Максим СЕВРИНОВСКИЙ: «Я живу в Диснейленде»

Фото предоставлено Театром имени Евг. Вахтангова
Фото предоставлено Театром имени Евг. Вахтангова

Звезда сразу двух театров – “ОКОЛО дома Станиславского” и Вахтанговского, Максим Севриновский окончил Щукинский театральный институт (курс Юрия Нифонтова) и режиссерский факультет ГИТИСа (Мастерская Олега Кудряшова). К своим 37 годам успел сыграть заветные роли мирового репертуара – Ричарда III в Театре имени Евг. Вахтангова и совсем недавно – Сирано в театре “ОКОЛО”. Его работа в премьерном спектакле Александры Толстошевой – потрясение, Севриновскому удается брать самые высокие ноты любовной трагедии. Мы поговорили с Максимом о театре, учебе, учителях и удаче. Коснулись и заветов, оставленных ему Римасом Туминасом.

– Как появился театр в твоей жизни? Какое самое первое сильное впечатление?

– Театр мне нравился всегда. У меня мама очень творческий человек, она вела театральный кружок в школе. Водила всех в театр, это называлось внеклассное занятие (улыбается). Больше всего мне запомнилась Щепка. Я забыл, что мы там смотрели, но впечатления, ощущения от этого места сильны до сих пор. Дома у нас всегда было много гостей, мама устраивала замечательные праздники. Она умерла, когда мне было 13 лет. Я остался с папой.

– Папа как относился к твоему увлечению? Ведь ты играл еще в школе?

– Папа был против. Никогда не хотел, чтобы я учился в театральном вузе. Хотел, чтобы окончил “нормальный” институт, овладел “земной” профессией, сам он всю жизнь проработал часовщиком. Я окончил Университет управления, специальность – менеджер в социальной сфере.

Когда поступал на актерское в первый раз и никуда не поступил, папа видел мое отчаяние и сказал: “Ладно, иди позанимайся, курсы какие-нибудь пройди”. Правильно сказал, потому что читал я странно. Одна из моих учителей Елена Михайловна Долгина заметила тогда: “Тебя не возьмут, подумают, что ты нездоров”.

– Почему? Ты вел себя как-то эксцентрично?

– Я очень эмоциональный был, это пугало. Я впадал в крайности или же придумывал какую-то такую форму, что люди думали: “Он что, дурак что ли?” Понимаешь, я был настроен очень наивно, думал, меня не могут не взять. Хотел идти спрашивать у комиссии, может быть, они что-то напутали (смеется). Я был как ребенок, с детской такой фантазией – мол, все люди вокруг чувствуют то же, что и я.

– Что тебе давало силы пытаться еще раз? Ты же 3 раза поступал.

– Мне очень хотелось поступить. Фанатично. Но, согласись, бессмысленно по-другому.

– Расскажи про учебу.

– Я учился в Щуке. Обожал делать самостоятельные отрывки, заморачивался, прямо ночевал в Институте. Я этим болел, и годы учебы… это была какая-то сказка. Очень много красивых женщин и красивых людей вокруг. Ты думаешь: ничего себе (смеется). И ты делаешь то, что тебе нравится. Это же невероятная удача. Когда уже после окончания института я прослушивался в театры, ко мне подошел Александр Коручеков со словами: “У тебя отличные самостоятельные отрывки, иди на режфак в ГИТИС, попробуй. Там добор”. Я ему очень благодарен, это было правильное решение. Хотя в какой-то момент мне хотелось все бросить и пойти служить в театр. Меня почему-то тянуло непременно в театр с колоннами (смеется). Но каким-то чудом я остался у Олега Львовича Кудряшова, мозг включился. Это была большая школа.

– Щука и ГИТИС, два таких разных мира.

– У меня всегда было чувство, что Щука – это завод, выпускающий мерседесы. То есть машины, которые могут ездить везде. Они очень оснащенные. В ГИТИСе же машины могут быть менее оснащенными, но зато они ручной работы… Абсолютный эксклюзив. Нельзя выбрать, что лучше или что хуже, дело не в этом. Просто в Щуке ты учишься “растворять” свою индивидуальность в роли. А в ГИТИСе – напротив, показывать ее в любом персонаже, которого играешь. В ГИТИСе к тому же гораздо больше самоиронии. Я смело могу сказать, что сформировали меня оба вуза. Абсолютно равнозначно.

– Максим, спектакли каких режиссеров на тебя повлияли во время учебы?

– “Ричард III” Юрия Николаевича Бутусова, “Демон. Вид сверху” Дмитрия Анатольевича Крымова, “Три товарища” Галины Борисовны Волчек, “Дядя Ваня” Римаса Туминаса. Спектакли Ежи Гротовского.

– А Юрий Николаевич Погребничко?

– Ооо, это отдельная история. Я зашел в театр “ОКОЛО” совершенно случайно. Ничего о нем не знал, учился в Щуке на 4 курсе. В зале у меня буквально началась истерика, я смеялся и громко выражал свое восхищение. Я увидел, что можно одного автора показать через другого, Пушкина соединить с Гоголем и т.п. Погребничко “вышиб” меня из всего моего представления о театре. На его спектаклях я понял, что в театре можно все. И был в диком восторге. Пребываю в нем до сих пор. Я захотел работать в “ОКОЛО” в первую же минуту.

Юрий Николаевич преподавал у нас в Институте, я знал, что он – Погребничко, режиссер. Ничего у него тогда не видел и думал: “Это, наверное, хороший режиссер. Потому что ТАК не может ходить плохой режиссер”. Как будто целый мир ходит (смеется).

Сразу после увиденного спектакля я и пошел к нему показываться. Он говорит: “Да я не смотрю никого. Ну, хочешь, покажи что-нибудь”. Когда я показал ему отрывок, он спросил: “Сам сделал?” Говорю: “Да. На режиссуре учусь у Кудряшова сейчас”. – “Так, может, и спектакль сделаешь?” И я сделал. “Портрет” по рассказам Бунина. Когда Юрий Николаевич его посмотрел и началось обсуждение, я услышал: “Ну, как… Ну, хорошо. Но вообще плохо. Но для тебя хорошо” (смеется). При этом спектакль взяли в репертуар. Юрий Николаевич долго расспрашивал меня, почему я хочу играть у него в театре, очень много интересного рассказывал, половину я не понимал, половину воспринимал ассоциативно. А потом я выдал: “Знаете, у вас в театре… это как будто Полунин, только в драме”. И Погребничко ввел в меня в спектакль. Потом еще в один.

– Ты и сейчас выходишь на сцену в этих спектаклях? Это же не главные роли.

– Выхожу. “Забыть, или больше не жить”, “С любимыми не расставайтесь” – очень важные для меня спектакли. Я впервые вышел на профессиональную сцену именно в них. Это как дом. Юрий Николаевич в этот дом меня позвал. И очень мне помог.

– Встреча с Римасом Владимировичем случилась после?

– С Римасом была очень похожая ситуация. Он набирал артистов в вахтанговскую Студию. Меня слушал плохо, его все время отвлекали. Только когда на меня реагировал зал, поднимал глаза. Прошло немного времени, и вдруг звонок – меня записали в Студию вольнослушателем. Потом был показ отрывков внутри Студии, и я ему очень понравился. Туминас сказал: “Везде его запишите. Он мне нужен”. Так я оказался в Театре имени Евгения Вахтангова.

– Ты часто в интервью говоришь, что роли Ричарда и Сирано всегда были твоей заветной мечтой.

– Я тебе даже больше скажу, я всегда хотел сыграть эти роли именно в этих театрах. Но после Ричарда я чувствовал растерянность и испугался этой растерянности. Мол, я больше я ничего в театре не хочу. А сейчас напротив. Для меня нет ничего выше этих ролей. Ричард – самая мощная драматическая роль в мировом репертуаре. А Сирано – самое красивое, что написано и сыграно про любовь.

– Когда смотришь “Сирано”, создается впечатление, что этот спектакль – не только высказывание режиссера Саши Толстошевой. Но и твое очень личное высказывание.

– Абсолютно так. А ты заметила, что “Сирано” больше действует на мужчин, чем на женщин? Женщины говорят: “Где здесь логика? Зачем он не сказал и сделал всех несчастными”.

Мужчины же реагируют иначе. Ни одного не знаю, кто бы не сочувствовал Сирано. Для мужчины это идеал. Человек, не идущий на компромисс. В жизни мы все на него идем. А тут герой – человек, который 15 лет ходит к женщине в монастырь и читает ей стихи. Вдумайся, 15 лет. Вот говорят, есть люди, которые любят друг друга по 20 лет. Но они тихо и вдалеке друг от друга любят. А тут, в этом-то вся штука, Сирано со своей возлюбленной видится каждую неделю. Боль, которую он чувствует, она неизбывна и навсегда.

– Образ Сирано придумал ты или Саша?

– Конечно, мне очень помогла Саша. Она безумно талантливая. Она мне сказала одну вещь про моего героя, определившую весь рисунок: “Сирано не агрессивен”. Его все играют как героя-одиночку, который вызывает общество на дуэль. А мой Сирано другой. Это личная боль. Тихая и глубокая. К тому же место диктует (улыбается) – театр “ОКОЛО” не предполагает агрессию. И Саша весь спектакль постаралась выстроить на нежности и любви.

– Что в спектакле далось тяжелее всего?

– Первая сцена. Она самая важная и показывает, знакомит зрителя с героем.

“Вы что так смотрите? Вам нравится мой нос? – Я… Что вы?.. – Может быть, мы оба смутили вас?”

Это камертон спектакля. И он у нас не получался очень долго. Тогда я предложил Саше, что это будет разговор не с Ворчуном, а со зрителем. Он их спрашивает: “Вам нравится мой нос?”

– Тебе, как актеру, что важно, чтобы зритель понял после этого спектакля?

– Что есть жертвенная любовь, всепоглощающая. Не все могут ее чувствовать, не все умеют. Я не умею. Поэтому я и мечтал это сыграть, хотя бы на пару часов поверить, что я выше, глубже, лучше, чем есть на самом деле.

– Скажи, пожалуйста, чему тебя научил Римас Туминас, а чему Юрий Николаевич Погребничко? Что останется с тобой в жизни до конца?

– Римас как-то сказал хорошую фразу: “Играть надо для неба, там ангелы”. И я согласился. И так живу. А вторая фраза – “Не надо все показывать, оставляйте что-то себе”. Я много об этих его словах думаю, веду с ними внутренний диалог. Подсознательно понимаю, что Римас прав. Но пока не хочу так. Пока хочу во всем идти до конца. Не дорос. Римас Владимирович показал мне, как может поддержать вера в тебя. Не игра в нее, мол, учитель верит в ученика, а начальник в подчиненного. А вот такая настоящая вера, мужская, как будто на равных. Я ему за это очень сильно благодарен.

Юрий Николаевич знает что-то в театре и в жизни такое, чего вообще никто не знает. Я не способен его разгадать. И его спектакли. Люди стоят на сцене, говорят, молчат, потом раз – и я вижу персонажа. Актер не сделал усилия для этого. Я не уловил, где это усилие. Это вопрос чуда.

– И последнее. Ты спасаешься театром от реальности? Или театр и есть реальность?

– Конечно, спасаюсь. Я живу в Диснейленде. И не собираюсь из него уезжать.

Беседовала Наталья ВИТВИЦКАЯ

«Экран и сцена»
№ 9 за 2022 год.