Обольщенный и отброшенный

Сцена из спектакля “Мефисто”. Фото О.ЧЕРНОУСА“За все, что случилось с моей страной. С вас тридцать серебренников” – на светлом заднике оголенной сцены высвечиваются темные буквы записки, поданной вместо ресторанного счета актеру Хендрику Хёфгену, стремительно, хотя и не без колебаний, возвысившемуся при нацистском режиме.

История преображения провинциального премьера в берлинскую звезду, история компромисса лицедея, приближенного к себе Генералом (читай, Герингом), написана сыном Томаса Манна Клаусом, издана в 1936 году и имеет в своей основе множество документальных фактов и реальных прототипов. Режиссеру Адольфу Шапиро, выпустившему на основной сцене МХТ спектакль “Мефисто” по одноименному роману, похоже, не слишком важно, чтобы зритель был подкован, кто есть кто. Тем не менее, в программке приведен фрагмент статьи – блестящей по уровню владения предметом и стилю письма – “Когда боги смеются” Майи Туровской, этот текст, несомненно, стоит прочесть целиком. Здесь не только объясняется, что за именем Хендрик Хёфген скрывается актер Густаф Грюндгенс (1899–1963) и прочерчены его связи с семьей Маннов, но и фиксируется удивительный факт: существует упоминание, что у Грюндгенса, уже после добровольного ухода из жизни автора романа, была идея самому экранизировать отнюдь не идеализирующий, а компрометирующий его сюжет. Если это соответствует действительности, то полная противоречий личность Грюндгенса предстает в каком-то особом свете – и без того значительная, обретает совсем уж необычайный масштаб. Впрочем, не исключено, что им двигала и открывающаяся возможность внести коррективы в описанные Клаусом Манном события, хотя хочется думать иначе – возможно, из-за того, что со смертью Грюндгенса нет ясности, был ли это несчастный случай или самоубийство.

Адольф Шапиро преподносит нам не исключительную личность, а в известной степени “каждого человека”, every man. Алексей Кравченко играет Хёфгена простоватым, плутоватым, в меру одаренным и без меры энергичным, умеющим договориться ради роли с собственной совестью.

В противостоянии любовь-ненависть к себе, своему окружению и стране, что владеет Хёфгеном, неизменно побеждает то, к чему склоняет его лицедейство, вернее, возможность лицедейства на лучших сценах Германии.

Нельзя сказать, что он живет лишь театром и не замечает того, что за его пределами. Хёфген наблюдателен, предусмотрителен, изобретателен: пучок соломки, что следует подстелить, у него всегда при себе. Он из тех, кто во внутренних диалогах гордо артикулирует “да”, любуясь собой, а после паузы добавляет шаткое “но”. Проблема выбора вообще нелегка, а подобных индивидов она корежит и перерождает: потихоньку разрушается талант, оказывающийся способным “взять” вожделенную роль Мефистофеля, “странного сына хаоса”, но пасующий перед высокой рефлексией Гамлета.

Режиссер Адольф Шапиро и художник Мария Трегубова обозначают контраст между догитлеровской и гитлеровской Германией визуально предельно наглядно. В первом акте богемная актерская среда существует среди пышных театральных занавесов, разноцветных, разнофактурных, в чьих складках скрываются гримерные с зеркалами, квартиры с обеденными столами и ваннами. Среди этих многоцветных кулис репетируют вампуку а-ля-рюс “Царевич”, чествуют прославленную гастролершу, распевают кабаретные песенки на немецком, планируют создание политического театра и выбирают пьесу для открытия (в пролетарской кепке и кожаной куртке актер Хёфген вполне органичен и азартен, это одна из его многочисленных жизненных ролей), танцуют, лицемерят, злословят, перемывают косточки. Массивные занавесы глубоких тонов, в сочетании друг с другом выглядящие дурновкусием, загромождают практически всю сцену, начало же спектакля происходит на авансцене перед опущенным пожарным занавесом. (Как тут не вспомнить, что в “Вишневом саде” копия родного мхатовского занавеса с чайкой, по воле Адольфа Шапиро и художника Давида Боровского, становилась олицетворением гибнущего под топором сада?)

Второй акт – полное пространственное преображение: открытый прямоугольник сцены, лишь пианино и много разнокалиберных стульев и табуреток, среди них приготов-ленный кем-то, вероятно, уже собранный, чемодан, а над головами низко-низко нависли штанкеты с осветительными приборами. Многие персонажи появляются тенями на заднике – те, кто уже успел эмигрировать, как актриса-звезда Дора Мартин (Светлана Иванова-Сергеева), как жена Хендрика Барбара (Юлия Снигирь), как всемогущий в мировых театральных кругах Профессор (Станислав Любшин). Среди этого царства безнадежных красок с доминирующей серой задают тон два ярких пятна – Хёфген в мефистофельском черном плаще с кровавым подбоем и Генерал (Николай Чиндяйкин) в пилатовском белом облачении с кровавым подбоем и в фуражке.

Мхатовский “Мефисто” вслед за романом выглядит несколько прямолинейным, но в своей внятности очень своевременным спектаклем. Роман Клауса Манна, с его избыточной портретностью, явился отчаянной, трагической констатацией происходящего в Германии 1930-х. Спектакль МХТ шире, чем только история самообольщения художника страшной эпохи, которого в финале огорошили окриком: “Пошел вон, актеришка!” “Мефисто” Адольфа Шапиро кажется спектаклем-предупреждением нынешнему миру, попыткой отрезвить сегодняшнюю реальность.

Мария ХАЛИЗЕВА
«Экран и сцена»
№ 9 за 2015 год.