Чеховский “Медведь” – страстная и остроумная пьеса про шаг от ненависти до любви, водевиль – в самом лучшем и радостном смысле этого слова. Режиссер Владимир Панков прибавляет к трем персонажам пятерых служанок, пару двойников главных героев и очень много музыки. Коротенькая история множится в зеркалах, превращаясь то в оперу, то в оперетту, то в мелодраму, то просто в шутку. И в каждом отражении свои законы жанра, свои правила игры. Здесь говорят по-русски, по-итальянски и по-немецки. Играют на флейте и виолончели, вскакивают на стол, идут стреляться под грянувший посреди лета снегопад, читают текст с листа. На портрете под видом умершего мужа героини запечатлен Чехов.

На сцене пюпитры, арфа, обтянутый черной тканью длинный стол с траурными розами, высокие подсвечники, несколько стульев (художник-постановщик Максим Обрезков). Вдоль линии рампы тянется ряд ламп. Они, конечно, электрические, и дают лишь скромную часть освещения, но намек на старинный театр угадывается.

Почтенная дама в пышном черном платье, помещица-вдовушка Елена Ивановна Попова в исполнении Елены Яковлевой, не молодится, с достоинством принимает свой возраст – и при этом не стесняется быть красивой кокетливой женщиной с изящной прической и игривыми ямочками на щеках. Ее тень, душа, двойник – девушка в легком белом платье (Надежда Мейер). В трауре по умершему мужу они поют романсы, томно вздыхают и жеманно роняют платочки. Одетый как горничная слуга Лука (Евгений Бархатов) пытается уговорить барыню – барынь! – не запирать себя в четырех стенах, но на него только машут руками.

Для взимания долга в имение Поповой приезжает грузный и грубый Григорий Степанович Смирнов – Александр Феклистов, одетый в черную шубу до пят. Его двойник (Петр Маркин) – высокий человек в элегантном пальто, в шляпе и пенсне внешностью напоминает Чехова и чем-то неуловимым самого режиссера Владимира Панкова. На два голоса они пытаются убедить вдову заплатить деньги немедленно, сокрушаясь, что завтра – крайний срок.

Бородатый помещик вовсе не похож на Дон Жуана, который влюблялся, страдал на все лады и бросал женщин, он медведь с толстой шкурой, сердитый и уставший. Смирнов осознает, что постарел, и ему самому кажется – постарел неизбежно. Зол он не только и не столько на то, что денег не платят, а на возраст, на нынешнюю свою жизнь, в которой дела и заботы давно вытеснили любовь. Раньше поездка к женщине – романтическое приключение, теперь – чего уж пошлее – срочная потребность в деньгах. Попова заявляет, что у нее нет настроения заниматься такими вопросами, и он негодует, что она смеет это сказать, что она в этом свободна. Мужа нет, а любовь (или ее видимость, здесь неважно) живет и движет ее решениями. Смирнов с удовольствием играет в карты и пьет водку, если находится компания, поет, когда душа просит, но от решения непременно взыскать должок не отказывается, ведь отступать ему некуда.

Попова, с удивительной легкостью порхающая по сцене, сначала лишь холодно отталкивает упрямого помещика, но постепенно входит в азарт и спорит искренне, от всего сердца, готовая даже стреляться на дуэли, хотя никогда прежде не держала в руках револьвер. В отличие от чеховской пьесы она находит среди любовных писем деньги, оставленные мужем для уплаты долга. Впрочем, отдать их сразу не желает, ждет эффектного момента. Никакой плотный траур не может скрыть ее жизнерадостной, страстной, полнокровной натуры – и это очаровывает Смирнова. Она для него – спасение, он для нее – новый шанс жить в любви, ухаживать за кем-то и беречь кого-то.

У “двойников” своя игра, свои ссоры и влюбленности. Они то вторят героям, то перепевают реплики на свой лад, то демонстративно не соглашаются с их решениями. Ближе к счастливому финалу Получехов-Полусмирнов отклеивает бороду, прячет пенсне и в общих чертах повторяет сцену жизни последних минут драматурга: выпивает шампанское, спокойно произносит “Ich sterbe” и умирает. Никто не обращает особенного внимания: давно доказано, что автор – мертв.

Актеры играючи переходят из жанра в жанр и распевают сложную многоголосую партитуру спектакля без фальши. Последнее чувство здесь трогает, а не смешит – и в этом больше чеховского, чем во многих более верных оригиналу постановках.

Зоя БОРОЗДИНОВА
«Экран и сцена»
№ 13 за 2019 год.