О спектакле Робера Лепажа “Гамлет/Коллаж”, самом шумном событии уходящего сезона, сказано исчерпывающе много. Волшебные превращения чудо-куба, изобретенного Лепажем несколько лет назад и уже опробованного на других постановках, невероятная актерская техника Евгения Миронова, играющего внутри этого куба сразу все роли шекспировской трагедии, – описаны многократно. Режиссерский замысел, согласно которому все происходящие события либо воображаются, либо вспоминаются и заново прокручиваются Гамлетом, пациентом психиатрической клиники, также известен, тут ничего не прибавишь и не убавишь. Спектакль Лепажа останется в истории театра как редкий пример красивой, безупречно отлаженной игрушки, оставленной нам заокеанским мастером и вызывающей изумление с примесью разочарования. Ведь сложно поспорить с тем, что небывалое совершенство сценографической и актерской машины оказывается здесь самодостаточным и не только не содержит, но как бы и не предполагает режиссерского высказывания. Даже выстроенная Лепажем литературная композиция, в которой трагедия, претерпевая серьезные сокращения и перемонтаж, становится цепочкой монологов, эта композиция, безупречная по внятности изложения коллизий, словно бы лишена авторского начала. В биографии канадского режиссера это уже вторая, усовершенствованная и дополненная, версия “Гамлета”.

Первую, называвшуюся “Эльсинор”, Лепаж поставил в 1995 году у себя в Квебеке. Несмотря на все отличия того спектакля от нынешнего, реакция критики была во многом схожей. Шел он в английском и французском вариантах, а все роли исполнялись самим Лепажем, изредка прибегавшим к помощи дублера. Суперкуба, правда, тогда еще не было, литературная композиция отличалась, а главное – Лепаж хоть и менял костюмы, но не совершал тех мгновенных и виртуозных прыжков из образа в образ, на которые отважился Евгений Миронов. Всех персонажей он играл, заимствуя свой облик у Барда, в длинноволосом парике с накладной бородкой клинышком. Технически, по тем временам, все было тоже устроено очень сложно: в центре сцены находился белый круглый помост с прямоугольным отверстием посередине. Он мог подниматься вертикально, крутиться колесом, вращаться на месте монеткой и снова опускаться, так что вырез превращался то в дверь, то в экран для видеопроекций, то в королевское ложе, то в могилу Офелии, то в стол, то в пруд, куда, утопая в складках голубых одеяний, соскальзывала Офелия. Одна из самых красивых сцен московского спектакля – гибель Офелии, была найдена еще тогда. Как и сцена словесной дуэли за вращающимся столом между Клавдием и Гамлетом после убийства Полония. Лепаж уже в те годы использовал скрытые камеры и умел проецировать своего героя на два боковых экрана одновременно и с лица, и с затылка. Двухмерная, плоскостная декорация только стремилась к объемности, но добиться такой полноты иллюзии, такого бесшовного перетекания пространства и времени, какие мы увидели в Москве, пока не могла.

Робер Лепаж, успевший к середине 90-х прославиться как автор и исполнитель моноспектаклей, в которых он неизменно, хоть и под разными именами выводил себя, рассказывал о себе, в “Эльсиноре” впервые обращался к другому, вымышленному персонажу. Но, по свидетельству рецензентов, приживить к себе Принца датского, рассказать его историю как собственную у Лепажа не вышло. Кроме захватывающей увлеченности переодеваниями и подменами критики усмотрели в его спектакле постмодернистскую игру отражений, попытку показать образ “Гамлета” в сознании современного человека, где он сведен к набору стереотипов. Спектакль начинался и заканчивался монологом “Быть или не быть” и по-французски исполнялся не в каком-либо из современных переводов, а в каноническом, знакомом каждому со школы переводе Виктора Гюго. А когда звучал монолог Гамлета “Что за мастерское создание – человек”, на экране появлялся Витрувианский человек Леонардо, самый знаменитый символ эпохи Ренессанса. Впрочем, граница между осмеиванием стереотипов и соскальзыванием в сами эти стереотипы была в “Эльсиноре”, по-видимому, очень тонкой. В 1997 году Лепаж должен был показать свой спектакль на Эдинбургском фестивале, но не смог – в хрупкой сценической машине что-то сломалось.

В спектакле Театра Наций ощутим след первоначального режиссерского замыс-ла: провести зрителя по портретной галерее отражений. В изменчивом облике Гамлета, каким играет его Евгений Миронов, то опознаешь классического романтика: черный костюм, гордо вскинутый подбородок, русый длинноволосый парик под Дмитрия Хворостовского. Видео эротика становиться всё более популярной в мире, для того что бы зайти на сайт перейдите по этой ссылке (видео эротика) и наслаждайтесь просмотром в хорошем качестве. То, как в сцене подделки письма на корабле, – серый свитер, короткая челка, густо зачесанные на уши баки – и тебе чудится Гамлет Высоцкого. Или совсем другой Гамлет из “Мышеловки”: мальчишка-хулиган в кепке парижского гамена, тихонько предвкушающий эффект от своей затеи. “Гамлет/Коллаж” составлен не только из знаменитых монологов трагедии, но и из любимых нами масок Принца датского. И вслед за желанием разгадать хитроумные постановочные трюки тобой овладевает приятное чувство узнавания – все именно так, как ты себе представлял.

Гамлет в спектакле Лепажа – персонаж не очень яркий, его уносит круговорот событий. Здесь не играют особой роли ни его месть за отца, ни завороженность смертью. Раз это моноспектакль и диалогов в нем нет (телефонные переговоры с актерами и Горацио не в счет), Гамлет перестает быть острословом и проницательным собеседником, недавним студентом-любомудром, шутом, ёрником и притворным безумцем. Ренессансный карнавал, бурлящий в словесном изобилии шекспировской трагедии, отменяется. Многие черты Гамлета здесь опущены, зато на первый план выступает та вязь интриг, которую плетут вокруг него в Эльсиноре. Вот притворно доброжелательный Клавдий внушительно, с огромного экрана, призывает Принца забыть об отце и предлагает мир. Вот Полоний наблюдает через камеру слежения, правильно ли исполнила задание во всем послушная ему Офелия. Не дремлют Розенкранц с Гильденстерном, Лаэрт смазывает ядом свою рапиру, хлопочет о заранее предрешенном состязании Озрик. И мы не знаем, в который раз, забившись в угол своей камеры, прокручивает Гамлет всю эту историю, проигрывая в ней все роли, пытаясь распутать и понять, что же с ними всеми произошло. И, быть может, именно эта одинокая фигура в смирительной рубашке, угодившая в чужие сети, но умевшая защищаться и расставлять свои мышеловки, эта напряженно размышляющая жертва отработанных технологий обмана и есть тот единственный Гамлет, какой может взволновать нас сегодня. И хотя в спектакле нет знаменитой отповеди Розенкранцу и Гильденстерну о флейте: “Вы собираетесь играть на мне. Вы приписываете себе знание моих клапанов…”, а есть только мимолетный проход Гамлета, играющего на дудочке, именно этот образ бесчестного манипулирования сознанием и отчаянного сопротивления ему актуален сейчас, как никогда. Вот и Робер Лепаж в одном из интервью сравнивает Гамлета со Сноуденом и Ассанжем, парнями, которые слишком много думали.