От чудака до черта

Евгений Шкаев в спектакле “Месяц в деревне”. Фото предоставлено Архангельским молодежным театром
Евгений Шкаев в спектакле “Месяц в деревне”. Фото предоставлено Архангельским молодежным театром

Сезон 2020-2021 для Архангельского молодежного театра юбилейный. 45 лет назад в Доме культуры работников просвещения собралась на первое занятие городская экспериментальная театральная студия – будущий молодежный театр Виктора Панова. Инициатива создания театра-студии была поддержана ректором Театрального училища имени Б.В.Щукина Борисом Захавой. Студийцы первого набора стали профессиональными артистами и составили костяк труппы театра. Один из них – Евгений Шкаев.

Кажется, этот актер легко может присвоить себе любое амплуа. В самом своем существе он черпает и комическое, и трагическое для своих героев. Едва уловим тот момент, когда этот невысокий человек с вовсе не идеальными чертами лица вдруг преображается: приосанивается, примеряет улыбку – и становится обаятельнейшим.

Евгений Шкаев в труппе Архангельского молодежного театра с 1983 года. Сейчас он – ведущий мастер сцены и заведующий постановочной частью. Соединение двух театральных ипостасей дает его сценическим образам возможность обрастать бытовыми деталями: на сцене человек отвечает не только за самого себя, а за всю “одежду” спектакля. И этот факт явно накладывает отпечаток – каждое появление Шкаева, каждое его действие на сцене фундаментально, до мелочей выверено и технично. Доскональное знание спектакля изнутри делает и персонажей Евгения Шкаева убедительными, понятными зрителю. При этом разгадать механизмы работы актера нелегко – он будто и не совершает никакого усилия, входя в роль.

В двух спектаклях Архангельского молодежного театра, поставленных молодым режиссером Максимом Соколовым, – “Месяц в деревне” Тургенева и “Пьяные” Вырыпаева, – особенно подчеркнута надежность, присущая личности самого Шкаева. Его героям доверяешь интуитивно: земному, хозяйственному, но с чудинкой Аркадию Ислаеву и растерянному, немного циничному неудачнику Лоуренсу.

Из неповоротливого и грузного мужчины, каким описывает Ислаева Тургенев, персонаж Шкаева превратился на сцене в поджарого, увлеченного своим делом озорного человека – чего только стоит его нелепый полуирокез. Он существует словно параллельно всему актерскому ансамблю. Его Ислаев – не столько действующее лицо, сколько зеркало поступков остальных героев. Чудаковатый муж Натальи Петровны (Яна Панова), своими нервическими метаниями он заполняет всю сцену. Как и у всех в этом скучающем доме, угадываемая широта души этого энтузиаста, самолично занимающегося в поместье разными постройками, будто загнана в рамки. Потому движения рук его скованы, спина сутулится. Как только дом начинает оживать и расцветать, с приходом в сердца героев любовных мечтаний и метаний, в Ислаеве-Шкаеве просыпается внутренний мальчишка – например, в танце с сыном Коленькой.

Для понимания героя как совести этой семейной истории важна сцена, следующая за страстным объяснением Натальи Петровны и Беляева (Степан Полежаев). Неожиданное столкновение с реальностью буквально подкашивает Ислаева. За пару минут он переживает целую гамму чувств: это и узнавание, и борьба со случившимся, и смирение. Все его существо оказывается сломлено и скомкано, словно тот огромный отрез целлофана, который он как можно скорее неуклюже хочет убрать даже не от себя, а от посторонних взглядов.

Евгений Шкаев в спектакле “Чайка”. Фото предоставлено Архангельским молодежным театром
Евгений Шкаев в спектакле “Чайка”. Фото предоставлено Архангельским молодежным театром

Роль Лоуренса в спектакле “Пьяные” в ряде актерских созданий Евгения Шкаева кажется экспериментом. Перед нами – повзрослевший яппи в модном костюмчике, подчеркивающем уверенную манеру держаться в обществе, даже если на ногах стоишь не слишком крепко. Громкий, хлесткий и вызывающий спич его героя, призывающий современников “не ссать!”, превращает его почти в боксера на ринге, требует энергетической собранности. Правда, сначала он чувствует себя лишь случайным прохожим, но зато позже, войдя во вкус, ему удается приручить вдруг вырвавшегося на свободу беса. Изобличителя, обладателя какого-то высшего знания об этом прогнившем мире Евгений Шкаев выращивает в своем персонаже постепенно: то решительной рукой буквально рубит воздух, прибавляя веса словам, то вздымает вверх кулак, будто нокаутируя невидимого соперника, но вдруг выходит из роли высшего судии и смягчается. И вот тогда этот чеканщик жесткой правды быстро превращает все сказанное в милую клоунаду, становясь в движениях несколько стесненным: мол, что это я раздухарился.

Легкое назидание правдолюба свойственно многим героям Шкаева, а может быть, и ему самому оно по душе. Его излюбленный способ сосуществования на сцене с другими актерами – присесть рядом на корточки или, скрестив ноги, пристально разглядывать собеседника, внимая его словам. Складывается впечатление, что перед тобой одновременно и благодарный слушатель, и отменный рассказчик. Такими чертами Евгений Шкаев наделяет своего Прохорова, неутомимого старосту 3-й палаты из “Вальпургиевой ночи” в постановке Искандера Сакаева. Венедикт Ерофеев называет героя “самодержавным и прыщавым”, но Шкаев отступает от такого определения. Его Прохоров не командир и не баламут, но мечтатель и вдохновенный повествователь. Удивительно, что, оставаясь буйным вожаком третьей палаты, сценический Прохоров не выпячивает себя: не боится потеряться среди других обитателей психбольницы, легко уходит на второй план, но его главенство при этом неоспоримо. Он же с первых секунд задает в спектакле тон скоморошеского площадного действа.

Евгению Шкаеву вообще свойственна органика артиста площадного театра. Он неизменно оказывается в центре событий Международного фестиваля уличных театров, является одним из соавторов уличного спектакля “Двери”, с которым объездил многие российские и зарубежные фестивали. Еще одной, пусть не самой заметной, но выразительной ролью Евгения Шкаева стал Александр в спектакле “Жиды города Питера, или Невеселые беседы при свечах” (постановка художественного руководителя Архангельского молодежного театра Виктора Панова). В слабом взъерошенном мужчине во фланелевом исподнем едва ли угадаешь вожака Прохорова или экстравагантного Лоуренса. Наивный детина с медвежьей поступью определяется внешними атрибутами: пижама в начале спектакля, детская шапка и объем-ный тулуп в сцене сборов “распутника города Питера” с вещами на выход. Но визуальная отсылка к детству скорее отталкивает, вызывая усмешку. В образе Александра Шкаев выпускает наружу своего внутреннего комика. Видно, что такому рохле сам он не симпатизирует. Но ведь должны быть и роли, идущие вразрез с личностью артиста.

В спектакле “Братья Карамазовы” (режиссер Максим Соколов) Шкаеву досталась роль сумасбродного и развратного главы семейства – Федора Павловича Карамазова. Актер признается, что действовал в работе интуитивно. Искать “карамазовщину” в себе пришлось еще и потому, что прописанный Достоевским визуальный образ с внешностью Евгения Шкаева никак не сходится. Одна из запоминающихся характеристик Карамазова-старшего – “настоящая физиономия римского патриция времен упадка”. В облике актера отсутствуют и аристократическая стать, и отпечаток безрассудно проведенной жизни. Этого грешника, скандалиста и нечестивца он создает по преимуществу пластикой: то в нарочито скованной позе застывает в кресле, а потом с остервенением поедает борщ, то широко расставляет руки, упершись в края ванны, над которой ему помогают умываться, то, вздрагивая всем телом, ложится поперек кресла. К тому же он по пояс раздет, что подчеркивает тягу персонажа ко всему плотскому.

Карамазов-Шкаев все время существует в предельном напряжении. Вот уж где ангелы с демонами ведут ожесточенную борьбу. До приторности расслабленное лицо преображается в жесткое и собранное – и в первых сценах, и во время разговора-дуэли с Митей (Степан Полежаев). А после и вовсе делается истеричным и неприятно подвижным. В этом спектакле Евгений Шкаев перевоплощается и в черта, пришедшего во сне к Ивану (Вячеслав Кривоногов), что логично продолжает его основную роль. Создать этот образ ему помогает надетый задом наперед пиджак, сковывающий движения инфернальной силы, лишь воображаемой Иваном, видящим в ней отца. У Шкаева роль выглядит несколько карикатурной: этакий гоголевский персонаж или сам черт из табакерки.

Крайне неожиданной в репертуаре артиста стала роль романтика и вечного ребенка Константина Треплева из чеховской “Чайки” (постановка Ильсура Казакбаева). В этом спектакле он создает аффектированно детский образ начинающего драматурга. Такие краски персонажу во многом обеспечивают костюм на несколько размеров больше, разрезанный пополам и ловко пристроенный на голове детский мяч, бинокль и маска с трубкой для подводного плавания. Средства, которыми создается эта роль, в чем-то схожи с теми, что использованы в спектакле “Жиды города Питера”. Только в “Чайке” нелепость Треплева дает возможность акцентировать внимание на отрыве его творческого мира от реальности.

В некотором смысле “Чайка” претендует на то, чтобы называться бенефисом Евгения Шкаева. Актеру удается передать духовное одиночество не только визуальными средствами. Его Треплев демонстративно лишен взаимодействия с другими героями пьесы – монологи, адресованные в пьесе определенным лицам, в постановке Молодежного театра произносятся исключительно на зрителя.

Персонажи Евгения Шкаева каждый раз будто методично разбираются актером на составляющие, поэтому ему удается даже маленькую роль превратить в мини-спектакль с непременным ответом на вопрос: чем хорош этот человек, а чем плох? Наверное, секрет искренности его работ именно в неустанном внутреннем анализе доставшихся ему персонажей.

Полина КАРПОВИЧ

«Экран и сцена»
№ 9 за 2021 год.