Та туфелька и наш князь

Вера Федоровна Вяземская, урожденная Гагарина, конец 1800-х
Вера Федоровна Вяземская, урожденная Гагарина, конец 1800-х

В московском доме Петра Александровича Кологривова, что помещался в квартале между Грузинами и Тверскими воротами, и имевшем приятное название Тишина, в августе 1811 года разворачивались события невероятные. На общий взгляд, вполне, кстати, обыденные, но любимица всей Москвы и главная ее затейница княгиня Прасковья Юрьевна Гагарина (урожденная княжна Трубецкая), к тому времени уже кологривовская законная жена и законная домовладелица, славилась тем, что, чудя по прихоти, могла устроить уморительную сцену из любого пустого места. А из полного – так вообще увеселенье всей Москве.

События, тем временем, происходили весьма драматические, хотя и имели оттенок и комедии и трагедии одновременно, что забавляло всякое светское общество, тем более скучающее без властной руки, – московское.

Итак, в августе 1811 года, в том самом доме в Тишине, 19-летний князь Петр Андреевич Вяземский, сиятельная московская звезда, лежал в холодных простынях в холодном поту. Пот, по общему пониманию, пробил юного князя по причине простуды, которую он подхватил неумышленно. Молодые княжны Гагарины, забавляясь мужской аудиторией, что собралась на празднике, устроенном в доме, затеяли соревнование между поклонниками. Бойкие дамские ручки кидали в пруд свои туфельки, а исполнительные кавалеры отважно бросались в воду, пытаясь выловить оригинальный сувенир.

Похвастать дамской туфелькой в мужской компании, верно, считалось отдельным шиком. Впрочем, весьма возможно, эта изящная вещица слыла удобным сосудом для распивания вина.

Итак, наш князь, всегда отличаясь смелыми умениями, резво кинулся за добычей. Неизвестно, достал ли он туфельку, но известно, что после этого подвига князя мгновенно захватила неведомая болезнь. А именно. Дамы, предводительствуемые Прасковьей Юрьевной, она же матушка всех княжон, с жаром набросились на него и буквально на руках приволокли обессиленного боем за туфельку в спальни, а затем для верности, скорее всего, привязали к кровати, чтоб от доктора не убежал. Только для пользы лечения, к тому же и докторов многие тогда привычно боялись.

Князь, таким образом, неумышленно попал в чужую кровать. Тут-то его и пробил тот самый холодный пот, он в ужасе осознал всю ложность своего положения. Правила приличия позволяли холостым мужчинам ночевать только в домах родственников, а вовсе не в чужих, наполненных к тому же незамужними девами. В крайнем случае, допускалось задерживаться на ночь у невесты. Кстати, такое послабление, по нашим представлениям об их правилах, тоже видится весьма подозрительным. Для каких бы это нужд?

Наш князь тем временем провел в кроватке несколько месяцев и ничего. Все обошлось, в смысле общественного мнения. Однако поначалу ему было, о чем поволноваться. Заботливая Прасковья Юрьевна положила у изголовья князя Петра Андреевича часы, верно, предупредив, что решение о его женитьбе на одной из трех ее дочерей (четвертая была уже за князем Борисом Антоновичем Четвертинским) должно состояться до того, как часы встанут.

Наш прекраснодушный князь, хотя и прогулял, и проиграл к тому времени полмильона, вел рассеянный и беспорядочный образ жизни, все ж числился чуть не первым женихом России. Он был очарователен, обаятелен, умен, остроумен, образован и все прочее. В конце концов, он был породистый князь, и за него стояли все женщины Москвы, наблюдая в нем зятя, любовника или (даже!) мужа.

Можно положить, что ночами, пока князь Петр забывался в бреду невозможности, некто исправно заводил часы снова. Или так медленно двигалось для него время. Долгие дни он все метался по мокрой подушке в нерешительности.

На самом деле наш князь, пожалуй, боле опасался своего опекуна, которым после смерти строгого папеньки князя Андрея Ивановича, числился Николай Михайлович Карамзин, наш великий историограф. Представьте только, как забавлялась шалунья Прасковья Юрьевна этим фактом, то есть фактом того, что благословлять молодых (ну, когда будет объявлено о помолвке) станет именно Карамзин, некоторое время назад не только без памяти влюбленный в саму (тогда) княгиню, но на каждом московском углу объявленный ее любовником. Ради одной этой забавы стоило, право, затевать и все дело.

В голове же нашего князя, Вяземского, бродило неладное. Он думал более о матушке будущей из невест. Любимица Москвы и гроза ее, а московские дамочки отличались всегда особой бойкостью, Прасковья Юрьевна умела пошалить. Не ко всем проделкам ее допускалось широкое общество, почему о некоторых частных подробностях можно только догадываться (но отнюдь не с фантазией нынешнего дня – фантазии бы не достало).

Тем временем княгиня Прасковья Юрьевна только охотно смеялась всему пущенному вокруг нее вранью и никак не желала рассердиться за то на гурьбу усердных клеветников и завистников.

Доподлинно известно, что княгиня Гагарина кружила голову всем мужчинам, оказывающимся в кругу ее зрения, а видела она хорошо. Многие же, тактично преклонив колено раз, так и отстаивали службу пожизненно.

Известно и то, что княгиня – единственная, которая в свои годы отважилась дать публичный отпор настойчивому Потемкину и врезала ему прилюдно пощечину за вольность. Пока зрители той сцены помирали от страха, светлейший князь оценил такую невиданную смелость и вручил ей в память о происшествии бонбоньерку с надписью “Храм дружбы” по-французски. Таким образом, пощечина всесильному Потемкину позолотила княгинюшкину ручку.

Остафьево, усадьба князей Вяземских. Наши дни
Остафьево, усадьба князей Вяземских. Наши дни

При необычайной легкости ее характера и вечном неунынии жизнь княгини была не сахарная голова. Без памяти любившая мужа, князя Федора Сергеевича, Прасковья Юрьевна, поощряя свои авантюрные фантазии, даже выезжала за ним в действующую армию. Во время Варшавского восстания 1794 года муж ее погиб. Она, бывшая рядом, попала с малолетними детьми (двумя сыновьями и тремя дочерями) в темницу вместе со всеми русскими, оказавшимися в то время в польской столице.

Корочка хлеба из рук польского короля Станислава-Августа, заточенного вместе с русскими, мужское белье на голом теле и рождение младшей дочери Софьи сделались ее утешением.

Тем временем, для особого представления на глазах узников вольные поляки убивали сторонников России. (Так был расстрелян отец будущего мужа ее дочери Надежды, князь Четвертинский.)

Понятно, что каждый из заключенных был следующим в очереди. Только Суворов вызволил всю компанию из неприятностей. А княгиню вернул к жизни живой ее характер. И хотя княгиня впала в безутешность, а в серьге носила землю с могилы любимого мужа… вскоре…

Вскоре в ставшей позже знаменитой усадьбе Остафьеве хозяин ее, князь Андрей Иванович Вяземский, приложив сложенную ладошку ко лбу, чтоб не слепило солнце, наблюдал в небе игру его лучей и собственного воображения. Там метался, казалось, беспомощно странный шар, ярко отсвечивая боками окрестным лужайкам и рощицам.

Увеличиваясь быстро, он как бы рухнул, а на самом деле аккуратно присел на поле как раз за усадебным домом. Из него, размахнувшись, вывалилась княгиня Прасковья Юрьевна и приказала, отряхнувшись: “А, князь! А, прикажите чаю!”

Понятно, подали все, что было в доме.

Князь зачаровался женщиной немыслимой отваги, хотя всегда почитал тихой отваги женщин. К примеру, таких, как его собственная жена, княгиня Евгения Ивановна Вяземская (урожденная О’Рейлли), бесстрашно бросившая ради него Англию и мужа. Или же Елизавета Карловна Сиверс, родившая ему в Ревеле дочь Екатерину Андреевну (Колыванова, впоследствии Карамзина) в процессе бракоразводного процесса с мужем Яковом Ефимовичем Сиверсом.

Словом, князь Андрей был также вполне занятный и весьма оригинальный во вкусах папенька.

Через время князь Андрей Иванович прочтет в газетах, как в Летнем садике несколько названных героев, присев к воздушному шарику, впервые в России покорят петербургское небо, и станет навзрыд смеяться этому очаровательному подвигу.

Пикантности же тому давнему полету в Остафьеве придавало то, что, прыгнув в плетеную корзину, привязанную к большому шелковому мешку (надули воздух и запустили ввысь), княгиня Прасковья Юрьевна и не догадывалась, куда приведет ее Божий свет. Об этой прелестной истории князь Петр узнал случайно, когда из остафьевского сарая его папенька добыл рваный шелк и прижал к груди. И вдруг легкая слеза коснулась до того всегда сухих глаз.

“На дочери такой тетки и жениться не стыдно, если уж нет случая жениться на ней самой”, – подумалось нашему князю. К тому же князь Петр живо представил себе, как в остафьевской беседке княгиня Прасковья Юрьевна, закусывая плюшкой, игриво грозит пальчиком строгому папеньке его, князю Андрею Ивановичу, и приговаривает: “Все, князь… судьба, князь…”

Наконец, рассмеявшись воображению, наш князь решился выбрать старшую дочку, старее на два года его самого, княжну Веру. Именно этот удивительный брак – по необычайной и необычной привязанности супругов друг к другу войдет в историю не только у Гименея.

Супруги пройдут вместе ложь и опалу, труд и небогатство, посты, чины, назначения, славу и зависть, пройдут через смерть друзей и детей. Княгиня станет наперсницей Пушкина и хранителем тайн того проделок. Князь останется пожизненным женопочитателем. Но по первой святой договоренности они сами будут раскрывать друг другу главные секреты своих сердец, не всегда даже принадлежавших друг другу. Так сложится их удивительное счастье, которому можно отчего-то абсолютно доверять. Ведь наша память (вполне недолговечная и неверная) держит его еще из сил своими вялыми лапками.

После официального предложения все стало легко и приятно. Наш князь сумел изловчиться и ненадолго вырваться из-под гагаринской опеки. Собрав в букет все свои причудливые мысли, он только поведал Карамзиным невероятную новость своего сватовства, чтоб потом мигом водвориться в доме невесты и снова умело залечь в постель.

Прасковья Юрьевна торжествовала, все вышло именно играючи.

Карамзин впал в смятение. Во-первых, надобно было подвинуться в остафьевском доме (там было 40 комнат и еще 24 – во флигелях), в котором уже так уютно устроилось его собственное семейство. Во-вторых… Словом, все было очень неожиданно. Но возмутиться содеянным не приходилось – выбор был весьма приличен.

Короче, вышел наш князь из дома в Тишине законным супругом. И так устал отдыхать от тяжелой болезни, что на венчании, случившемся аж в канун Рождественского поста, не мог даже стоять из сильной слабости и присел в кресла (впрочем, и сюда его также могли привязать – для пущей верности), что не помешало закрепить семейные узы на 67 лет. Не каждый столько протянет самостоятельно. А с одной женщиной…

Что до княгини Веры, она не была красавица, но все отмечали миловидность и приятность ее лица, особенную грацию движений. И невероятное очарование. Восторженные описания княгини Вяземской, однако, весьма вызывающи и мешают в наших головах общий благостный лад, дотоле привитый современному сведению о нравах повествуемого века.

Главное – вслед за матушкиным, ее жизнелюбивый хохот, в любой другой даме представлявшийся неприличным, наполнил восхищением молодые столичные гостиные. Современники замечали странным – в нем не было обыденной пошлости, но искрометный блеск ума, затмевавший многие умы. В ней было право, и всякий ответно доверял ей свое. Не всяким она воспользовалась. “Такие женщины иногда родятся, чтобы населять сумасшедшие дома”, – таков приговор уникальной элите начала 19 века.

Безумцев с подношениями находилось, тем временем, немало. А любила она более всего лишь мужа своего, “нежно, но не страстно!”.

Вот только неведомым осталось, была ли та туфелька, за которой в усадебный пруд, что в Тишине, в 1811 году наш князь Петр бросился с головой под искристый смех княжны Веры…

Екатерина ВАРКАН

«Экран и сцена»
№ 8 за 2020 год.