В Музее МХАТ хранится папка с двумя десятками писем, а точнее, записочек Василия Ивановича Качалова к Лидии Михайловне Кореневой, охватывающих весь период больших гастролей Художественного театра в Европе и Америке 1922–1924 годов. Они не слишком информативны, узнать из них об обстоятельствах поездки, о спектаклях или творческих поисках невозможно, эти послания герметичны, сосредоточены на самих себе, практически не связаны ни с какими событиями гастролей, а кроме того, сильно отцензурированы адресатом с помощью маникюрных ножниц. Ответных писем Кореневой пока найти не удалось. Ценность этих записок – в личности пишущего, ощущающего, хоть и не без некоторого кокетства, себя старым, усталым, вялым в свои 47-49 лет рядом с “Лидочкой”, которая на 10 лет его младше.
[После 10 октября 1922 г.] [Прага]
После того, как я “поцеловал ручку двери” Вашей за эти два дня и две ночи не менее 13 раз, – вместо Вашей ручки.
Ах, Лидочка, Лидочка!
Если Вы умница, – а я не знаю, умница ли Вы, да это и не важно, все равно, я люблю Вас, Лидочка, – так вот, если Вы умница – Вы поймете, Вы поймете, что я вкладываю в это восклицание: “Ах, Лидочка, Лидочка!”. Тут все, в этом восклицании: и моя нежность к Вам – ее больше всего, и обида – может быть, когда-нибудь, если уцелеет наша дружба, я объясню Вам, в чем обида. Тут даже и что-то вроде проклятия по адресу Вашему – и Вас лично, и всех вас – женщин.
Когда-нибудь, когда Вы будете вспоминать Пражские дни и ночи, – и от одних воспоминаний поморщитесь, от других заволнуетесь, о третьих захотите, чтобы они стерлись и исчезли, четвертые благословите в душе, – пусть будут еще и пятые… или шестые, от которых Вы улыбнетесь, и пусть они свяжутся со мной. “Я хочу, что-о-бы ты улыбалась…”. Лидочка, я люблю Вас. Вероятно, больше, чем кто-нибудь (из англичан или греков или…) любит Вас, и конечно, больше в сто раз, чем – Вам показалось, что Вы можете полюбить меня.
Храни Вас Бог, милая моя!
Ваш старый Качалов
[После 10 октября 1922 г.] [Прага]
Лидочка! Был у Вас два раза, до 2-х часов. Хотел поцеловать. Я люблю Вас, Лидочка. Верьте, что люблю. Знаю, что люблю плохо, бессильно, что моя стариковская любовь не звучит полнозвучно, а дребезжит слабыми, плохо натянутыми струнами, но искренно и не фальшиво. Знаю, что счастья или большой радости дать Вам не могу, но маленькую радость, радость-улыбку может принести Вам моя любовь, если Вы будете верить в ее искренность. Люблю как умею, как могу теперь, и очень верю, что эта моя любовь – пусть слабая, пусть не такая, какая Вам нужна и какой Вы стоите, никогда не покинет меня, разве только с окончательной моей старостью. Не требуйте, не ждите от меня большего, чем могу принести Вам, не сердитесь, не шпыняйте, не смотрите на меня таким [половина строчки вырезана ножницами], как сегодня, когда я проводил Вас до театра. Ведь Вы не влюблены в меня, а только отвечаете на мою ласку, потому что я не противен Вам, и Вы верите в мою искренность и трогаетесь моей нежностью. Когда я стану Вам неприятен – потому ли, что полюбите другого – большей любовью и для меня ничего не останется, или потому, что просто начнет Вам надоедать или раздражать Вас моя скромная, не яркая, не безумная любовь, – Вы мне скажите, чтобы отошел от Вас, и я отойду. А пока этого нет, не гоните меня. Только не гоните, и Вам будет хорошо со мной, как мне хорошо с Вами.
Целую Вас, милая моя.
Ваш Качалов
[после 10 октября 1922 г.] [Прага]
[В конверте засушенные цветы]
Опять загуляли?! Ах, Лидочка, насколько у Вас теперь больше грехов, чем у меня.
Ну, помогай Бог!
Все-таки будем друзьями.
Целую Вас.
Ваш Вася К.
[11 или 16 ноября 1922 г.] Загреб
Прими привет от Тузенбаха.
[На пароходе компании “White Star Line”]
[1923 г. или 1924 г.]
Дорогой Лидочек мой!
Если ты веришь, что ты не только моя любимая женщина, но и близкий, родной мне человек, мой друг и сестра, – то примешь легко и просто эти две желтые бумажки. И дай Бог впредь нам обоим легко и просто делиться всем – вплоть до таких бумажек. И будь спокойна и не экономь, и не жмись – я всегда найду возможность поделиться с тобой.
Еще раз – Христос с тобой. Целую тебя [одно слово вырезано] за все. Даст Бог – до скорого свиданья.
[Апрель 1923 г.] [Отъезд из Чикаго]
Лидочек! Милая, дорогая! Заходил проститься с комнатой. Простился через дверь – стуком около 6 1/2. Может быть, спала?
Спасибо, моя хорошая, за все Чикаго. Не забуду никогда. Целую крепко, нежно, радостно.
До завтра на вокзале.
Твой Мордарий
[1923 г.] [Париж]
Лидочка! Вчера около 10 вечера пошел было к тебе. Очень хотелось тихонько посидеть вместе. Дошел почти до Avenid’ы, и так вдруг плохо себя почувствовал – озноб и слабость – и пошел обратно.
Была ли ты там между 8 и 10, и была ли одна? Тогда еще досаднее, если была и одна. Знаю, слышал, что у тебя опять неприятности. Очень сочувствую, но ты меня знаешь – ничего никому хорошего сделать не могу. Не умею помогать людям, даже милым и любимым.
Приду к тебе, когда выздоровею. Сговоримся. Целую.
Твой В.К.
[1923 г.] [Париж]
[В конверте засушенные цветы]
Прими, – на дорогу, – как залог моей веры, что Америка будет радостнее для нас, чем Париж.
Целую, тоскую и надеюсь.
В.К.
[Бруклин (?)]
Лидочка! Сидят Васильев, Димка [сын Качалова – В.В.Шверубович], еще приходили и уходили люди по делам. Никак не могу позвонить. А знаю, чувствую, что ты волнуешься и огорчаешься. Волнуюсь оттого сам. Выйти из дома сегодня тоже не решаюсь. Есть температура маленькая. Завтра вылезу во что бы то ни стало, так внушаю себе. Очень хочу тебя поцеловать. Даже посмотреть хочется, даже если плачешь или уткнулась в подушку и заткнула лиловым капотом розовые ножки. Целую их.
До завтра!
Твой Качалов
Милая моя Лидочка!
Чувствую, что сейчас ты в великом гневе. Не хочу, чтобы это состояние продолжалось у тебя лишний час, и боюсь, что завтра до спектакля мне не удастся успокоить тебя по телефону, поэтому пишу.
Вот как сложился для меня сегодняшний день. На собрание я решил не идти, так как бронхит мой не проходит. Но к тебе прийти имел твердое и определенное намерение вечером, когда уйдет Дима в театр. Позвонить тебе хотел об этом в 4-5 ч., когда ты вернешься из собрания. Но в 3 часа пришла Нина Ник. [жена Качалова – Литовцева], и при ней я звонить тебе не мог. И конечно, выйти из дома тоже не мог, – раз она знала, что по болезни я не пошел на собрание. Она провела у нас целый день. При ней – ты позвонила. Я говорил с тобой по телефону – якобы с miss Коган. Если бы Нина Н. ушла до 1 часу ночи, я бы потом позвонил тебе, но она ушла сейчас – около 2-х часов. Ее пошел проводить Дима, а я пишу тебе и сейчас опущу в наш ящик в доме. Может быть, завтра среди дня ты уже будешь знать, как все случилось, и поймешь, что “вычитание” произошло не по моей вине. Никак иначе я поступить не мог. Верь мне.
Ограничиваюсь сейчас этим протоколом, потому что спешу поскорее послать его. Я люблю тебя, Лидочка, и с любовью целую твои ножки. И мне грустно, что я тебя не видал сегодня и что тебя сейчас нет со мной.
Целую.
Твой К.
Хотел приложить свой портрет, но ничего не вышло.
[Январь 1924 г. ?] Филадельфия
Лидочка! Был у тебя в 8 1/2. Заперта дверь. Потом звонил 4 раза и весь вечер сидел и ждал твоего звонка. Я не упрекаю, только констатирую.
Филадельфия не задалась. И тебе плохо, ты разболелась. И я проболел, хотя у меня были пустяки. Но зато у меня опять мрак на душе и нервы не выдерживают. Переутомлен очень. Прийти к тебе – отдохнуть и приласкаться, как удавалось в Нью-Йорке, здесь не удалось. Неудачно сложилась вся обстановка, твоя комната слишком не изолированная. При моем нервном состоянии преодолеть эти страхи, проникнуть к тебе и спокойно у тебя посидеть оказалось мне не под силу. Пойми это и не осуждай. Виноват в том, что другим способом не проявил внимания и заботы о твоем самочувствии. В этом виноват. Но – как-то опускались руки от всего.
Умерла Наташа [приемный ребенок, которого воспитывали Качалов с женой и сестрами, А.И.Поповой и С.И.Морошкиной, умерла от туберкулеза в возрасте 16 лет]. Мне страшно и больно за сестер.
И все-таки не вру, что в душе почти не расстаюсь с тобой. Вспоминаю и мечтаю, и это мои лучшие минуты, когда начинает улыбаться душа и даже молодеет тело. И мне так приятно и утешительно, что ты существуешь для меня, хотя бы в моем воображении. Без этого мне было бы совсем невыносимо.
Спокойной ночи, Лидочка.
Целую. Будь здорова.
19 марта 1924 г. Вашингтон
Лидочка, дорогая. Прости, не возмущайся, не огорчайся – сегодня не приду. Не могу преодолеть своей психопатии. Завтра вечером – верю, что преодолею.
Целую. Люблю.
В.К.
1 мая 1924 г. Детройт
Верь в нашу хорошую Москву.
В.К.
[Август 1924 г.] Берлин
Милая моя, всегда дорогая Лидочка!
Сейчас получил письмо от [вырезано] я уезжал из Берлина [вырезано] чтобы [вырезано]. Такое у меня состояние духа, что мне лучше пока не видеть Вас и не говорить даже по телефону. Думаю, что и для Вас в конце концов это будет лучше. Не удалось нам подружиться с Вами – пускай по моей вине, принимаю вину на себя, – разойдемся врагами, но разойтись надо решительно, безоговорочно и чем скорее, тем лучше. Я делаю над собой трудную операцию, и всякая встреча с Вами, маленький даже разговор могут мне помешать. А для Вас же будет лучше, если в этой операции Вы мне не помешаете – это мне ясно. Когда-нибудь это поймете и Вы, и ненавидя, презирая, гоня из памяти Прагу, Париж и всю Америку, – кто знает, может быть, этот Берлин вспомните с благодарностью. Я в это верю.
Душой с Вами всегда.
В. Качалов
[20 октября 1924 г.] Москва
Не для того, чтобы как-нибудь оправ-даться перед Вами, а только для того, чтобы Вам было легче и проще отнестись к моему поведению, я еще раз хочу повторить Вам, что я нервно или душевно болен. Нервное состояние мое продолжает быть таким, что оно не оставляет в моей душе места для какого то ни было живого, человеческого чувства [вырезано] человечески-нормально поговорить, повидаться с Вами и что-нибудь Вам объяснить.
Прощения не прошу у Вас только потому, что сознаю, что не получу его.
В.К.
Вещи привезу завтра или пришлю.
Музей МХАТ. Ф. 21 (Л.М. Коренева). Раздел “Письма от разных лиц”.
Публикацию подготовила Мария ЛЬВОВА
«Экран и сцена»
№ 11 за 2020 год.