В отрыве от цивилизации

• Сцена из спектакля “Собачье сердце” Краевого театра драмы (Хабаровск). Фото О.ПОЛОННИКОВОЙ

• Сцена из спектакля “Собачье сердце” Краевого театра драмы (Хабаровск). Фото О.ПОЛОННИКОВОЙ

Два “Собачьих сердца” соседствовали в программе “Маска Плюс” фестиваля “Золотая Маска”, собранной в 2019 году кураторами Оксаной Ефременко (Новосибирск), Юлией Клейман (Санкт-Петербург) и Алексеем Киселевым (Москва), и спровоцировали разговор не столько об интерпретациях, сколько о новых способах сочинения спектакля. Выученики Петербургской театральной академии, Николай Русский и Олег Еремин опробовали свои ключи на одном и том же материале, и текст Михаила Булгакова оказался поводом для очень разных спектаклей. Однако в методах, которыми создавались “Собачьи сердца” Краевого театра драмы из Хабаровска и “Чехов-центра” из Южно-Сахалинска, есть нечто общее, свойственное сегодняшнему театру в целом.

 Сцена из спектакля “Собачье сердце” “Чехов-центра” (Южно-Сахалинск). Фото С.КРАСНОУХОВА

Сцена из спектакля “Собачье сердце” “Чехов-центра” (Южно-Сахалинск). Фото С.КРАСНОУХОВА

Знаменитая булгаковская повесть сатирически точно описала столкновение старой цивилизации с новым, народившимся после 1917 года миром, которым правят кухарки, Швондеры и Климы Чугункины. Профессор Преображенский олицетворяет не столько определенный класс, сколько понимание о гармоничном мироустройстве, зависящем от граждан, его населяющих. Когда приходит разруха – это знак падения цивилизации в отдельно взятом человеке. В обоих спектаклях звучит эта тема, тема крушения цивилизации перед лицом пришедшего хама: и у Олега Еремина, где танцующие орки берут измором и профессора, и его помощников, и у Николая Русского, где Шарик, пройдя цикл очеловечивания, снова оказывается голым, в одних трусах, безмолвным существом. Полный распад и бесконечные симулякры ждут нас в конце пути, если верить Еремину. Собачка вернется в свое естественное состояние – говорит Русский. Апокалиптическое настроение, кажется, диктует и тот путь, которым шли сочинители обоих спектаклей. Сходство, при безусловном стилистическом различии и при разнице в драматургическом материале (каждый из режиссеров выбрал свои фрагменты текста), – в свободе от прошлых интерпретаций и в том, что отнюдь не толкование сюжета становится главной задачей.

В хабаровском “Собачьем сердце” текст Булгакова – относящийся к описанию и к внутренним переживаниям пса – звучит в записи, иногда в рассинхроне со сценическим действием. Николай Русский создает сложно устроенную композицию из звучащего текста, музыки (в глубине сцены на ударных сидит артист, похожий на Игги Попа), пространственных спецэффектов и собственно драматических сцен. Его Шариков (Алексей Малыш) существует по законам перформативного театра, пока не натянет штаны с адидасовскими полосками и блатной пиджачок. Парой к “голому” и безмолвному Шарикову приставлена его женская версия (Татьяна Малыгина), она танцует свой бесовской танец и разговаривает, по сути, являя оборотную, “испорченную” сторону героя. Преображенский (Максим Кушников) сыгран как герой позднесоветских пьес – правильный, сдержанный человек, которому мешают работать. У режиссера получилось не пересказать и не проиллюстрировать, но создать самостоятельную версию булгаковской истории, где текст существует наравне с другими элементами театра. Свобода, с которой это сделано, сказывается и в способе существования актеров – очень разных и сохранивших эту разность внутри спектакля.

В сахалинском “Собачьем сердце” Шариков неистребим – зло, однажды пущенное в мир, только множится и ширится. Весь второй акт спектакля Олега Еремина – это пастиш из ужастиков, вампирское сборище, поющее хором “мы хорошие”, и разных театральных жанров. Художник Сергей Кретенчук устлал планшет сцены настоящими шкурами – росомах, медведей, енотов. Живой ковер с оскаленными зубами и ушками производит жуткое впечатление. Почти как история с собачкой, после операции заговорившей человеческим голосом, а потом – по версии Еремина – оставшейся навсегда в строю, среди подобных ей упырей, порожденных советской властью.

Сама идея того, что быдло побеждает все, что вся послереволюционная история России – это путь в никуда, сопровождающийся уничтожением цивилизации, не работает сегодня так, как могла работать вчера. Классовый вопрос сегодня выглядит совершенно иным образом: его нельзя свести к дилемме аристократия – пролетариат. Речь, скорее, о каком-то естественном образе жизни, который может быть у кого угодно, вне зависимости от происхождения. Собачка, прикормленная в доме профессора, могла бы и дальше жить припеваючи. Кто виноват в том, что ее жизнь изменилась? Не зря этот вопрос со скандальной уверенностью звучит в спектакле Еремина.

Оба “Собачьих сердца” не исчерпываются месседжем, более того – месседж здесь самое тривиальное. А вот способ сочинения спектакля, по которому можно опознать признаки свободного режиссерского мышления, – куда как интересней. У Олега Еремина он связан с желанием пародировать и сталкивать друг с другом театральные стили и жанры, у Николая Русского – воплощен в этюдной, по сути, манере выращивать театральное содержание из самой игры. И этот талант делать живой театр, возможно, куда важнее любой, в особенности же путаной, “телеграммы в зал”. Хотя, конечно, об исчерпанности дарвиновской концепции развития цивилизации в связи с “Собачьим сердцем” думаешь неизбежно.

Кристина МАТВИЕНКО
«Экран и сцена»
№ 6 за 2019 год.