Эгоизм театра

•  Римас ТУМИНАС. Фото Д.ДУБИНСКОГОТолько-только благородно и мудро отпраздновав юбилей Вахтанговского театра, Римас Туминас очутился перед лицом своего собственного юбилея. 20 января ему исполнилось шестьдесят. От торжеств по этому поводу он умело уклонился. От поздравлений, надеемся, скрыться ему не удастся.
Кажется, что Римас Туминас неотделим от нашего постмодернистского времени. Утверждение и отрицание в его спектаклях неизменно идут бок о бок при полном отсутствии каких бы то ни было деклараций, переходы от возвышенного пафоса к ерничанью практически неуловимы. Работам Туминаса свойствен особый иронический прищур, отчетливый привкус по-европейски изысканной пародии. Практически в каждую рецензию на очередную его постановку, литовскую ли, мос-ковскую ли, напрашивается и непременно в ней оказывается слово “гротеск”, ибо гротеск для этого режиссера – не только термин или прием, но проверенное годами мировоззрение.
В самом конце девяностых за приглашение на постановку литовца Туминаса, поразившего Москву волшебным вильнюсским “Маскарадом” (а еще раньше – спектаклем “Улыбнись нам, Господи” Григория Кановичюса), вели сражение два мос-ковских театра – Вахтанговский и “Современник”. Сложилось так, что второй московской работой режиссера стало “Играем… Шиллера!” (трагифарсовая шиллеровская “Мария Стюарт”, лишившаяся первого акта) в “Современнике” – спустя ровно два десятилетия после первой столичной постановки, “Мелодии для павлина” Освальда Заградника в Театре имени Станиславского в 1979 году. Впрочем, и вахтанговцы оказались настойчивы, сотрудничество с ними спустя некоторое время тоже состоялось – в 2002 был выпущен сумрачный и опять же гротесковый гоголевский “Ревизор”, в сердцах его уродливых персонажей царили пустота и цинизм, некоторых в финале поджидала гибель. Главный герой этого “Ревизора” был и вовсе непредсказуем: в глубине открытого темного пространства сцены кренилась залатанная тряпичная церковь с луковицей без креста. Она застыла, как угрюмая, сутулая женщина. Застыла, тая в себе очевидную угрозу. Застыла, чтобы, сорвавшись с места и рванув на авансцену, накрыть развевающимся подолом все живое. Образ оказывался ярчайшим и вместе с тем спорным и уязвимым.
А по прошествии еще пяти лет Римас Туминас получил предложение возглавить Вахтанговский театр. Казалось бы, сочетание имен Вахтангова и Туминаса – случайное и во многом рискованное. Оказалось (возможно, это стало неожиданностью и для самого Туминаса), не совсем случайное. Что ни премьера, приходится констатировать точки соприкосновения режиссеров двух разных эпох – чаще всего мысль обращается к вахтанговскому “Гадибуку” и “Эрику XIV”, но и к “Чуду святого Антония”, и ко второму варианту “Свадьбы” тоже. Связь эта ощутима и в шекспировской постановке “Троил и Крессида” (первый спектакль Туминаса в должности художественного руководителя – по его собственным словам, “антиспектакль”, а на самом деле – сатирический фарс, совсем недавно, увы, снятый с репертуара), и в горчайшем чеховском “Дяде Ване”, признанном вершинным достижением последних лет. Оба – и Вахтангов, и Туминас – сознательно отступают от традиционного психологизма, а в душах их героев чаще всего серо, призрачно, ржаво, на лицах и в движениях – трагический излом.
Режиссерский почерк Туминаса всегда узнаваем, но никогда – однообразен. Театру, и в первую очередь, своему, он вполне обоснованно ставит диагноз “эгоизм” – из-за неукротимой тяги выписать собственный сюжет поверх авторского текста, вырваться за пределы суровой зависимости от литературного первоисточника, ввести в спектакль свой личный опыт. Театральный мир Туминаса полон причудливых метафор, шарад и мистификаций, не всегда расшифровываемых логическим путем. Со зрительскими ожиданиями режиссер расправляется практически в каждой работе, порой лукаво, а порой и безжалостно. Раз за разом он вынужден выносить своей эпохе жесткий и неутешительный приговор.
Римас Туминас, безусловно, обладает лиризмом, но лиризмом какого-то особого свойства, лиризмом, пробивающимся сквозь обреченность иронии. Поддерживают этот лиризм, временами укрупняя и возвышая спектакли до масштаба подлинной трагедии, два постоянных соавтора режиссера – художник Адомас Яцовскис и композитор Фаустас Латенас. Призрачно-серая гамма, неизменно погруженная в тускло подсвеченный туман, которую находит для работ Туминаса Яцовскис, и отрывисто-тревожная музыка Латенаса, способная на эксцентрические зигзаги, в нежданный миг вдруг собирающаяся в единый мощный поток и выплескивающаяся на зрительный зал, почти неотделимы от режиссуры и, кажется, идеально отражают мироощущение постановщика. А оно всякий раз оказывается и шире, и глубже одного только постмодернизма.
Любого человека, а в особенности художника, характеризует его отношение к смерти. Кажется, что Туминас думает о ней неустанно, но привычно переводит свои размышления в органичный для него иронический план. Темы смерти и старости по понятным причинам чрезвычайно близки. Возможно, этой близостью и объясняется появление в репертуаре Вахтанговского театра двух названий, объединенных темой завершения жизни в богадельне, доме для престарелых – “Последние луны” и “Ветер шумит в тополях”.
Римас Туминас видится сегодня столь значительным художником и интерес к его творчеству так велик, что отдельные неудачи или проходные работы вызывают разочарование значительно более острое, чем, быть может, того заслуживают. Однако недоумение по поводу спектаклей “Последние луны” и “Ветер шумит в тополях” оттесняется на второй план недавней работой Мастера – выпущенным к девяностолетию театра спектаклем-бенефисом “Пристань”. Поскольку “ЭС” писала о юбилее совсем недавно, ограничимся тем, что скажем: впечатление от “Пристани” оказалось долго не отпускающим. К этому многосюжетному и многоликому действу уважительная мысль возвращается снова и снова, как и к самой идее художественного руководителя отпраздновать юбилей подобным образом – не концертом и не словоплетением, но подлинным творчеством, причем почтительно задействовав старшее поколение труппы.
И сколько бы ни уверял Туминас, что “театр – пусть святое, но всегда вранье. У меня после всякого спектакля ощущение: вот опять удалось всех провести. Я даже боюсь, что меня когда-нибудь разоблачат и посадят в тюрьму. То есть вроде бы сам по себе ты честен, но все равно занимаешься великим обманом”, его Театр бесконечно далек от обмана и фальши. Как и литовская режиссура в целом, он оказывает несравненное влияние на театральную Россию, особенно на ее столицы. И мы по-настоящему благодарны.

Мария ХАЛИЗЕВА
«Экран и сцена» № 1 за 2012 год.