По всем трем открытым этажам можно бродить и заглядывать в разные углы, где есть, за что зацепиться глазу. Грядки – земля с проклюнувшейся мятой – среди окрашенных кирпичных желобов; лимоны и деревья, подвешенные на бетонный потолок, но распустившиеся, живые; уложенное на голый пол еще не пожелтевшее сено – здесь тебя призывают снять обувь, чтобы ощутить деревенское лето не только носом, но буквально, кожей. Рядом – ванна и оцинкованные тазики с теплой водой и травами для мытья ног, а напротив – много песка, мини-пляж, над ним свисают цепочки птичек оригами. Старое кресло и кожаные потертые чемоданы вместо сидений; патефон; эмалированные аккуратные, почти все разные, чашки и блюдца, как на каком-нибудь европейском блошином рынке; сушащиеся на бельевых веревках простыни, образовывающие зигзаги, мимо которых можно пройти по прямой, но так хочется пробежаться полусогнувшись, оторвавшись от других. Неброские элементы-образы, накиданные по всему пространству, и вот ты уже не на советском фабричном производстве, а в Испании чьего-то детства, и одновременно, конечно, в своем. Когда в угловой комнате из холодильника запускают шарики из пенопласта, и находящиеся там зрители – и взрослые, и дети – радостно посыпают друг друга белым горошком и зарываются в нем, можно ли точно сказать, чья это зимняя сказка?

То, что речь идет о детстве, об иной эпохе, подсказывает комната с выставленными фотографиями – черно-белыми, полуразмытыми, семейными и городскими середины века, все оформление – из картона. В коридорах висят ключи на веревках, потянешь – и приоткроется еще отпечаток, и еще. Ключи, конечно, символические, но и вполне материально переносящие нас в другое время: эти железные ключики, как из детских кинофильмов, давно вышли из обихода, и на пороге в “Habitaculum” ты перепрыгивал через ямку тоже с ключами, но современными, а тут – те, которые мама могла повесить тебе на шнурке на шею, когда ты уходил играть во двор. Не золотым ключиком, но условным стуком открывается потайная комната-шкаф, в ней зрителей усаживают на простыню и, когда приходит новая группа, трамбуют до последнего, чтобы все посмотрели кукольное представление: для создания театра оказывается достаточным наличие детского интереса, тяжелой шторы, затеняющей дневной свет, одной лампочки и двух “наряженных” картофелин. И, конечно, актрисы.

Человеческое присутствие здесь, безусловно, самое важное. Зашпаклеванные стены никто не маскирует, и когда людей в каком-то пространстве вдруг нет (актеры и зрители сгруппировались в других местах) – ты ощущаешь и холод, и пустоту. Стоит только появиться актерам-проводникам, как пространство становится теплым, наполняется жизнью. Актеры подсказывают, что нужно делать (а ничего не делать здесь вне правил), дают начало новому действию/игре, подхватывают пришедших и провожают уходящих. При этом сами они молчат, и приказом их указания назвать сложно: тебя никто не заставляет, например, резать лимоны или мыть чашки, но отказываться отчего-то не хочется, такие они дружелюбные и сами во все включенные: ты им помогаешь и благодаря своим действиям оказываешься в большом семейном, дружественном кругу. Соучаствуя, ты начинаешь выполнять какие-то совместные действия и с другими зрителями, знакомыми и незнакомыми: ловишь спускаемую сверху другими (потом ты сам будешь на их месте!) корзинку с чашками, передаешь по цепочке к месту мытья; берешь вымытую кем-то посуду и вытираешь ее полотенцем; несешь кувшин с нагретой водой наверх – чтобы, оказывается, подлить теплой воды в ванну, где полощут ноги очередные участники. Ноги, кстати, здесь моют друг другу – выданными щеточками, а приходящих новичков отправляют делать массаж шеи тем, кто уже “занят”. Веревочки с оригами тоже дают подергать кому-то из зрителей – пока остальные лежат внизу и наслаждаются их узорами. Разделения работы и отдыха ты, однако, совсем не чувствуешь, все сливается в какое-то единое совместное деревенское гулянье, сейчас что-то делаешь ты, делаешь для кого-то, потом не ты и уже для тебя, и в этом взаимодействии – игра и радость.

На выходе тебе на плечи накидывают старое уютное пальто и дают чемодан: пройдясь так всего с дюжину метров и вернув реквизит, ты все равно уносишь с собой случившиеся улыбки и объятия, летнее легкое настроение, которое в этом убежище разливают, видимо, вместе с лимонадом. Я, кстати, умудрилась на самом спектакле пролить на себя лимонад, пытаясь схватить кинутую ложку. И актер, что вы думаете, не стал пить свой, пока не испачкал собственные брюки, не проверил, осталось ли что-то у меня в чашке, и не дождался улыбки в ответ. Настроение тут же выправилось. В такое внимание к другому – незнакомому, но уже другу, гостю на празднике, невозможно не влюбиться, и уже очень ждешь следующего летнего приезда “Камчатки”.

Елена ГОРДИЕНКО

Фото Г.БЕЗБОРОДОВА