Взгляд слепого

Фото предоставлено пресс-службой Театральной олимпиады 2019/Интерпресс

Фото предоставлено пресс-службой Театральной олимпиады 2019/Интерпресс

Роберт Уилсон поставил спектакль “Эдип” по софокловской трагедии “Царь Эдип” не столько о роке, сколько о расплате. Мозг добровольно ослепившего себя фиванского царя здесь разрывается от голосов и звуков, речей и музыкальных инструментов, надрыва птиц и стихий. Перед мысленным взором атлетически сложенного героя, скульптурно застывшего на восходе солнца с лицом, устремленным незрячими глазами к пламенеющему диску-прожектору, проносится, кажется, воспоминание за воспоминанием, видение за видением – по-уилсоновски эстетизированная череда поданных вразнобой событий. Особо болезненные из них повторяются в разных вариациях по много раз, как и сопровождающие их тексты, звучащие преимущественно в записи. Шажок за шажком продвигается почти обнаженный Эдип в безжизненном черном пространстве навстречу светилу, вступая в широкие лучи софитов. Возможно, это Эдип на пути в Колон после всех страшных прозрений.

Вершащееся в эдиповой душе предваряет отчаянное соло на саксофоне композитора и исполнителя Дики Ландри. Из почти невыносимых для уха скрежета и скрипа постепенно выкристаллизовывается музыкальная тема, полная дисгармоничных фиоритур.

Сам режиссер утверждает, что в случае с “Царем Эдипом” его особенно занимало, что и как мы видим, когда слепы, – скажем, в ту долю секунды, когда моргаем и включается внутреннее зрение. А потому в “Эдипе” демонстративно рассинхронизированы звуковая и визуальная составляющие. По аналогии с названием прославившего Роберта Уилсона спектакля “Взгляд глухого”, сыгранного в Париже в 1971 и чрезвычайно воодушевившего Луи Арагона, жанр “Эдипа” – постановки почти на полвека младше – стоит обозначить как “взгляд слепого”.

Под топот, эхо, грохот камнепада, вспышки света, бесчинство музыки, шума ветра и волн, сменяющиеся тьмой, тишиной и заунывной мелодией, в слове назойливо чеканятся горестные вехи судьбы Эдипа, так что софокловская трагедия вполне могла бы восприниматься как “Эдип”-briefly, если бы не форма свидетельских показаний. Собственно свидетельниц в программке обозначено только двое – статуарно величественная Лидия Кониорду, повествующая страдальчески, горлово и утробно, и кабаретно пританцовывающая и почти щебечущая Ангела Винклер, прославившаяся не только в кино, но и в спектаклях Петера Штайна. Однако свидетельствуют тут, похоже, все: и темнокожая Иокаста на котурнах, в чьих густо обведенных белилами глазах не видно смирения, и ее белокожий ангелоподобный двойник, и прорицатель Тиресий, и пастух, и мальчик. Кажется, и сам Эдип готов давать показания против себя – то выставляется окровавленная рука, то бессчетно повторяется “И всех я умертвил” с акцентом на “я”. Свидетельства отражены и в пластике – искаженное лицо за стеклом с раскрытым в немом крике ртом, изогнутый кусок веревки-проволоки, с которым не расстается, проделывая почти хореографические па, то ли сам Эдип, то ли пастух, – вероятно, той самой веревки, что связывала ноги младенца, обреченного на гибель отцом.

“Текст повторяется вновь и вновь” – эта строка неоднократно высвечивается вместо титров перевода со множества языков: греческого, немецкого, французского, итальянского, английского, на последнем произносит несколько реплик в записи и постановщик. Содеянное прокручивается вновь и вновь в памяти Эдипа, от него самого остались лишь память о прошлом, совершенная телесная оболочка и черная повязка на глазах. О катастрофе вопиет и музыка: звучащий вживую саксофон и вторящий откуда-то издалека кларнет.

От назойливых слов и их неотменимой сути мутится не только дух, но преображается пространство, зарастает раскладными стульями для потенциальных свидетелей, пока Эдип в яростном танце не сметает их то поштучно, то скопом. Он обречен жить в ожидании новых обвинителей, жить и помнить, жить и раз за разом нащупывать мыслью тот миг, когда сквозь гармонию пророс хаос.

По подмосткам петербургского театра “Балтийский дом” проложены два ряда лампочек – подобными во многих работах Уилсона обрамлен портал сцены. На фоне голубеющего задника пространство между этими подсвеченными линиями выглядит спокойной водной гладью, а на фоне черного – бездонной поблескивающей пропастью. Не так ли и с нами, стоит только моргнуть, сменив свет на темноту, как тревоги рвутся наружу.

Мария ХАЛИЗЕВА

«Экран и сцена»
№ 14 за 2019 год.