Феномен Юрия Арабова

Кадр из фильма “Солнце”На этих страницах – фрагменты из книги “Феномен Юрия Арабова” киноведа, кинокритика Юрия ТЮРИНА. 22 марта Юрия Петровича не стало, и Специальная премия Гильдии присуждена ему “post mortem”.

Про Юрия Арабова Александр Сокуров сказал: “Он обладает уникальным сочетанием мощного интеллекта, тонкой художественной интуиции, грустной иронии и страсти. По правде говоря, использовать его талант в кинематографе – все равно, что хрустальной вазой забивать гвозди. Как правило, кино не нуждается в таком уровне культуры и литературного мастерства. Его сценарии самодостаточны. Это полноценные произведения, это искусство. И даже не столь важно, снят сценарий на пленку или нет”.

 

СОЛНЦЕ

Хирохито (1901-1989) – 124-й наследный император Японии, прямой потомок богини Солнца Аматэрасу Омиками.

В 660 году до Рождества Христова император Ниниги-но Микито получил от богини сакральные знаки власти: бронзовое зеркало, яшмовые подвески и меч с напутствием.

В августе 1945 года Хирохито добровольно отрекся от сана, призвав нацию прекратить сопротивление союзным войскам. Во-вторых, объяснил всем японцам, что он, бывший император, не бог, а просто человек.

Сокуров услышал имя Хирохито впервые в 1982-м, когда на Ленинградской студии документальных фильмов, приютившей опального вгиковца, запустили заказной получасовой фильм “Союзники”. Сценарий написал штатный кинодраматург А.Никифоров, человек, в общем-то, порядочный, сыгравший затем заметную роль в становлении документального православного кино. Никифоров предложил начальству в режиссеры Сашу Сокурова. “Получасовой фильм мы благополучно сдали, – вспоминал Никифоров. – Правда, Саша поставил там свой псевдоним. Кажется, Николаев”.

Заказные фильмы студии предназначались для внешней пропаганды. В разрешительном удостоверении так прямо и стояло: “Для показа во всех странах, кроме СССР”. Зато платили хорошие деньги, сэкономив на которых, Сокуров смог закончить свой документальный фильм “Дмитрий Шостакович”.

Уже на исходе 90-х годов Сокурову, ставшему признанным кинорежиссером, довелось побывать в Стране Восходящего Солнца. Александр Николаевич был потрясен островной страной. Он снял там два документальных фильма для телевидения: “Восточная элегия” и “Смиренная жизнь”. Сокуров объездил и облетел Японию вдоль и поперек, “до прожилок” напитался древней культурой великого народа.

И, конечно, понял для себя, что значит для миллионов японцев ранее мало известный ему император Хирохито – Солнце, бог.

Для режиссера – Хирохито уникальная личность. Ведь все тяжелые размышления, которые его, несомненно, посещали, приводят императора к абсолютно нетрадиционному, не японскому результату. Хирохито дает согласие на капитуляцию, но остается жить. Между тем, по японским понятиям, он должен был призвать нацию к тотальному сопротивлению и покончить с собой.

От замысла делать фильм о Хирохито до воплощения этого, казалось бы, безумного замысла у Сокурова, русского художника, ушло семь лет. В эти годы мастер выстроил в уме цепочку: “Молох”, “Телец”, “Солнце” и “Фауст”. Он мог тормошить Арабова своими заманчивыми планами о природе и тайнах власти, звал друга к убегающим за горизонт высотам.

“Если бы можно было завершить тетралогию – это было бы большое счастье, – настойчиво твердил автор идеи. – Эти картины не могут существовать одна без другой. Они задуманы и придуманы как отдельные главы книги. Перед нами единая художественная задача – очень тяжелая и не кинематографическая по своей гносеологии, говоря философским языком. Природа замысла, его характерная организация, инструменты и техника его воплощения – все это слишком сложно для кинематографа. Это вообще-то литература, конечно. Своеобразный вид литературы, просто поддержанный визуальными образами”.

Перед словом “литература” собеседник не мог устоять. К тому же дружба есть дружба, в том числе творческая. “Арабов, как никто, умеет работать с историческим документом, – говорил Сокуров, – умеет освоить его и осмыслить по-своему. Любой материал, мною предложенный, он обживает, как дом, – и умеет создать в нем магнитное поле, наполненное конфликтными смыслами. Возможно, зоркое считывание этих смыслов (или умелое их скрещивание с материалом) обеспечены наличием собственной философской позиции – независимой, незаемной, идущей от его поэтического дара”.

Арабов написал сценарий “Солнца” с некоторым смещением акцента по отношению к концепции Сокурова. Кинодраматург словно бы опасался видеть в Хирохито безгрешного правителя. Власть вершителей истории миллионов людей все-таки вызывала в Арабове подозрение. Не столь великое, как в “Молохе” или в “Тельце”, но подозрение.

Сокуров после признавался: много раз проверялось все, что написано в литературном сценарии. Шла многоступенчатая правка литературного и режиссерского сценариев при участии японских актеров. Правда, режиссер делал сноску – правка преследовала и другую цель: достигалась абсолютная ясность во взаимоотношениях съемочной группы и японцев. Надо было каждую деталь перепроверять многократно.

Годы спустя Арабов заметил в интервью “Profil Cinema” (25.X.2010): в “Солнце” Сокуров изъял некоторые эпизоды. Правда, не рассказал, какие. Я не поленился сверить опубликованный текст сценария с видеорядом “Солнца” (2004).

Сокуров целиком опускает эпизод 1 (сценарий Арабова разбит на эпизоды). Старый слуга идет в небольшой курятник, разбитый на территории дворцового сада. Старик обнаруживает, что последняя курица мертва. Слуга просовывает руку под ее еще теплое тело и вытаскивает одно-единственное яйцо. Заворачивает его в чистую тряпку и несет на кухню. На огороде не растет ничего – все уже собрано и съедено.

Опущен эпизод 2. Слуга кладет перед поваром свою тряпочку. Повар понимает, что Императорский дворец остался без несушек. “Мне нечем Его кормить! Осталась только рисовая мука”, – горюет повар. Оба, голодные, вдруг вспоминают про научную лабораторию императора. Там есть океаническая рыба намазу и морские ежи (Арабов дает здесь информацию об увлечении Хирохито океанологией).

Опущен эпизод 6. Во двор Императорского дворца заезжает запыленный грузовик. Усталый шофер привез свежий биологический материал, необходимый для лабораторных изысканий Хирохито. Машины с продовольствием нет, в Токио не работает ни один магазин. Главный камергер предупреждает голодных слуг: только не вздумайте это есть. Едкая и горькая арабовская ирония придает эпизоду трагикомический смысл. На прошлой неделе, сообщает камергер, исчезли две морские звезды и медуза, кто-то их съел вместе с формалином. Император наблюдает за разгрузкой из окна. Впервые за утро на его осунувшемся лице проступает оживление и даже подобие энтузиазма.

Сокурову, с его решением образа Хирохито (театральный актер Иссей Огата), такой “гоголевский” эпизод был не нужен.

Опущен эпизод 11. Американцы обыскивают пустой дом, где до войны размещалось посольство США. Меняют на стене портрет президента Рузвельта на портрет Трумэна. Солдат гладит утюгом американский флаг. Во дворе разворачивается полевой госпиталь. Рядом обустраивается походный туалет.

Американцы потесняют в фильме японцев – режиссеру такое не надо. Между тем картина войны беднеет.

Но главное, выпал эпизод 12, вероятно чрезвычайно важный для Арабова. Конечно, важнее важного.

Рядом с радиорубкой, оборудованной на скорую руку в одной из комнат бывшего посольства, – кабинет командующего оккупационными войсками в Японии генерала Дугласа МакАртура (много лет мы писали Макартур). Адъютант, с папкой в руках, докладывает: “Здание Императорского дворца взято под охрану. Вооруженного сопротивления не оказано. Главный военный преступник жив”. Далее депеша из Вашингтона. Думается, текст ее принципиален для драматурга Арабова. “Доносим до вашего сведения: генералиссимус Сталин требует сохранения жизни главного военного преступника любой ценой, чтобы суд из представителей союзных держав вынес приговор о повешении”.

Зная о сугубо негативном отношении Арабова к сакральной фигуре Сталина, мы понимаем, насколько враждебно Советский Союз, большинство советских людей воспринимали императора милитаристской страны – военный преступник № 1. И кинодраматург в своем сценарии невольно попадал под тогдашнее настроение своего народа. Россия не могла думать о божественном происхождении Хирохито, его солнечном величии. Восток, с его вековыми традициями, верованиями, был непонятен русскому солдату, начавшему 9 августа 1945 года масштабное наступление на японцев – от Маньчжурии до Северной Кореи.

МакАртур реагирует на требование Сталина как истинный буржуазный демократ (он сразу не бежит за веревкой): а что думает по этому поводу президент? А Трумэн отмалчивается. Тогда мое решение – приказывает МакАртур – арестовать Хирохито. Адъютант в ужасе (он наполовину японец, закончил Кембридж). Для него арест Солнца – вопрос крови.

Выпал эпизод 21. У полевой американской кухни – длинная очередь голодных жителей поверженного Токио. Повар в военной форме накладывает в протянутые тарелки овсяную кашу и кладет в каждую кусочек хлеба.

Опять Сокурову не нужна гуманитарная помощь американцев.

Опущен эпизод 23. Японские солдаты привозят во дворец спасенные реликвии из святилища Исэ. Хирохито плачет от счастья, надевает для встречи ритуальное кимоно. Перед статуей богини Аматэрасу император творит синтоистскую молитву, выходит во двор под дождь. Слуги вносят в дом картонные коробки. Хирохито сам распаковывает их. От волнения он падает в обморок.

Выпал эпизод 24. Император присутствует на собственных похоронах. В будущем, через далекие сорок лет. Поразившее Хирохито видение – глубины случившегося обморока.

Сокуров подобную мистику не воспринимает.

Существенно скорректирован эпизод 25. Отречение Хирохито происходило в присутствии камергера и звукоинженера, юноши с пушком на верхней губе. Звукоинженер еще не сделал в своей жизни ни одной записи (его предшественник умер от разрыва сердца после заявления императора о капитуляции). Юноша боготворит Хирохито, он даже боится потерять сознание, когда тот войдет. Когда звукоинженер слышит первые слова императора об отречении, с ним делается истерика: “Нет! Мы хотим войны! Народ хочет войны! Возмездие!” Камергер буквально вышибает юношу из комнаты библиотеки.

Сокуров камергера и звукоинженера убрал из кадра.

Кинорежиссер не принимает в своем фильме ни американского, ни русского, ни европейского взглядов на императора Хирохито. Взгляд его – японский.

Сокуров начинает картину с завтрака во дворце. Верный слуга, в белых перчатках, вносит в столовую поднос с яичницей. Склонив голову, ставит поднос на низкий деревянный столик. Ровно в восемь часов из двери выходит (все по Арабову) невысокий невзрачный человек лет сорока, с усиками на одутловатом сером лице. Дежурная улыбка, и мы видим оскал плохих зубов – признак вырождения.

Вяло скушав пару кусочков, император приказывает включить радио. Слуга сразу попадает на местную волну: студенты влились в ополчение на острове Окинава. А вот американцы на своей волне возвращают Хирохито к реальности: союзная армия вступила в город Исэ (туда, где находились японские святыни), сто пятьдесят миль от Токио.

Сокуров затем рассказывал: “Нам было важно все – от того, с каким рабским поклоном входят к императору в начале картины слуга и камергер (важный персонаж фильма), до того, как Хирохито вилкой и ножом пытается справиться, разделаться с завтраком. Как он переодевается, как встречается с военными, что ему говорят и где он находится в это время – все важно, все имеет принципиальное значение. Это своего рода панорама или фреска, я не знаю, как это назвать. Вот если соберется тетралогия, если когда-нибудь будет снят “Фауст”, тогда станет совершенно понятно, из каких простых и очевидных вещей складываются сложнейшие проблемы”.

Распорядок дня Хирохито пунктуально расписан. В 10.00 Его Величество встречается с членами кабинета министров и начальниками штабов вооруженных сил. В 12.00 – научные изыскания, посвященные гидробиологии. В 14.00 – обед. Затем послеобеденный сон. С 16.00 – уединенные размышления и литературная работа. Императору предстоит написать новое стихотворение, а также безотлагательно ответить на письмо старшего сына.

Все кинокритики заметили: Сокуров показал человека, который не стремился к власти, но был обречен ею по рождению. Признак или один из признаков несвободы Хирохито – его непрерывная публичность. Императора постоянно ритуально пасут. Из разных, больше из самых лучших побуждений за ним всегда подглядывают (эта тема звучит и в “Молохе”, и в “Тельце”). Критик Ю.Гладильщиков усматривает тут чуть ли не автобиографические мотивы: “Подозреваю, что Сокуров часто чувствует себя одиноким в той роли солнца-бога, которую культивируют его почитатели”, – пишет он.

На встречу с военными Хирохито с помощью слуги переодевается в военную форму. Белые перчатки, меч сбоку, шпоры на сапогах. По подземному туннелю камергер проводит императора в соседнее здание. Сокуров самым тщательным образом строит декорацию бункера, внушительного и монолитного, как у всех властителей. Звуки в бункере гулкие, металлические.

На совещании, в отличие от премьер-министра, который просит об отставке, военный министр бормочет о продолжении сопротивления. Хотя прекрасно понимает безнадежность обстановки. Настолько понимает, что даже плачет. Император в замешательстве. Ведь Япония заявила о капитуляции десять дней назад. Но, оказывается, народ по-прежнему гибнет за своего императора. Хирохито устало предлагает военным и членам кабинета принять взвешенное и мудрое решение. Но какое? Ведь участники совещания ритуально склонили головы, демонстрируя верность богу-Солнцу.

По распорядку дня Хирохито в полдень предстоят занятия гидробиологией. В лаборатории император с жадностью и восторгом лицезреет большого краба, которого японские рыбаки называют “головой самурая”. Сокуров всерьез воспринимал Хирохито как профессионального ученого. А Юрий Николаевич, как мне видится по тексту сценария, считал императора дилетантом. Его Величество, как Гитлер в “Молохе”, то и дело приказывает ассистенту: “Пишите!” Если снять с краба раковину, то в выпуклостях и бородавках панциря можно увидеть сходство с классической маской злобного самурая, каким его изображают наши актеры в театре.

Тут Сокуров пресекает Юрия Николаевича, поскольку арабовская ирония переходит в науч-поп. Да еще с применением латыни. Patiria pectinifera. Режиссер резко обрывает эпизод.

Эпизод 8 сценария Сокуров переосмысливает на свой лад. Налет американской авиации, жестокий и мощный, который приходится на послеобеденный сон императора, режиссер заменяет страшной фантасмагорией пляски смерти. Летающие рыбы безжалостно бомбят Токио. Наш выдающийся кинооператор В.Юсов с восторгом оценил эпизод:

“Для меня этот фильм важен еще и тем, что Сокуров использует в нем компьютерную графику, а она у него – впервые для меня! – становится искусством. Раньше я ничего подобного не видел. Я имею в виду эпизоды с налетом авиации, образ земли, образ города с точки зрения небесного пространства.Александр Сокуров и актер Иссей Огата на съемках фильма “Солнце”

Компьютерная графика у Сокурова – это уже не просто технология. Это искусство, это новое мощное средство авторского самовыражения. Сейчас вообще не так много режиссеров, которые разговаривают со зрителем с помощью изображения. Чаще опираются на драматургию, на диалоги, на актерскую составляющую. Сокуров же выстраивает, в том числе, и драматургию изображения. Поэтому для меня он – настоящий кинорежиссер”.

Но распорядок дня надо выполнять. Император садится за письменный стол, и на экране появляется первый иероглиф стихотворения, которое требуется сочинить сегодня. На работу Хирохито взирают бюстики его кумиров – Наполеона, Дарвина и Линкольна. Звенящая тишина разлита в библиотеке. Одинокий поэт один за другим выводит иероглифы.

Снег зимою похож на цветущую сакуру в мае.

Равнодушное время стирает и то, и другое.

Хирохито напряженно жует губами, словно выуживая из тишины нужные мысли. На ум приходит письмо старшему сыну: “Дорогой сын! Позволь мне сказать несколько слов о причинах нашего ужасного поражения… Наш народ слишком верил в силу нашей империи и презирал Америку. Наши военные сделали чрезвычайный акцент на психологический подъем солдат и забыли о техническом оснащении армии…”

Дальше письмо не пошло. Слезы душат императора, Чтобы успокоиться, Хирохито открывает толстый фотоальбом. Снимки семьи, вот он сам верхом на белом коне (монтаж старых фотографий – один из любимых приемов Сокурова-режиссера). Белый конь – символика династии. А вот и фотопортреты американских кинозвезд: Чарли Чаплин, Марлен Дитрих, Хамфри Богарт (в сценарии был еще портрет Макса Линдера, но Сокуров француза вычеркнул). Венчает альбом фото Гитлера – фюрер в безукоризненном черном фраке и белоснежной манишке, Хирохито быстро переворачивает фотографию, чтобы лицо Гитлера смотрело в картон альбома.

Наступает важная сцена. За императором приехали американцы. Слуги в ужасе: бога-Солнце увозят оккупанты. Хирохито вынужден сам, без помощи, переодеться в европейский костюм. Медленно выходит во двор, где его ждут американцы. Двор обгорел, обуглился, но по нему все еще чинно ходит райская птица – та самая болотная цапля, что снималась у Сокурова в “Скорбном бесчувствии” и “Камне”. Дорогая режиссеру деталь…

Сокуров уплотняет, сжимает кинороман Арабова, целеустремленно, последовательно выходя на жанр киноповести. В центре киноповествования неизменно моногерой – император-миротворец, который мог бы стать диктатором, а сделался, по версии Сокурова, жертвой династической деспотии, рока, предопределенной судьбы.

Эпизод первой встречи МакАртура с императором Сокуров считал ключевым в структуре фильма. Да и кинокритики дружно сошлись в таком мнении. Встреча Хирохито и Главнокомандующего решена как кульминация противостояния традиционно замкнутого ритуала и демократических ценностей. Причем режиссер делает МакАртура более симпатичным и терпимым, чем вывел американца сценарист.

Главнокомандующий (Роберт Даусон) практически брошен президентом Трумэном в глубокий омут: выплывай, как сможешь. То ли немедленно расстрелять Хирохито как военного преступника, то ли взять под арест до суда международного трибунала, то ли проявить какое-то человеческое понимание. Сценарист сделал американского генерала резким и грубоватым. Арабов – через образ МакАртура – понимал, что миллионы человеческих существ (японцы) жили в тени тотальной катастрофы. Как немцы при Гитлере (фильм “Молох”).

Сокуров, комментируя свою трактовку главного героя, мотивы и возможности его поведения, разъяснял журналистам после съемок, что по конституции Хирохито не в праве был принимать важных государственных решений, что военные зачастую ставили бога перед фактом, о происхождении которого Хирохито мог и не знать. Такая нравственная (с ней и юридическая) защита выводит императора из болезненной зоны исторической вины, перекладывает ответственность целиком на плечи кровожадных военных сановников и коварных министров.

Император мог ли не знать, что его страна захватила Восточный Китай от Пекина до Шанхая, напала на французский Индокитай, высадила морской десант на Филиппинах, завладела Бангкоком и Сингапуром, оккупировала Бирму и, наконец, вероломно напала на Пирл-Харбор? Мог ли не знать император о Второй мировой войне?

Комментарий Сокурова показался мне чрезвычайно сходным (значит – актуальным) с некоторыми событиями нашей новейшей истории. Сравнительно недавний наш президент не знал, что отдал приказ о кровавом разгоне демонстрации в Тбилиси в 1989 году. Член Политбюро, министр иностранных дел Э.Шеварднадзе тоже не знал. Другой наш президент, Верховный Главнокомандующий, не знал, что отдал приказ расстрелять из танков боевыми снарядами Верховный Совет РФ 4 октября 93-го…

При свидании с МакАртуром, считал Сокуров, японский император мог рассчитывать на упорство и готовность к самопожертвованию своих четырех миллионов солдат против трехсот тысяч американцев, высадившихся на Японских островах. Но у противника были еще не востребованные две атомные бомбы. Япония была целиком блокирована с моря, лишилась нефти и продовольствия, которые транспортировались кораблями из Китая. Кроме того, Советский Союз вышел уже к Порт-Артуру и захватил Северную Корею. Положение Японии как военной державы стало безвыходным.

В фильме Сокуров акцентирует внимание зрителей на внешнем виде Хирохито. Император в европейском платье, с цилиндром. Ведь в 20-е годы Хирохито, будучи еще принцем, посетил Италию, Германию, Голландию, Великобританию. Европейские цивилизации оставили глубокий след в его душе, особенно английский стиль жизни. Хирохито может разговаривать с МакАртуром на чистом английском языке, а также сообщает генералу, что знает немецкий, французский, испанский, китайский, немного итальянский. Тем самым несколько смущая американца, который по первому впечатлению счел императора ничтожеством.

Равновесие в беседе постепенно устанавливается. Хирохито, не теряя достоинства, согласен покориться воле союзного командования. В свою очередь, МакАртур принимает решение посадить главного военного преступника под домашний арест. “До выяснения всех обстоятельств дела”.

Вернувшись во дворец, где не надеялись увидеть его живым, Хирохито в сердцах убирает бюстик Линкольна в ящик письменного стола. А тут еще МакАртур присылает в подарок несколько картонных коробок настоящего шоколада.

Господину Хирохито шоколад вовремя пригодится при встрече с голодным директором Института Арктики. Наи-учтивейший ученый приглашен во дворец для беседы с императором о полярном сиянии. Директор ошеломлен: в столь грозный час размышлять с богом о сиянии, немыслимом в их широтах?

Сокурову же было важно показать нам, как раньше говорили, просвещенного монарха. Семейное предание – дед Хирохито император Муцухито наблюдал однажды странное свечение над своим дворцом – волновало бога с самого детства. Ученый муж терпеливо разъяснил, что император Муцухито, величайший поэт, принял слетевшее на него вдохновение за полярное сияние. Хирохито остался доволен и одарил опешившего директора американским шоколадом.

Присутствие американцев не оставляет Хирохито в покое. Императору навязывают встречу с фотокорреспондентами, приходится снова надевать европейский костюм, примеривать подходящую шляпу. Нагловатые, циничные корреспонденты, набившие руку на скандальных снимках, не сразу признают в появившемся Хирохито главного военного преступника. Лишь один из них, бойкий хмырь, неожиданно восклицает: “Это же Чарли! Чарли Чаплин!” Стая журналистов набрасывается на Хирохито. Солнце проявляет терпимость и смирение. Принимает комические позы, нюхает розы. Видимо, император – на пороге своего судьбоносного решения. Стоически выносит насмешки фотокорреспондентов, углублен в себя.

Вечер заканчивается для Хирохито приглашением на ужин к МакАртуру. Вожделенный омлет, бокал красного вина. Горчит лишь вопрос американского генерала: “Помните такого, Гитлер?” Помяв губами, бог отвечает уклончиво: “Я его почти не знал”. Постепенно собеседники притираются друг к другу, даже закуривают гаванские сигары. Хирохито нравится вино, и с наслаждением он вкушает новый глоток. Главнокомандующий, словно поняв императора – жить тихо со своей семьей, принимает решение: “Все зависит только от вашего выбора. Будущее страны, ваше… Я ни к чему не принуждаю. И ни на чем не настаиваю”.

Таким образом, МакАртур вывел Хирохито из-под суда токийского трибунала и сохранил ему жизнь, четыре десятилетия которой император проведет в кругу семьи.

Поздним вечером в одной из комнат библиотеки Хирохито присаживается за письменный стол, на котором находится фонограф, – тот должен записать голос императора на граммофонную матрицу. Сокуров окружает бога-Солнце полной тишиной. За окном светит желтая луна – это символ, антитеза солнцу. Медленно, но четко выговаривая каждое слово, Хирохито зачитывает обращение к нации: “Я принял для себя важное решение. Исходя из интересов династии, Страны и своего народа, я отказываюсь от своего божественного происхождения. Слагаю с себя божественный статус во имя спокойствия, процветания и мира”.

Услышав это заявление, звукоинженер сделал себе харакири.

Фильм Арабова – Сокурова почему-то был отклонен отборщиками Берлинского кинофестиваля. Зато собрал роскошный букет восторженных отзывов как критиков, так и знаменитых коллег. Больше всего мне по душе стихотворение в прозе Тонино Гуэрра “Дыхание самой Поэзии”:

“Наслаждение мастерством Александра Сокурова. Он впустил в меня страдание. Загадочно страдание королевской личинки, что в конце заточена и бабочкой не станет – понимает, что не станет.

Восхищение встречей Императора и генерала. Ткань трагедии натянута поверх ткани экрана, и мелькает над ними рука, тишину вышивая. Прикосновение и дым двух сигар, прикосновение и дым двух культур.

А вот и сказки волшебство: жена возвращается, и Император снимает шляпку с головы ее.

Цвет тумана навсегда в глазах моих, цвета тумана отныне глаза мои. Белесый, бледный, зыбкий, для одного только зрителя освещает он разрушенный город: то Император смотрит из окна машины, сквозь город шуршащей, – и я смотрю.

Смотрю: полон потаенной грусти, шествует по фильму человек. Механична его поступь, возвышен дух. На свидание с действительностью идет он – ах, как мало схож он с ней! Достоинство, достоинство. Благодарю фильм за то, что вижу, благодарю за то, чему учусь: так переносят поражение, когда верным стражем достоинству поэзия поставлена.

Мы в плену, в бункере, нам отворил режиссер-привратник. Здесь сохраняется ритуал жестов, и живо таинство взглядов: стенами скрытых, из-за стен оберегающих. Тонкое таинство, высокое таинство. Элегантное таинство.

Исповедь сыну, письмо о поражении. Фильм начинает расти. Взрыв на белой лестнице: темная фигура выходит, спускается в свой сад, где американские пришельцы гладят райскую птицу. Скрытые взгляды окон провожают Императора, что удаляется в темной машине. Фильм все

растет и растет. И вот – гулкий трепет его, под спудом возросший, срывает покровы: слушайте дыхание самой Поэзии. Позади время войн и поражений; и одно лишь желание – вновь услышать стихи Императора о цветущей сакуре”.

Юрий ТЮРИН
«Экран и сцена»
№ 9 за 2016 год.