Дарья ТЕРЕХОВА: «Мой голос сейчас – это скрипка»

Фото Е.КОНДРАТОВОЙ
Фото Е.КОНДРАТОВОЙ

Для Дарьи Тереховой 2020 год стал трудным, но счастливым. На состоявшейся в ноябре церемонии вручения премии “Золотая Маска” она получила награду за лучшую женскую роль в опере. Роль Бьондетты в мировой премьере оперы Александра Вустина “Влюбленный дьявол” показала, что на московской сцене появилась поющая актриса, способная с равным успехом преодолевать вокальные трудности и естественно существовать в сложнейшем режиссерском рисунке спектакля. Выпускница факультета музыкального театра ГИТИСа сегодня стала одной из самых заметных фигур оперной труппы Музыкального театра имени К.С.Станиславского и Вл.И.Немировича-Данченко.

– Даша, в этом году исполнилось 10 лет вашего служения в Музыкальном театре. Красивым итогом этого юбилея стала “Золотая Маска” за роль Бьондетты. Что для вас было самым непривычным и сложным при работе над этой партией? Как изменила вас ваша героиня?

– Все мои предыдущие роли – в основном лирические: Лючия ди Ламмермур, Адина в “Любовном напитке”, Главка в “Медее”. Они ничего общего не имеют с “дьявольской сущностью” Бьондетты. Здесь же был кардинально противоположный образ, работа над ним дала мне невероятный опыт, прежде всего, как драматической актрисе. Но и сложнейшая вокальная партия, мелодекламация, необычный музыкальный язык и ритмический рисунок – все это обогатило мои возможности и как певицы.

Огромную роль в работе над ролью сыграла мой пианист-коуч, уникальный музыкант Светлана Сергеевна Ефимова. Под ее руководством я научилась правильно петь эту музыку, чтобы передать слушателю ее особую красоту и при этом не навредить голосу.

– Кто еще повлиял на ваше понимание роли?

– Повлияли все: и Александр Кузьмич Вустин, и Владимир Михайлович Юровский, и Александр Борисович Титель, и вся постановочная команда. Александр Кузьмич поначалу сильно переживал, что из всего этого получится, но потом преобразился, был всегда такой окрыленный! Творить музыку с Владимиром Михайловичем Юровским – невероятное счастье. Когда с ним работаешь, полностью отдаешься исполнению и ни секунды не переживаешь, что вдруг что-то может пойти не так. Не знаю, изменился ли Александр Борисович, но после этой постановки меня, артистку его труппы, которую знал много лет (с 2007 я была его студенткой в ГИТИСе), он по-новому открыл, разглядел во мне драматические данные, наполненность, артистическую страсть. После “Влюбленного дьявола” он сказал, что я сильно выросла в актерском плане и теперь мне подвластны новые роли – например, Донна Анна в “Дон Жуане”, Виолетта в “Травиате”. Словом, история Жака Казота изменила нас всех.

– В вашем исполнении музыкальный язык оперы настолько “живой” и одухотворенный, что воспринимается на слух как некое “новое бельканто”. Как вам удалось “приручить” додекафонию? Она звучит у вас как привычная оперная музыка, и при этом очень красивая!

– Потому что она абсолютно такая и есть! Значит, та колоссальная работа, которая была проведена всеми нами, дала плоды. Когда каждый день в течение нескольких месяцев работаешь над этой музыкой, не только начинаешь видеть ее редкую красоту, но и понимаешь, что она исключительно трудна и только кропотливый труд позволит “присвоить” ее себе.

За месяц до показа спектакля в рамках “Золотой Маски” я заболела ковидом. Честно говоря, вообще не представляла, как буду петь – ведь почти целый месяц я молчала. Но как только получила отрицательный тест и выписку, я позвонила Светлане Сергеевне, и она сказала: “Приезжайте, будем заниматься, входить заново в партию”. Это было 25 октября, а 28 октября уже был спектакль. Прошло всего две сценических репетиции, но благодаря месяцам работы перед премьерными показами партия стала настолько “впетая”, что, наверное, сейчас я смогу спеть Бьондетту в любом состоянии.

Светлана Ефимова во время работы над ролью говорила, что голос здесь должен звучать так же, как в моих белькантовых партиях: жесткость не нужна, важно сохранить красивый наполненный тембр, чтобы даже скачки были максимально сглаженными, пропетыми.

– После Бьондетты вы стали как-то по-другому петь ваши прочие роли?

– Да, конечно! Ухо, привыкшее к сложным тональным планам и непривычным гармониям, теперь слышит новые краски и по-другому воспринимает музыкальный рисунок белькантовых партий. Все роли, которые я пела до Бьондетты, мы со Светланой Ефимовой сделали заново, и теперь они звучат абсолютно иначе, чем раньше. У меня пустого места нет на страницах клавиров, все в заметках. Опыт, приоб-ретенный в работе над Бьондеттой, еще долго будет “отзываться” в моих ролях.

– Вы поклонница скрипачки Патриции Копачинской. В одном интервью она сказала: “Мне кажется, музыкант не может только на чем-то играть. Это абсолютно антимузыкально! Из него должно еще что-то выходить”. Рассматриваете ли вы для себя возможность сочинять музыку или освоить игру на музыкальных инструментах?

– Скорее нет. Сочинение музыки для меня сродни священнодействию, а композиторы – люди, поцелованные Богом. Да и для того, чтобы сочинять, помимо дарования, ты должен быть технически подготовленным. Что касается музицирования, то моя мечта – научиться свободно играть на фортепиано: я всегда была настолько поглощена пением, что фортепиано оставалось на втором плане.

Также я полюбила слушать музыку для скрипки. Тембрально мой голос сейчас – это скрипка. И я считаю, что чем дольше она будет слышна в моем голосе – тем дольше я буду петь. Очень важно слушать свою природу.

– Патриция говорит: “Оперный голос мне чаще всего мучительно слушать из-за его выученности и неестественности”. Что для вас оперные условности?

– Патриция – человек очень талантливый и неординарный, она любит синтез в искусстве, и меня это очень привлекает в ее творчестве. Я люблю классику, но порой мне интересно выйти за ее рамки и увидеть что-то, не вписывающееся в канон. В прошлом сезоне я не пропустила ни одного концерта фестиваля “Другое пространство” и была в диком восторге. Почему мы должны замыкаться в рамках двух-трех столетий? Обязательно нужно изучать новое. Ведь это музыка нашего времени, когда-нибудь и она станет классикой.

Что же касается забавных условностей оперного жанра вроде сцены закалывания тенора в “Лючии”, то тут другая история. Во времена Доницетти, Беллини композиторы нередко начинали сочинять оперу с арий, которые сначала должны были исполняться в домашних салонах. Слова героя о том, что он умирает, были в некотором смысле условными, риторическими. Тогда авторы и подумать не могли, что настанет эпоха режиссерского театра и такие сцены станут для постановщиков проблемой: как же это поставить, чтобы не выглядело нелепо?!

Меня подобные моменты в операх тоже иногда коробят. Как-то смотрела “Ромео и Джульетту” Гуно и говорю Тителю: “Александр Борисович, ну что за ерунда? Яд уже подействовал, они все давно умерли, а поют так, как будто живее всех живых!”. То есть это явно не тот случай, о котором говорила Мария Каллас, что в последнем акте “Травиаты” она специально делает голос некрасивым, искажает его, чтобы зритель поверил в происходящее. А в наше время умирающая Мими порой поет так, как будто сейчас встанет с кровати и тут же запоет “Ritorna vincitor!”

– Как вы относитесь к точке зрения, что без кризисов невозможно стать настоящим артистом?

– Чтобы что-то переосмыслить и идти дальше, кризисы важны. Когда все гладко и спокойно – наступает пресыщение, возникает чувство, что тебе не за что бороться. А у человека всегда должно быть, за что бороться: с самим собой, с несправедливостями судьбы или общества, с трудностями в освоении профессии – без этого невозможно развиваться.

В моей жизни были такие моменты и до сих пор случаются, когда я не могу ни на что повлиять. Единственное, что могу сделать в таких случаях – работать. Труд всегда помогает переключиться и всегда вознаграждается. Нужно быть сильным и стремиться быть лучше себя вчерашнего.

– Что вам сложнее дается – быть сильным или гибким человеком?

– Наверное, все-таки гибким. Я правдоруб с детства, не выношу лесть, ханжество, обман, пустословие, предательство. Я научилась сглаживать острые углы, не идти на конфликт, но бывает, что терпение копится-копится, а потом взрываюсь. Сдерживаться, не спорить, не доказывать, просто делать свое дело – это трудно.

– Помимо театра, чем наполняете свою жизнь?

– Во время карантина я смотрела фильмы, изучала итальянский язык, занималась фортепиано. Смотрела фильмы Вуди Аллена и других режиссеров, трансляции оперных и драматических спектаклей, познавательные программы. Еще до карантина приобрела беговую дорожку и каждый день занимаюсь. Я не домосед, мне всегда нужно куда-то идти, ехать, чем-то увлекаться: путешествия, музеи, выставки, кино, прогулки летом и каток зимой. Стараюсь не пропускать турниров по фигурному катанию, это моя страсть.

– На вашей странице в инстаграм указано, что среди ваших хобби – поэзия.

– Свои первые стихи я сочинила в 7-8 классах школы. Затем вернулась к этому в институте. Помню, что печатала маленькие книжки тиражом в несколько экземпляров в типографии, потом сжигала, решив, что позже издам сборник. Меня всегда привлекал женский нерв в поэзии: Цветаева, Гиппиус, Ахматова, Мария Петровых. Позже появился Мандельштам, которого люблю со времен уроков по сценической речи в ГИТИСе. А вообще мне близки разные поэты – Есенин, Пушкин, Блок, Маяковский, Пастернак. Будучи студенткой педагогического колледжа (факультет иностранных языков), учила стихи Байрона и сонеты Шекспира в оригинале и сама сочиняла на английском языке.

– Вы по первому образованию – педагог английского языка. Языки даются вам легко?

– Помимо итальянского и английского, люблю немецкий – читаю на нем, могу переводить и немного разговариваю. Мой покойный дедушка говорил по-немецки и, когда я приходила в гости, всегда о чем-нибудь меня по-немецки спрашивал. Мне нравится петь на французском языке, он очень музыкальный. В какой-то период жизни увлеклась ивритом и даже приветствовала на нем израильскую публику на пресс-конференции во время гастролей театра в Тель-Авиве.

Думаю, такое “перекрестное сообщение” языка с музыкой очень полезно для артиста. То, что я в детстве училась в музыкально-хоровой студии, помогло мне позже при изучении фонетики английского языка. А фонетика английского, в свою очередь, помогла в пении.

– Как вы делите жизнь и сцену?

Пока такой проблемы для меня нет, почти все свое время я отдаю профессии. В будущем придется научиться распределять силы, чтобы совмещать сцену и семью. Главное, чтобы человек, которого ты выбираешь, понимал, что твоя профессия, такая непростая и требующая идти на ограничения, – неотъемлемая часть тебя. Если не понимает – значит, вам не по пути.

– Если бы вы не стали певицей, кем бы могли стать?

– Я всю жизнь борюсь за справедливость и сразу становлюсь принципиальным и неуступчивым человеком, если она где-то нарушается, поэтому, наверное, могла бы стать адвокатом. Интересно было бы стать врачом – хирургом или нейрохирургом. И, наверное, смогла бы играть в кино и с удовольствием сыграла бы главную роль в одном из моих любимых фильмов “Касабланка”. Но я счастлива, что стала оперной певицей.

Беседовала Мария КУЗНЕЦОВА

«Экран и сцена»
№ 2 за 2021 год.