В последнее время заявило о себе новое поколение российских режиссеров, ответственно и интересно работающих для юного зрителя. Нам было важно спровоцировать практиков на размышления, которые помогли бы сформулировать, как выглядит сегодня ситуация в театрах для детей. Юрий Алесин окончил актерский факультет Театрального института имени М.С.Щепкина и режиссерский факультет ГИТИСа. Он – основатель театра “Снарк”, один из инициаторов фестиваля независимых трупп “Карабас”, ставящих спектакли исключительно для детской аудитории.

– Что тебя подвигло на создание частного театра?

– Не было предложений от театров государственных, а работать по профессии очень хотелось. Теперь я понимаю, что руководство собственным театром дает мне некоторые преимущества. Единственное, что меня огорчает – это невозможность осуществить какой-либо проект на большой сцене. Для частного театра (если это – не мюзикл и не антреприза со звездами) такие проекты – неподъемная задача. Первый мой спектакль “У ковчега в восемь” был рассчитан на большую сцену, “Побег из космоса” – тоже, а дальше пространство, в котором я работал, все уменьшалось и уменьшалось. “Сын великана” – мой самый маленький спектакль, где все оформление состоит из стола, стула и бумажных фигурок.

– Кстати, о “Ковчеге”. Почему все так схватились за эту пьесу Ульриха Хуба?

– В “Ковчеге” есть философская тема, смешные диалоги, плюс это комедия положений. На той же лаборатории, предшествовавшей фестивалю “Золотая Репка” в самарском театре для детей и молодежи “СамАрт”, вместе с “Ковчегом” появилась пьеса “Поход в Угри-Ла-Брек”, ее поставила Полина Стружкова. Но там меньше забавных диалогов и совсем нет песен, поэтому ее сценическая судьба оказалась гораздо беднее. Хотя странно, что она до сих пор не идет в Москве, здесь бы она нашла своего зрителя.

– Пьеса действительно могла испугать серьезным разговором о смерти. Существуют ли табу в театре для детей?

– Пока трудно сказать. Это проверяется на практике. Изначально можно все, а потом, когда начинаешь воплощать, понимаешь, что нужно делать, а что нет.

– Был ли у тебя опыт отказа от темы?

– Такого опыта не было. На первых порах я часто ошибался с возрастными категориями. Мне казалось, что ставлю для маленьких, а оказывалось, реальный зритель, по крайней мере, на два года старше.

Я считаю, нужно говорить обо всем, что ребенок способен воспринять. Любой театр, должен быть синхронизирован с объективной реальностью. Важно, чтобы спектакль не опережал возможности восприятия, но и не отставал от своего зрителя.

– А должен ли спектакль для детей содержать воспитательный компонент?

– Зависит от режиссера. Если у него получается искренне говорить со сцены декларативные вещи, если он внутренне на это заточен – то да.

– Продолжим разговор об образовании. А надо ли режиссеров специально учить ставить спектакли для детей?

– Не думаю. Режиссура – прикладная специальность. Ты получаешь базу, а дальше сам решаешь, к чему ее применить. Технологически театр для детей ничем не отличается от театра для взрослых.

– Почему ты ставишь только для детей?

– Вопрос личного интереса. Потому что мне так нравится. Когда я учился и еще не знал, что займусь детьми, то был в ужасе, поскольку мне не нравилась ни одна пьеса. Я пять лет читал, всю библиотеку Олега Лоевского прочел – ничего не нашел. После участия в фестивале-лаборатории “Золотая Репка” осознал, наконец, что буду делать. Я понял, что мой театр – это путь не только к детской аудитории, но и к взрослой. Ведь мифология и сказки – изначально взрослые вещи. Так я нашел свою нишу.

– У тебя нет комплекса режиссера второго сорта, режиссера театра для детей, который не в состоянии поставить “Гамлета”?

– Я могу поставить “Гамлета”, но их и так очень много.

– Каковы у тебя перспективы для развития?

– Я не вижу границ. “Гамлета” ставили миллион раз по-разному, и часто это было хорошо. Со сказками – то же самое.

– Но и “Красную шапочку” ставили миллион раз.

– Затертые вещи стараюсь не брать. Я занимаюсь не просто театром для детей, а поиском в этой области.

– Но что делать со зрителем, который предпочитает классические сюжеты в традиционной постановке? Должен ли режиссер учитывать этот спрос?

– Это вопрос менеджмента, режиссера он не касается. Но мне кажется, что нужно соблюдать некий баланс. Понятно, что существование театра, ставящего только Кейт ДиКамилло и Юрия Клавдиева, невозможно. Но в любом театре должен быть какой-то процент эксперимента и поиска. Сейчас во многих московских театрах происходит качественный скачок по отношению к спектаклям для детей, но выглядит он так: дирекция дала большой бюджет, позвала классных режиссеров и художников, и в итоге сделали качественный продукт. С этой точки зрения показательна “Золушка” Екатерины Половцевой в “Современнике”. Видно, что театр не поскупился. И выходит папа и говорит ребенку: “Правда, это лучший спектакль, который ты видел?”.

– А что ребенок отвечает?

– Ребенок говорит: да.

– И это правда?

– “Золушка” – хорошо сделанное зрелище, и оно нравится. Но хочется, чтобы театр на этом не останавливался.

– Считаешь ли ты, что поиски в частном театре без большого бюджета возможны?

– Если живешь без господдержки – экспериментировать опасно и невыгодно. Нужно зарабатывать. Антрепризы зарабатывают хорошие деньги. Есть театры, которые занимаются анимацией – они тоже неплохо живут. Есть театры, курсирующие по детским садам, – это отдельная история.

Но частные театры, в кругу которых вращаюсь лично я, ухитряются экспериментировать – и мне интересно за этими экспериментами следить.

– И поэтому – чтобы узнать и сплотить коллег – появился фестиваль частных театров для детей “Карабас”, его организовали ты и Андрей Поздняков, директор театра “Домик Фанни Белл”. Или это объединение преследует иные цели?

– Задача “Карабаса” в том, чтобы люди узнавали об этих театрах, ведь у многих нет своих помещений. К тому же, встречаясь, мы чему-то учимся друг у друга. Мне интересно, чтобы выходили копродукции, совместные проекты.

– Есть ощущение, что новый детский театр вырос из лабораторий.

– Конечно, это так. Лаборатории – лучший инструмент строительства нового или мало изученного. Мне кажется, как только что-то видится неблагополучным – нужно устраивать лаборатории, и дело пойдет на лад.

– Нет опасности остаться только лабораторным режиссером и не “дорасти” до “Золушки” в “Современнике”?

– Творческие люди обычно делятся на два типа. Одни могут бесконечно экспериментировать и улучшать свою работу, им результат не важен. А другим важно, чтобы у эксперимента был внятный, интересный результат. Я отношу себя ко второму типу и экспериментирую исключительно с прагматичными целями.

– Влияет ли твоя педагогическая работа с детьми на деятельность в профессиональном театре?

– У меня есть предчувствие, что рано или поздно эти два вида деятельности пересекутся. Мне нравится, когда детей в театре играют дети. Да, это сложно: дети вырастают, им нужно учиться, они болеют, но на уровне актерского мастерства они легко конкурируют со своим взрослыми коллегами. Когда я вижу, как роль мальчика играет женщина, пусть ей даже не 35-40 лет, как раньше, а, допустим, 22, все равно мне это кажется неубедительным. Детская достоверность, искренность – недостающие краски в палитре театра для юной аудитории.

– А как ты относишься к пьесам, которые пишут сами дети?

– Как правило, дети пишут вторичные пьесы. У меня был опыт лаборатории “Маленькая премьера”, заключавшийся в том, что режиссер с ребенком писали пьесу. И один мальчик написал что-то потрясающее, невообразимое. Какой-то синий злой цыпленок, стреляющий из клюва, и многое другое. Потом выяснилось, что все это взято из компьютерной игры, а я про нее просто не знал.

– Таким образом, режиссеру надо быть в контексте популярных детских интересов и увлечений?

– Конечно, надо. Ты можешь поймать что-то, что детям нравится, и использовать это.

– Нет ли в таком случае опасности пойти на поводу у детей?

– Здесь нет четких правил. Как нам в современной драматургии приятно встречать сегодняшние реалии, так и детям важно увидеть в спектакле не далекое и нравоучительное, а близкое и понятное. Дети приходят в театр с опытом телевизора и бесконечных мультиков, и режиссеру нужно на первых порах прокладывать к ним “мостик”.

– Но можно ведь сразу вести ребенка в театр, максимально рано. Сейчас популярен бэби-театр. Этот жанр, эти поиски вообще можно назвать театром?

– Да, это театр. Но в основном – “театр художника”. Бэби-театр – это театральный минимализм. Когда я делал “Глазами цветка” (бэби-спектакль в театре “Снарк”), я понял, как это нелегко. Оказалось, что создать что-то предельно простое и понятное – самое трудное.

– Чего не хватает в современном театре для детей?

– Не хватает современного танца. Не хватает фантастики. Не хватает чего-то, связанного с фокусами и технологиями в камерном пространстве. И, конечно же, не хватает театра для подростков.

– Как ты думаешь, почему?

– Этот театр чрезвычайно сильно зависит от материала. А материала мало.

– В чем особенности драматургического материала для подростков?

– В пьесах должны быть их интересы, проблемы, а в спектаклях – обязательно музыка. Возвращаясь к теме “мостиков” от массовой культуры к театру: если дети приходят в театр после просмотра телевизионных передач, то подростки – после концертов. И музыка – тот проводник, который может связать их с театром.