскребами. Она пришла на собеседование, одетая как будто с расчетом на то, что работодатель проверит ее деловые качества так же, как и тот завидный кабильский жених. Наверно, Сельма набьет себе шишек, прежде чем, в конце концов, получит хорошую работу в обмен на сотрудничество со спецслужбами: знать, семейное это у них.
Есть такая профессия – бороться за свободу Кабилии, которую никто и никогда не даст, и одновременно служить оруженосцем у французских “рыцарей плаща и кинжала”. А иначе – никак не прожить.
Интересно, что большинство парижских эпизодов – вечерние или ночные, эпизоды в Кабилии – дневные, окрашенные в яркие тона. Ну, а равнодушный Дефанс снят пустым (как будто в предчувствии пандемии, которая ждет эту цивилизацию), в пасмурный день. Ни день, ни ночь. Ни мира, ни войны. Ни горя, ни счастья.
Юлия ХОМЯКОВА
«Экран и сцена»
№ 10 за 2021 год.