Как, должно быть, изумляется публика, приходящая в Театр имени Евг. Вахтангова на “Мертвые души” и видящая в программке фамилии всего двух исполнителей! Впрочем, и те, кто заранее знает, что артистов только двое, тоже заинтригованы. Огромная сцена, огромное классическое произведение, густонаселенное колоритнейшими персонажами и обремененное мощной сценической традицией – и столь минималистичный состав. Однако именно такое решение оказалось ключом, открывшим много неожиданного в режиссере Владимире Иванове, а также позволившим необыкновенно и эффектно преподнести хрестоматийный текст Гоголя и дать блестящей актрисе Марии Ароновой в один вечер сыграть более дюжины ролей, тем самым отчасти компенсировав 9 лет ее беспремьерья в родном театре.
Впрочем, то, что исполнителей лишь двое – это мистификация. (Рождающееся подозрение – весьма увлекательное дополнение к общей интриге.) К тому же помимо актеров в спектакле принимают активное участие тени, проекции и куклы всех конструкций: традиционные, шарнирные, плоские фанерные, ростовые. А некоторые из них в самый неожиданный момент могут оказаться вовсе не куклами.
Владимир Иванов, прежде работавший в педагогически-классическом стиле, на этот раз пошел другим, и очень вахтанговским, путем. Его “Мертвые души” начинаются с выхода актеров, устанавливающих лампы на рампе и полушепотом рассуждающих о том, что за подлеца им придется сегодня представлять перед публикой. А дальше и виртуозная Мария Аронова, и оказавшийся достойным партнером Владислав Гандрабура прямо-таки ныряют из одного гоголевского образа в другой, меняются ими, выходят из них, отыгрывают фокусы и трюки, чередуя психологический реализм, условный театр, театр теней, буффонаду, лирику, эксцентрику и фантасмагорические пляски. И все это одновременно с театром масок в стиле Аркадия Райкина. Причем классический райкинский водоворот преображений здесь в разы усиливается тем, что актеров двое, и к эффекту узнавания маски добавляется процесс угадывания, кто под ней. Плюс травестия. И Аронова, и Гандрабура легко и остроумно перешагивают из мужских ролей в женские (как уморительна у Гандрабуры дама приятная во всех отношениях!). Иногда прямо на глазах у зрителей. И главное – этот масочный театр двух актеров усиливается театром одного сценографа. Эффект мятой бумаги с проступающими рисунками и гоголевским почерком, использованный в декорациях, Манилов в панталонах из капроновых розочек, исполинский косматый неандерталец Собакевич, вся – один сплошной чепец – Коробочка в коробе с курами, Плюшкин в бесконечном, застав-ляющем вспомнить театр Таирова, плаще – художнику Максиму Обрезкову за впечатляющую визуализацию гоголевской лиричности и гоголевского же гротеска, отдельное браво. И за маски для образа Чичикова – тоже. Немного инфернальные, они, когда без усов, делают актеров похожими на директора театра Кирилла Крока, а когда с усами – на Гоголя. Чуть встанет Чичиков вполоборота, и уже видится знакомый профиль с длинным носом. А вслед за этими масками и другие кажутся чуть носатее, чем следовало бы…
Николай Васильевич очень выиграл от всей этой масочной карусели (Владимир Иванов нашел для нее у Гоголя старинное слово – галопад, по названию танца). Она оказалась для “Мертвых душ” вполне органичной. К тому же режиссер, несмотря на каскады спецэффектов, активнейшую работу всех цехов за кулисами и бурный темперамент обоих исполнителей, не упустил важные смысловые акценты. Ни птицу-тройку, ни Россию, ни ее чиновников. И как-то очень сблизил автора и пуб-лику. Столь ими обоими любимым смехом. Что весьма кстати, поскольку Гоголя в нашей жизни до сих пор очень много. И в маске, и без.
Майя ОДИНА
«Экран и сцена»
№ 10 за 2021 год.