Новая версия оперы предполагает и совершенно новое ее звучание: понадобились аутентичные инструменты и исполнители, как рыба в воде чувствующие себя в старинной музыке. Музыкальными руководителями постановки стали знаменитые барочных дел мастера, Джованни Антонини (дирижер) и Диего Фазолис (хормейстер).

Самое заметное изменение, которое, несомненно, сразу поразит всякого поклонника беллиниевского opus magnum, – это необычный расклад голосов. Мы привыкли к “Норме” величавой, воинственной, страстной, громокипящей, где два лучших и самых продолжительных дуэта отданы двум героиням, младшая из которых обладает глубоким бархатным меццо, а старшая – драматическим сопрано. В этом крылась главная притягательность и необычность оперы, и этим дамам тенор уже был не соперник, сколь бы героическим образом он не пытался привлечь к себе внимание.

Чечилия Бартоли переворачивает все устои. Самое любопытное, что при этом она строго соблюдает исторический канон. Колоратурное меццо Бартоли (Норма) наследует Джудитте Пасте, для которой и была написана опера. Младшую героиню поет (что логично) более легкий голос – партию Адальджизы Беллини создавал для юной Джулии Гризи. Ну а тенор Поллион лишается всякого героизма и оказывается наследником лирического россиниевского тенора Доменико Донцелли, первого исполнителя этой партии.

Режиссеры Моше Ляйзер и Патрис Корье – бессменная команда Чечилии Бартоли – создали не самую оригинальную трактовку “Нормы”. И французское Сопротивление, и Анна Маньяни, на которую явно ориентируется Бартоли в своей актерской манере, – все это уже было в давнишней штутгартской продукции, закупленной для нашей “Новой оперы”. Впрочем, хороша строгая и лаконичная, без излишеств, сценография – пространство заброшенной школы (убежище подпольщиков) и совсем уже схематичное пространство жилища Нормы, где все терзания героини разворачиваются на фоне глухой черной стены, отрезающей ее от мира, а затем и от жизни. Увертюра сопровождается яркой кинематографической предысторией: Норма, школьная директриса, медленно встает из-за стола, мгновенно загипнотизированная запретной любовью к немецкому офицеру, в то время как конвой эсэсовцев уводит учительницу – участницу Сопротивления…

По правде говоря, оригинальность режиссерской интерпретации здесь не столь уж и важна – сама музыка работает на прочтение драмы, задуманной Винченцо Беллини и Феличе Романи. Аутентичное исполнение с его камерностью и интимностью переключает основной конфликт “Нормы” в психологическую плоскость и тем самым делает его максимально понятным современному зрителю, живым и актуальным, не задрапированным в условные театральные ризы.

Такая музыкальная фактура полностью оправдывает и непривыч-ное распределение голосов. Норма, конечно, остается Нормой: страдающей, любящей и в то же время яростной, властной, несгибаемой. Но яснее высвечиваются позиции остальных героев, а тем самым – и вся динамика их взаимоотношений с главной героиней.

Поллиону уже не нужно быть героическим супертенором, которому еще необходимо обладать гибкостью голоса и умением убедительно исполнить кантилену. Американский тенор из Айовы Джон Осборн может позволить себе (и нам) рос-кошь купаться в нежнейших оттенках. Его персонаж – человек вовсе не героический, явно мечтающий о простом уюте, об отношениях, не омраченных никакими драмами. Он проникновенно, на полушепоте обольщает Адальджизу, а потом, в сцене скандала, устало, горько и сломленно пытается отвечать нападающей на него Норме.

Этот Поллион смертельно боится Нормы, ее мрачной, властной харизмы, ее яростного фанатизма, ее всепоглощающей, убийственной любви. Он пытается освободиться, бежать, жалуется на кошмары, проклинает тот день, когда связался с ней. И понимает под конец, что власть Нормы над ним все же безгранична. Остается лишь признать ее, отдаться ей в апофеозе любви и смерти.

Та, к кому стремится Поллион, – это юная Адальджиза, прелестная в своей робкой неопытности. Такой же была когда-то весталка Норма, пока в ней не выявилось столь пугающее Поллиона темное начало: на двойничестве Нормы и Адальджизы, настойчивом мотиве подмены, блистательно выстроена вся драматургия оперы. Именно такую Адальджизу исполняет мексиканская певица Ребека Ольвера. Ее искренний, полудетский тембр полностью оправдывает идею легкого сопрано в этой партии.

Благодаря привлечению старинных музыкальных традиций в новой версии “Нормы” отчетливо вырисовывается ее тематическая связь с таким характерным барочным жанром, как оратория (как тут не вспомнить, например, генделевских “Дебору” или “Эсфирь”). Нас не должен обманывать условный друидический антураж: конечно же, вся риторика либретто – все эти бесконечные упоминания о Храме, грозном мстительном Боге, неминуемом падении преступной и греховной власти (Рима) – отсылает к ветхозаветному лексикону или новозаветному Апокалипсису. А царственная жрица и воительница Норма уподобляется таким персонажам, как Дебора, Эсфирь, Юдифь.

Важно понимать, что две эти ипостаси – интимная и, так сказать, общественная – в образе Нормы слиты воедино, не состав-ляя ровно никакого противоречия. И революционная версия оперы, представленная в Зальцбурге, лишь подчеркивает это обстоятельство. Норма – абсолютный лидер, привыкший повелевать во всем. Она верна своему желанию: одинаково убедительна в роли жрицы, направ-ляющей военную мощь племени, и в роли матери, подруги, возлюбленной.

Норма во всем устанавливает свой закон, который превыше всех прочих: пока она хочет уберечь Поллиона, она сдерживает рвущихся в бой галлов; но, как только ею овладевает жажда личной мести, тут же бросает военный клич от имени божества. Вот только какого божества? Ирминсула, Луны – или божества темной, присваивающей любви?

Она заключает пылкий стратегический, “военный”, союз с Адальджизой против неверного супруга. Но это вовсе не галантный союз графини и Сюзанны против графа Альмавивы. Стоит только Норме узнать о неудачных попытках девушки смягчить сердце Поллиона, как она тут же обрушивает на младшую подругу всю силу своего гнева и действительно готова убить ее – как неоднократно порывается она убить и своих детей.

Интерес Нормы к Адальджизе не только стратегический. Он связан с вопросом, затрагивающим самую сердцевину ее бытия: что значит быть женщиной?

До поры до времени ответ у нее имелся. Быть женщиной – значит быть любимой дочерью своего отца, который возносит ее на самые вершины могущества. Она как Брунгильда при Вотане: дева-воительница, “casta diva”, чья магическая сила напрямую связана с сексуальной неискушенностью.

Затем появляется мужчина. Теперь быть женщиной – значит обладать возлюбленным и детьми. Этот новый опыт она парадоксальным образом совмещает с отнюдь не померкнувшим сиянием божественной девы. Быть женщиной для Нормы – значит быть всемогущей. У нее ни в чем нет нехватки.

Но внезапно она сталкивается с новым знанием: оказывается, мужчина может желать что-то еще помимо нее самой. Таким объектом желания для Поллиона становится Адальджиза. Исследуя загадку собственной женственности, Норма пытается идентифицироваться с Адальджизой, понять – что же такое есть в этой девочке, чего недостает ей, всесильной Норме? Что так желанно для Поллиона? Юная, пока еще не соблазненная весталка – когда-то такой девочкой была и сама Норма, утратившая свою притягательность, как утрачивают ее женщины, завоеванные Дон Жуаном. Но если Адальджиза готова смиренно уйти со сцены, Норма-лидер никогда не смирится с утратой власти.

Адальджиза – объект особый, вечно ускользающий, недоступ-ный. Впервые мы узнаем о ней, когда Поллион рассказывает другу свой сон-кошмар: Адальджизу, стоящую вместе с ним у алтаря Венеры, внезапно словно облаком окутывает жреческая мантия, и девушка исчезает под раскаты грома и всполохи молнии. Слышен страшный голос незримого существа: так мстит Норма.

Здесь отчетливо видна структура взаимоотношений Поллиона с обе-ими женщинами. Адальджиза – то, что ускользает, то, что образует нехватку, отсутствие. Норма, напротив, создает гнетущее, пугающее сверхприсутствие: гром, молнии, голос, мрачная тень, темный преследующий бог, о котором постоянно твердит римлянин. В руках этого божества Поллион лишается силы и желания.

Желание – это то, что делает человека человеком. Вот как устроено желание – чтобы быть живым, текучим, функционирующим, оно должно быть всегда нацелено на нехватку, которая неизменно остается вне пределов досягаемости и предстает только в виде заменяющих ее (но не способных ее заполнить) объектов. Как только возникает угроза чрезмерного присутствия, заполнения этой “божественной пустоты”, желанию приходит конец. Оно застревает, останавливает свой бег. Человек теряет себя, его воля парализована.

Именно это происходит в отношениях Нормы и Поллиона – желание Поллиона “не работает”. Оно похищено, присвоено Нормой, превращено в грозное требование, обращенное к нему уже не земной женщиной, а страшным божеством. Любовь к Адальджизе – попытка высвободить желание, оживить его.

Норма ставит перед собой сверхчеловеческую задачу: она намерена вернуть себе не просто Поллиона, а его угасшую любовь. Ее исследование женственности, секрета, которым будто бы владеет соперница, приводит к радикальному решению – стать Адальджизой.

Поразительно психологически тонко и достоверно выстроена сцена “торга” с неверным возлюб-ленным. Я отпущу тебя на свободу – не действует. Я убью тебя! – тоже нет. Я убью детей – тепло, но не совсем. Убью Адальджизу – вот это, наконец, больное место, удар в самое сердце. Он уже умоляет, но победа пока не окончательная. И тут, как мистическое озарение, приходит – “son io”, “это я”. Пока трепещущий Поллион в ужасе ждет, когда с ее уст сорвется заветное имя – ведь все детали совпадают: весталка, нарушившая обеты, полюбившая врага, – Норма делает мастерский ход. Пожертвовав ферзем, она выигрывает партию.

Она подменяет собой Адальджизу, пусть и на погребальном костре, превращаясь в теперь уже совершенно недосягаемый, навеки утраченный и тем самым желанный объект любви. Любовь Поллиона вновь вспыхивает во всей своей подлинности. Он заворожен видением абсолютного объекта: сияющего в отблесках костра, раскрывающего все тайны истинной любви. И самая главная истина состоит в том, что любовь равна смерти. “Тщетно ты пытался ускользнуть от меня – ты снова со мной, навсегда”, – произносит Норма. Поллион – поверженный противник, которого она уже никуда не отпустит, хоть и обещала вначале сохранить ему жизнь. Сбывается его сон: темное божество, отняв у него Адальджизу, уводит его за собой в смерть, и бездна действительно разверзается у его ног.

Впрочем, богов и бездны оставим для “старой” “Нормы”. Мифология “Нормы” обновленной, “земной” – всего лишь обманчивая изнанка извечных законов обыденной, всеобщей человеческой жизни.